И вместо того, чтобы спуститься по улице Овернь к реке Аллье и детскому парку, он с самым невинным видом свернул направо.
Конечно, им уже приходилось менять маршрут, но всегда лишь по возвращении в город. Каждый раз она восхищалась умением ориентироваться, которое при этом проявлял ее муж. Он не сверялся ни с каким планом.
Казалось, брел наугад, углубляясь в переулки, которые словно бы уводили их в сторону от цели, и мадам Мегрэ вздрагивала от неожиданности, внезапно узнавая фасад их отеля и два деревца в кадках, выкрашенных в зеленый цвет.
На этот раз он снова повернул направо, потом опять, и тогда они заметили на тротуаре полтора десятка зевак, глазевших на другую сторону улицы.
Глаза мадам Мегрэ хитро заблестели. Казалось, комиссар колеблется: он перешел дорогу, остановился, чтобы выбить свою трубку о каблук и медленно набить другую. В эту минуту он напоминал большого ребенка, и жена чувствовала прилив нежности к нему.
Мегрэ боролся с собой. Наконец он, словно не замечая, где находится, присоединился к толпе любопытных и тоже стал смотреть на дом напротив, перед которым стояла машина, а невдалеке дежурил постовой из республиканских рот безопасности.
Дом был кокетливо-нарядным, как и большинство зданий на этой улице. Фасад не так давно выкрасили в белый с розовым отливом цвет, а ставни окон и балкон — в миндально-зеленый.
На мраморной табличке можно было прочесть выполненную вычурными буквами в английском стиле надпись: «Ирисы».
Мадам Мегрэ догадывалась о той маленькой драме, которая разыгрывалась в сердце мужа. Он не захотел идти в отделение местной полиции, а теперь упорно отказывался пересекать улицу, чтобы, представившись постовому, спокойно пройти в дом.
На небе не было ни облачка. Улица радовала чистотой, воздух был прозрачным, легким, бодрящим. Чуть поодаль женщина выбивала ковры у окна, с укоризной поглядывая на любопытных. Но разве и сама она накануне, когда было обнаружено преступление и понаехало множество полицейских, не разглядывала вместе с соседями фасад дома, знакомого ей уже много лет?
Некоторые зеваки обменивались соображениями о случившемся.
— Кажется, это любовная драма…
— Что вы! Что вы! Ей было около пятидесяти лет…
На втором этаже за стеклами можно было различить голову с темными волосами и крючковатым носом, а на заднем плане иногда возникал силуэт другого, молодого человека.
На улице показалась машина молочника, и вскоре почти у каждого порога были поставлены бутылки. Постовой сказал молочнику несколько слов, — вероятно, о том, что не стоило этого делать, — но тот, пожав плечами, все же оставил бутылку и у белой двери, притягивавшей взгляд зевак.
А если кто-нибудь заметит, что Мегрэ… Он не мог оставаться здесь до бесконечности…
И в тот момент, когда он уже собрался было тронуться в путь, высокий взлохмаченный парень вышел из дома, пересек улицу и подошел прямо к нему:
— Дивизионный комиссар просит вас пройти к нему…
Мадам Мегрэ удалось сдержать улыбку.
— Где мне тебя ждать? — спросила она.
— На нашем обычном месте, у источника…
Может быть, его узнали через окно? Стараясь держаться с достоинством, он перешел улицу, силясь придать своему лицу недовольное выражение. В коридоре было прохладно, справа стояла бамбуковая вешалка. На ней уже висели две шляпы, и Мегрэ добавил к ним свою соломенную, купленную женой вместе с мохеровой курткой, которой он немного стыдился.
— Входите, патрон…
Радостный, знакомый голос. Мегрэ тотчас узнал лицо и фигуру:
— Лекёр!
Они не виделись пятнадцать лет, с тех пор, когда Дезире Лекёр был инспектором и входил в команду Мегрэ на набережной Орфевр.
— Увы, патрон, мы стареем, растим живот и получаем повышение в чине. Я стал дивизионным комиссаром в Клермон-Ферране, потому мне приходится самому вести это малоприятное дело… Входите…
Он провел Мегрэ в небольшую дымчато-голубоватую гостиную и сел за усыпанный бумагами стол, который временно заменял ему рабочий.
