- Где сестра?
- Мадам в малом будуаре. Не угодно ли мсье следовать за мной?
А что если взять и не вытереть ног, просто так, из протеста против этого белоснежного холла, против всей этой новизны, этого модерна, против всей этой кричащей роскоши? Конечно, он этого не сделал, но все-таки подумал.
Затем зажег сигарету, а спичку кинул на пол.
- Входите, Эктор... Закройте дверь, Жозеф... Когда мсье Эдмон вернется, попросите его пройти прямо ко мне.
Лурса уже весь ощетинился, как кабан. Он не любил сестру, хотя она ничего худого ему не сделала. Он сердился на нее за ее страдающий вид, за ее вялую и тусклую элегантность, а может быть, еще и за то, что она вышла замуж за Доссена, живет в этом особняке и держит великолепно вышколенную прислугу.
Но тут не было зависти. Доссены не богаче его самого.
- Садитесь, Эктор... Как мило с вашей стороны, что вы пришли... Вы не заглянули по дороге в суд? Что вам, в сущности, известно? Что вам сказала Николь? Надеюсь, вы заставили ее все сказать?
- Ничего я не знаю, кроме того, что они в моем доме убили человека.
В эту минуту он спрашивал самого себя, почему он так не любит Доссенов, и не находил достаточно убедительного ответа. Конечно, он презирал их за тщеславие, за особняк, который они себе построили и который стал смыслом их жизни. Сам Доссен со своими усиками, пропахшими ликером или духами сомнительных дам, был в его глазах олицетворением счастливого болвана.
- Неужели вы, Эктор, хотите сказать, что это дети...
- Очень похоже.
Она поднялась с кушетки, забыв о своих болях - после рождения Эдмона у нее вечно ныл живот.
- Вы с ума сошли! А если вы шутите, так это просто гнусно. Вы же знаете, я вся дрожу. И звонила я вам потому, что не в силах одна справиться со своей тревогой. Вы пришли ко мне! Это целое событие. Но вы, оказывается, пришли лишь затем, чтобы цинично заявить, что наши дети...
- Вы, по-моему, хотели знать правду?
В сущности, если бы в свое время ничего не произошло, теперь его жене - потому что тогда он имел бы жену - было бы почти столько же лет, сколько Марте. Интересно, поддались бы и они тоже поветрию, охватившему в последние годы все богатые семьи Мулена, построили бы себе новый дом или нет?
Трудно сказать. Кроме того, глядя на сестру, он думал разом о множестве вещей. Особенно остро он чувствовал, что не может представить себя женатым, возможно, даже отцом других детей, не знает, чем бы он занимался все эти годы.
- Послушайте, Эктор, я знаю, что вы не всегда бываете в нормальном состоянии. Возможно, вы сегодня уже выпили. Но поймите, сейчас не время сидеть взаперти в своей грязной норе! В том, что произошло, есть доля и вашей вины. Если бы вы воспитали свою дочь как полагается...
- Послушайте, Марта, вы меня позвали для того, чтобы ругать?
- Да, если только таким путем вы сможете осознать свой долг! Эти дети не несут ответственности. В каком другом доме они могли собираться ночами и вытворять глупости?.. Знаете, о чем я думаю? Действительно ли вы не были в курсе всего, что у вас творилось? А теперь вы не хотите пальцем пошевелить. Вы же адвокат... В суде вас жалеют, но уважают, несмотря ни на что!
Она так и сказала - "несмотря ни на что!" Сказала, что его жалеют.
- Не знаю, похожа ли Николь на свою мать, но...
- Марта!
- Что?
- Поди сюда.
- Зачем?
Чтобы дать ей пощечину! Он и дал, и сам не меньше сестры удивился своему жесту. И проворчал:
- Поняла?
Впервые с тех пор, как они стали взрослыми, он обратился к ней на "ты".
- Я ведь не интересуюсь ни твоим супругом, ни...
И замолчал. Замолчал вовремя. Неужели же он, который презирает их всех - и этих, и тех,- он, у которого хватило силы восемнадцать лет просидеть в одиночку в своем углу, в своей норе, прибегнет к подобным аргументам? Возьмет да и крикнет сестре, что ее муж, вечно находящийся в разъездах, обманывает жену на каждом шагу, что весь город это знает, она сама это знает и что ее вечные недомогания и плохое здоровье их Эдмона дружно приписывают застарелой дурной болезни?