Мегрэ, не без предосторожности, уселся в хрупкое кресло, исполненное в подражание стилю времен Людовика XVI, и, поскольку в его взгляде читался немой вопрос, Лекёр поспешил объясниться:
— Вы, несомненно, спрашиваете себя: как я узнал о том, что вы здесь? Прежде всего, Муане — вы с ним не знакомы, он руководит полицией Виши — видел ваше имя в регистрационной карточке отеля… Конечно, он не осмелился вас беспокоить, но его люди наблюдали ваши ежедневные прогулки… Кажется, ребята из республиканских рот безопасности с пляжа горели желанием узнать, когда же вы решитесь поиграть в шары… С каждым утром ваш интерес к игре понемногу возрастал, так что…
— Вы приехали вчера?
— Само собой. Я прибыл из Клермон-Феррана вместе с двумя своими сотрудниками, один из которых, Дисель, и привел вас сюда с тротуара. Не сразу я решился послать за вами. Полагал, что вы приехали сюда лечиться, а вовсе не для того, чтобы протягивать нам руку помощи. Впрочем, я знал, что если дело вас заинтересует, то в конце концов вы…
Мегрэ сохранял угрюмый вид.
— Убийство с целью ограбления? — пробормотал он.
— Очевидно, нет.
— На почве страсти?
— Маловероятно, на мой взгляд, тем не менее сейчас, двадцать четыре часа спустя, мне известно не больше, чём когда я прибыл сюда вчера утром. — Лекёр порылся в бумагах. — Жертву звали Элен Ланж. Ей было сорок восемь лет, родилась она в Марсильи, что в десяти километрах от Ла-Рошели. Я позвонил в мэрию Марсильи, и мне там сказали, что ее рано овдовевшая мать долгое время держала галантерейную лавку на церковной площади.
У нее было две дочери, и Элен, старшая из них, окончила курсы машинописи и стенографии в Ла-Рошели…
Потом она некоторое время работала в конторе одного судовладельца, прежде чем отправиться в Париж, где ее след теряется…
Она никогда не запрашивала свое свидетельство о рождении, и это дает основания предположить, что она не выходила замуж… К тому же в ее удостоверении личности указано: «Незамужняя».
У Элен была сестра, моложе ее на шесть или семь лет, она работала маникюршей, тоже в Ла-Рошели. Она, как и старшая, отправилась в Париж, откуда через десять лет вернулась в родные края…
Должно быть, она скопила некоторую сумму, позволившую ей купить на площади Арм парикмахерский салон, которым она владеет до сих пор… Я пытался связаться с ней по телефону… Но мне удалось поговорить лишь с помощницей, заменяющей хозяйку, ибо та сейчас отдыхает на Балеарских островах… Я отправил в отель, где она остановилась, телеграмму, в которой просил ее срочно прибыть сюда и сообщил, что буду ждать в течение дня…
Эта сестра, Франсина, тоже не замужем… Мать умерла восемь лет тому назад… Мы не знаем, есть ли другие родственники…
Помимо воли Мегрэ, его лицо приобрело профессионально строгое выражение. Можно было подумать, что это он руководит расследованием и один из его подчиненных пришел с рапортом к нему в кабинет.
Ему не хватало лежащих перед ним на столе трубок, ибо он привык перебирать их при подобных обстоятельствах, вида Сены из окна, его солидного кресла, на спинку которого он мог бы опираться.
Пока Лекёр говорил, Мегрэ заметил две или три любопытные детали в окружающей обстановке, в частности то, что в гостиной, служившей хозяйке салоном, не было других фотографий, кроме снимков Элен Ланж.
На карточке, стоявшей на комоде, она была запечатлена девочкой лет пяти или шести, одетой в слишком длинное платье, с двумя тонкими косичками, обрамлявшими лицо.
На стене висел большой портрет, сделанный хорошим фотографом, на котором она, двадцатилетняя, застыла в романтической позе, с возвышенным взглядом.
На третьем снимке Элен Ланж стояла на берегу моря.
Она была не в купальнике, а в белом платье, которое ветер раздувал, как флаг, и ей приходилось обеими руками удерживать светлую шляпу с широкими полями.