Он неуклюже тыкался по комнате в поисках своей шляпы, забыв, что ее взял дворецкий, Марта плакала. Трудно было сейчас представить себе, что обоим уже за сорок, что оба они, что называется, люди рассудительные.
- Вы уходите?
- Да.
- И не дождетесь Эдмона?
- Если будут какие-нибудь новости, пусть придет ко мне завтра утром.
- Вы выпили?
- Нет.
Просто он злился; и особенно его злило, если хорошенько разобраться, то, что впервые он задал себе вопрос: "Почему целых восемнадцать лет я жил, как медведь?" Он даже спросил себя, действительно ли в этом повинна Женевьева, то, что она ушла к другому, и что он страдал от их разрыва.
Разве в его студенческой комнатке в Париже не царил тот же беспорядок, что и в его теперешнем кабинете, та же подозрительная обжитость? Уже в те времена он жадно вгрызался в книги, целыми часами читал и перечитывал поэтов и философов, с каким-то стыдливым удовольствием принюхиваясь к собственным запахам.
Очутившись в холле, он вырвал шляпу из рук дворецкого, обернулся, снова смерил его презрительным взглядом и тут же подумал: "Интересно, за кого этот тип меня принимает?"
Правда заключалась в том, что он никогда не пытался жить. И понял он это только сейчас, когда вылез из своей норы в город, и, пожалуй, еще удивительнее было то, что ему не хотелось возвращаться домой; он снова принялся бродить по улицам.
Так же как он искоса следил за дворецким сестры, Лурса приглядывался теперь к скользившим мимо теням прохожих, к силуэтам людей, казавшихся особенно таинственными в пропитанной дождем полутьме.
Интересно, что во всем этом узрела его сестрица? Ясно: все, кроме правды. Она сказала, что его, видите ли, жалеют! Считают оригиналом, несчастненьким. Почему уж тогда не просто босяком?
А он их всех презирает, ненавидит, всех подряд! Всех этих Дюкупов, Доссенов, Рожиссаров и иже с ними, тех, которые воображают, что они живые люди, только потому...
От его пальто пахло мокрой шерстью, и в бороде, как жемчужинки, поблескивали капли дождя. Когда он добрался до улицы Алье, держась, сам не зная почему, поближе к домам, он решил, что похож на пожилого господина, боязливо пробирающегося в подозрительный притон.
Он прошел мимо пивной. Стекла запотели, но все-таки было видно, как в зале, среди клубов табачного дыма, одни посетители сражаются в бильярд, другие в карты; и Лурса вспомнил, что никогда не был способен вписаться вот так в чужое спокойное существование. Он завидовал этим людям. Завидовал всем, кто жил вокруг него, рядом с ним, завидовал незнакомым прохожим, которые шагали мимо, шли куда-то.
Завидовал Эмилю Маню! Трепещущему, как туго натянутая струна, издерганному, до того нервному, что мучительно было следить за слишком частыми переменами его лица; этому Маню, то говорившему о своей любви, то о смерти, недоверчиво и пристально приглядывавшемуся к Лурса, умолявшему его, готовому тут же вновь перейти к угрозам!
Эмиль Маню с дружками проходил по этим улицам в тот же час. И Николь с ними. День за днем, час за часом они придумывали себе приключения.
А родители тем временем притворялись, что живут, украшали свои дома, заботились о выправке слуг, о качестве коктейлей, беспокоились, удался ли им званый обед или партия в бридж.
Вот Марта заговорила о своем сыне. Полно, да знает ли она его? Совершенно не знает! Не знает так же, как Лурса еще накануне не знал своей дочери.
Дойдя до "Боксинг-бара", он, не колеблясь, открыл дверь и отряхнул мокрое пальто.
Небольшая комната, освещенная неярким светом ламп, была почти пуста. На столике дремала кошка. Около стойки хозяин с двумя женщинами играл в карты; с первого взгляда Лурса догадался, что обе его партнерши принадлежат к той ночной породе дам, которые выползают на улицу только с наступлением темноты.
Никогда он не думал о том, что такие существуют в их Мулене. Он сел, скрестил ноги. Джо, положив на стол карты и недокуренную сигарету, подошел к нему.
- Чем могу служить?
Лурса заказал стакан грога. Джо поставил воду на электрическую плитку и, пока вода грелась, украдкой поглядывал на клиента. Женщины тоже смотрели на него, посасывая сигареты. Кажется, одна из них собиралась испробовать на Лурса свои чары, но Джо махнул ей рукой, как бы говоря, что ничего, мол, не выйдет.
Кошка громко мурлыкала. В баре было удивительно спокойно. Даже шаги прохожих не были слышны.
- Может, вы хотите со мной поговорить, господин Лурса?-спросил Джо, поставив перед посетителем стакан грога.
- Вы меня знаете?
- Когда вы заходили сюда после полудня, я сразу решил, что это вы. Я ведь слышал, понимаете?
И он машинально кинул взгляд на стоявший в углу столик, за которым, очевидно, и собиралась вся компания.
- Разрешите?
Он присел рядом с Лурса. Женщины покорно ждали.
- Просто удивительно, что полиция до сих пор меня не допросила. Прошу заметить: я к этому делу никакого касательства не имею. Напротив, если кто и мог их утихомирить, так только я один. Но сами знаете, как в их годы...
Джо чувствовал себя вполне непринужденно, видно, он был способен беседовать таким же развязным тоном и со следователем или даже с судьей.
- Не говоря уж о том, что они больше трепались, чем делали... Хотите знать мое мнение? Так вот: все эти гангстеры из кинокартин им голову вскружили. Поэтому-то они и держались так нахально, как будто и впрямь блатные. Но если вы думаете, что я хоть столечко в этом замешан, то ошибаетесь... Ну что, разве я не прав?
Джо заговорил в полный голос, очевидно обращаясь к двум своим дамам:
- А что я вам всем говорил? Сколько раз предупреждал, что рано или поздно у меня из-за них будут неприятности. Когда они слишком напивались, я отказывался им подавать. В тот вечер, когда они привели с собой мальчишку-новичка, Эмиля, и когда он умолял меня, чтобы я дал ему денег под залог его часов, я двадцать франков ему дал, а от часов отказался. Оно и понятно, в мои-то годы...
Должно быть, содержателя "Боксинг-бара" заинтриговал Лурса, который так не походил на тот образ, какой Джо себе составил. Интересно, что тут нарассказывали о нем мальчишки? Должно быть, изобразили его безнадежным пьяницей и скотиной.
Джо улыбнулся чуть ли не фамильярно.
- Но больше всего меня удивило, что вы ничего не слышали. Иногда они торчали у вас доме до пяти часов утра. Так что я начал уже подумывать...
- Что вы выпьете?
Джо подмигнул. Еще немного, и он бы дружески толкнул Лурса локтем в бок, и тот ничуть бы не рассердился, напротив!
- Пожалуй, стаканчик мятной... Уважаете мятную?
Проходя мимо девиц, Джо им подмигнул. Одна девица тут же поднялась, одернула юбку и тем же движением поправила под юбкой штанишки, которые, очевидно, были ей узки и впивались в ляжки.
- Пойду пройдусь,- заявила она. Через несколько минут Лурса и боксер остались вдвоем в баре, где стояла клейкая, как сироп, тишина.
- Хотите знать мое мнение? Мне ведь виднее, чем многим другим. Не то чтобы они мне исповедовались, потому что я не любитель. Но собирались здесь почти каждый вечер... Я слышал их разговоры, хотя виду не показывал. Так вот, к примеру, ваша барышня и мсье Эдмон, я пари готов держать - между ними ничего не было. Даже больше скажу: уверен, что мсье Эдмон женским полом вообще не интересуется. Меня в таких делах не проведешь. Он слабосильный. И, поклясться готов, из робких. А робкие они отчаянные. Ну а мальчишка...
Мальчишка - это, конечно, Эмиль Маню, и Лурса понравилось, что Боксер говорит о нем с симпатией.
- Уже в первый вечер я хотел посоветовать ему уйти. А также и еще одному, они называли его Люска, он с утра до вечера торчит на улице, торгует с лотка от "Магазина стандартных цен". Вы меня поймите хорошенько... Мсье Эдмон и тот тип, который время от времени сюда заглядывал, вот только имя его забыл, словом, сын одного промышленника,они могут себе позволить валяться в постели, вставать хоть в полдень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26