— Вы установили, когда и как произошло преступление?
— Трудно восстановить события… Мы работаем над этим со вчерашнего утра, но не слишком-то продвинулись…
Позавчера вечером, в понедельник, Элен Ланж одна ужинала на кухне. Она вымыла посуду, ибо мы не нашли грязных тарелок, потом оделась и вышла, погасив все огни. Она съела два яйца всмятку, если это вас интересует. На ней было лиловое платье, белая шерстяная шаль и шляпа, тоже белая…
Мегрэ, поколебавшись немного, в конце концов не смог противиться своему желанию и заявил:
— Я знаю…
— Вы уже начали расследование?
— Нет, но в понедельник вечером я видел эту женщину перед музыкальной беседкой, когда шел концерт…
— Вы не знаете, когда она покинула парк?
— Мы с женой ушли около половины десятого и продолжили нашу привычную прогулку…
— Она была одна?
— Она всегда была одна.
Лекёр даже не пытался скрыть изумление:
— Так вы видели ее неоднократно?
Мегрэ, широко улыбаясь, кивнул.
— Почему вы обратили на нее внимание?
— Курортники проводят время на прогулках, во время которых, чисто машинально, разглядывают друг друга. Когда люди встречаются в одном месте в одни и те же часы…
— У вас есть какие-нибудь соображения?
— О чем?
— Что это была за женщина, какого типа?
— Она ни в коей мере не была банальной, и это все, что я о ней знаю…
— Что ж… Тогда я продолжу… Две из трех комнат верхнего этажа сдаются… Одну из них занимает инженер из Гренобля по фамилии Малески, проживающий там с женой… Они вышли через несколько минут после мадемуазель Ланж и отправились в кино, где пробыли до половины двенадцатого… Когда они возвращались, все ставни дома были, как обычно, закрыты, но сквозь щели из окон первого этажа пробивался свет…
Войдя в коридор, они заметили, что свет проникает из-под дверей гостиной и расположенной справа спальни мадемуазель Ланж.
— Они ничего не слышали?
— Малески ничего не слышал… Его жена, конечно сильно поколебавшись, упомянула о каком-то приглушенном голосе… Они почти сразу же легли спать и не вставали до утра…
Другую комнату занимает мадам Вирво, вдова, постоянно проживающая на улице Ламарк в Париже… Эта импозантная особа лет шестидесяти каждый год приезжает в Виши, чтобы сбросить несколько килограммов… Она в первый раз сняла комнату у мадемуазель Ланж… В прошлые годы останавливалась в отеле…
Кажется, ей был знаком и другой стиль жизни, ибо ее муж, человек богатый, но весьма нерасчетливый, оставил ее в трудной ситуации… Короче, она увешана фальшивыми драгоценностями, а изъясняется как персонаж дурной пьесы… Она вышла в девять часов… Никого не видела и оставила дом в полной темноте…
— У каждого из жильцов есть свой ключ?
— Да… Вдова Вирво отправилась в клуб любителей бриджа в «Карлтоне», который покинула незадолго до полуночи… Она вернулась, как обычно, пешком… У нее нет машины. У Малески есть небольшой автомобиль, но они редко им пользуются в Виши, и чаще всего он стоит в гараже этого квартала…
— Свет все еще горел?
— Подождите, патрон… Конечно, я мог расспрашивать мадам Вирво лишь после того, как преступление было обнаружено, когда все окрестные жители разволновались…
Быть может, ее воображение развито столь же сильно, как тяга к поддельным драгоценностям… Вдова утверждает, что, подходя к перекрестку, то есть к пересечению бульвара Ля-Салль с улицей Бурбонне, она почти столкнулась с каким-то мужчиной… Он не мог ее сразу заметить, и она клянется в том, что он вздрогнул, а потом поднес руку к лицу, словно не желая быть узнанным…
— И тем не менее она узнала его!
— Нет. Но если окажется лицом к лицу с этим мужчиной, то непременно узнает. Он был очень высокий, очень сильный… Она говорит, что у него необычно широкая грудь, «как у гориллы» — вот ее слова… Шел он быстро, наклонившись вперед… Она испугалась его, но все же обернулась и увидела, как он удаляется в сторону центра города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Конечно, им уже приходилось менять маршрут, но всегда лишь по возвращении в город. Каждый раз она восхищалась умением ориентироваться, которое при этом проявлял ее муж. Он не сверялся ни с каким планом.
Казалось, брел наугад, углубляясь в переулки, которые словно бы уводили их в сторону от цели, и мадам Мегрэ вздрагивала от неожиданности, внезапно узнавая фасад их отеля и два деревца в кадках, выкрашенных в зеленый цвет.
На этот раз он снова повернул направо, потом опять, и тогда они заметили на тротуаре полтора десятка зевак, глазевших на другую сторону улицы.
Глаза мадам Мегрэ хитро заблестели. Казалось, комиссар колеблется: он перешел дорогу, остановился, чтобы выбить свою трубку о каблук и медленно набить другую. В эту минуту он напоминал большого ребенка, и жена чувствовала прилив нежности к нему.
Мегрэ боролся с собой. Наконец он, словно не замечая, где находится, присоединился к толпе любопытных и тоже стал смотреть на дом напротив, перед которым стояла машина, а невдалеке дежурил постовой из республиканских рот безопасности.
Дом был кокетливо-нарядным, как и большинство зданий на этой улице. Фасад не так давно выкрасили в белый с розовым отливом цвет, а ставни окон и балкон — в миндально-зеленый.
На мраморной табличке можно было прочесть выполненную вычурными буквами в английском стиле надпись: «Ирисы».
Мадам Мегрэ догадывалась о той маленькой драме, которая разыгрывалась в сердце мужа. Он не захотел идти в отделение местной полиции, а теперь упорно отказывался пересекать улицу, чтобы, представившись постовому, спокойно пройти в дом.
На небе не было ни облачка. Улица радовала чистотой, воздух был прозрачным, легким, бодрящим. Чуть поодаль женщина выбивала ковры у окна, с укоризной поглядывая на любопытных. Но разве и сама она накануне, когда было обнаружено преступление и понаехало множество полицейских, не разглядывала вместе с соседями фасад дома, знакомого ей уже много лет?
Некоторые зеваки обменивались соображениями о случившемся.
— Кажется, это любовная драма…
— Что вы! Что вы! Ей было около пятидесяти лет…
На втором этаже за стеклами можно было различить голову с темными волосами и крючковатым носом, а на заднем плане иногда возникал силуэт другого, молодого человека.
На улице показалась машина молочника, и вскоре почти у каждого порога были поставлены бутылки. Постовой сказал молочнику несколько слов, — вероятно, о том, что не стоило этого делать, — но тот, пожав плечами, все же оставил бутылку и у белой двери, притягивавшей взгляд зевак.
А если кто-нибудь заметит, что Мегрэ… Он не мог оставаться здесь до бесконечности…
И в тот момент, когда он уже собрался было тронуться в путь, высокий взлохмаченный парень вышел из дома, пересек улицу и подошел прямо к нему:
— Дивизионный комиссар просит вас пройти к нему…
Мадам Мегрэ удалось сдержать улыбку.
— Где мне тебя ждать? — спросила она.
— На нашем обычном месте, у источника…
Может быть, его узнали через окно? Стараясь держаться с достоинством, он перешел улицу, силясь придать своему лицу недовольное выражение. В коридоре было прохладно, справа стояла бамбуковая вешалка. На ней уже висели две шляпы, и Мегрэ добавил к ним свою соломенную, купленную женой вместе с мохеровой курткой, которой он немного стыдился.
— Входите, патрон…
Радостный, знакомый голос. Мегрэ тотчас узнал лицо и фигуру:
— Лекёр!
Они не виделись пятнадцать лет, с тех пор, когда Дезире Лекёр был инспектором и входил в команду Мегрэ на набережной Орфевр.
— Увы, патрон, мы стареем, растим живот и получаем повышение в чине. Я стал дивизионным комиссаром в Клермон-Ферране, потому мне приходится самому вести это малоприятное дело… Входите…
Он провел Мегрэ в небольшую дымчато-голубоватую гостиную и сел за усыпанный бумагами стол, который временно заменял ему рабочий.
Мегрэ, не без предосторожности, уселся в хрупкое кресло, исполненное в подражание стилю времен Людовика XVI, и, поскольку в его взгляде читался немой вопрос, Лекёр поспешил объясниться:
— Вы, несомненно, спрашиваете себя: как я узнал о том, что вы здесь? Прежде всего, Муане — вы с ним не знакомы, он руководит полицией Виши — видел ваше имя в регистрационной карточке отеля… Конечно, он не осмелился вас беспокоить, но его люди наблюдали ваши ежедневные прогулки… Кажется, ребята из республиканских рот безопасности с пляжа горели желанием узнать, когда же вы решитесь поиграть в шары… С каждым утром ваш интерес к игре понемногу возрастал, так что…
— Вы приехали вчера?
— Само собой. Я прибыл из Клермон-Феррана вместе с двумя своими сотрудниками, один из которых, Дисель, и привел вас сюда с тротуара. Не сразу я решился послать за вами. Полагал, что вы приехали сюда лечиться, а вовсе не для того, чтобы протягивать нам руку помощи. Впрочем, я знал, что если дело вас заинтересует, то в конце концов вы…
Мегрэ сохранял угрюмый вид.
— Убийство с целью ограбления? — пробормотал он.
— Очевидно, нет.
— На почве страсти?
— Маловероятно, на мой взгляд, тем не менее сейчас, двадцать четыре часа спустя, мне известно не больше, чём когда я прибыл сюда вчера утром. — Лекёр порылся в бумагах. — Жертву звали Элен Ланж. Ей было сорок восемь лет, родилась она в Марсильи, что в десяти километрах от Ла-Рошели. Я позвонил в мэрию Марсильи, и мне там сказали, что ее рано овдовевшая мать долгое время держала галантерейную лавку на церковной площади.
У нее было две дочери, и Элен, старшая из них, окончила курсы машинописи и стенографии в Ла-Рошели…
Потом она некоторое время работала в конторе одного судовладельца, прежде чем отправиться в Париж, где ее след теряется…
Она никогда не запрашивала свое свидетельство о рождении, и это дает основания предположить, что она не выходила замуж… К тому же в ее удостоверении личности указано: «Незамужняя».
У Элен была сестра, моложе ее на шесть или семь лет, она работала маникюршей, тоже в Ла-Рошели. Она, как и старшая, отправилась в Париж, откуда через десять лет вернулась в родные края…
Должно быть, она скопила некоторую сумму, позволившую ей купить на площади Арм парикмахерский салон, которым она владеет до сих пор… Я пытался связаться с ней по телефону… Но мне удалось поговорить лишь с помощницей, заменяющей хозяйку, ибо та сейчас отдыхает на Балеарских островах… Я отправил в отель, где она остановилась, телеграмму, в которой просил ее срочно прибыть сюда и сообщил, что буду ждать в течение дня…
Эта сестра, Франсина, тоже не замужем… Мать умерла восемь лет тому назад… Мы не знаем, есть ли другие родственники…
Помимо воли Мегрэ, его лицо приобрело профессионально строгое выражение. Можно было подумать, что это он руководит расследованием и один из его подчиненных пришел с рапортом к нему в кабинет.
Ему не хватало лежащих перед ним на столе трубок, ибо он привык перебирать их при подобных обстоятельствах, вида Сены из окна, его солидного кресла, на спинку которого он мог бы опираться.
Пока Лекёр говорил, Мегрэ заметил две или три любопытные детали в окружающей обстановке, в частности то, что в гостиной, служившей хозяйке салоном, не было других фотографий, кроме снимков Элен Ланж.
На карточке, стоявшей на комоде, она была запечатлена девочкой лет пяти или шести, одетой в слишком длинное платье, с двумя тонкими косичками, обрамлявшими лицо.
На стене висел большой портрет, сделанный хорошим фотографом, на котором она, двадцатилетняя, застыла в романтической позе, с возвышенным взглядом.
На третьем снимке Элен Ланж стояла на берегу моря.
Она была не в купальнике, а в белом платье, которое ветер раздувал, как флаг, и ей приходилось обеими руками удерживать светлую шляпу с широкими полями.
— Вы установили, когда и как произошло преступление?
— Трудно восстановить события… Мы работаем над этим со вчерашнего утра, но не слишком-то продвинулись…
Позавчера вечером, в понедельник, Элен Ланж одна ужинала на кухне. Она вымыла посуду, ибо мы не нашли грязных тарелок, потом оделась и вышла, погасив все огни. Она съела два яйца всмятку, если это вас интересует. На ней было лиловое платье, белая шерстяная шаль и шляпа, тоже белая…
Мегрэ, поколебавшись немного, в конце концов не смог противиться своему желанию и заявил:
— Я знаю…
— Вы уже начали расследование?
— Нет, но в понедельник вечером я видел эту женщину перед музыкальной беседкой, когда шел концерт…
— Вы не знаете, когда она покинула парк?
— Мы с женой ушли около половины десятого и продолжили нашу привычную прогулку…
— Она была одна?
— Она всегда была одна.
Лекёр даже не пытался скрыть изумление:
— Так вы видели ее неоднократно?
Мегрэ, широко улыбаясь, кивнул.
— Почему вы обратили на нее внимание?
— Курортники проводят время на прогулках, во время которых, чисто машинально, разглядывают друг друга. Когда люди встречаются в одном месте в одни и те же часы…
— У вас есть какие-нибудь соображения?
— О чем?
— Что это была за женщина, какого типа?
— Она ни в коей мере не была банальной, и это все, что я о ней знаю…
— Что ж… Тогда я продолжу… Две из трех комнат верхнего этажа сдаются… Одну из них занимает инженер из Гренобля по фамилии Малески, проживающий там с женой… Они вышли через несколько минут после мадемуазель Ланж и отправились в кино, где пробыли до половины двенадцатого… Когда они возвращались, все ставни дома были, как обычно, закрыты, но сквозь щели из окон первого этажа пробивался свет…
Войдя в коридор, они заметили, что свет проникает из-под дверей гостиной и расположенной справа спальни мадемуазель Ланж.
— Они ничего не слышали?
— Малески ничего не слышал… Его жена, конечно сильно поколебавшись, упомянула о каком-то приглушенном голосе… Они почти сразу же легли спать и не вставали до утра…
Другую комнату занимает мадам Вирво, вдова, постоянно проживающая на улице Ламарк в Париже… Эта импозантная особа лет шестидесяти каждый год приезжает в Виши, чтобы сбросить несколько килограммов… Она в первый раз сняла комнату у мадемуазель Ланж… В прошлые годы останавливалась в отеле…
Кажется, ей был знаком и другой стиль жизни, ибо ее муж, человек богатый, но весьма нерасчетливый, оставил ее в трудной ситуации… Короче, она увешана фальшивыми драгоценностями, а изъясняется как персонаж дурной пьесы… Она вышла в девять часов… Никого не видела и оставила дом в полной темноте…
— У каждого из жильцов есть свой ключ?
— Да… Вдова Вирво отправилась в клуб любителей бриджа в «Карлтоне», который покинула незадолго до полуночи… Она вернулась, как обычно, пешком… У нее нет машины. У Малески есть небольшой автомобиль, но они редко им пользуются в Виши, и чаще всего он стоит в гараже этого квартала…
— Свет все еще горел?
— Подождите, патрон… Конечно, я мог расспрашивать мадам Вирво лишь после того, как преступление было обнаружено, когда все окрестные жители разволновались…
Быть может, ее воображение развито столь же сильно, как тяга к поддельным драгоценностям… Вдова утверждает, что, подходя к перекрестку, то есть к пересечению бульвара Ля-Салль с улицей Бурбонне, она почти столкнулась с каким-то мужчиной… Он не мог ее сразу заметить, и она клянется в том, что он вздрогнул, а потом поднес руку к лицу, словно не желая быть узнанным…
— И тем не менее она узнала его!
— Нет. Но если окажется лицом к лицу с этим мужчиной, то непременно узнает. Он был очень высокий, очень сильный… Она говорит, что у него необычно широкая грудь, «как у гориллы» — вот ее слова… Шел он быстро, наклонившись вперед… Она испугалась его, но все же обернулась и увидела, как он удаляется в сторону центра города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20