Оба они порешили, что юноша, не дожидаясь призыва, немедленно поступит на военную службу.
Теперь он служил в интендантстве Орлеана и ходил в чересчур длинной шинели, очевидно, все такой же - в очках и с прыщами на физиономии.
Четыре допроса и одна очная ставка с Маню.
"Сам не понимаю, как я мог это сделать. Я дал себя завлечь. Я всегда отказывался красть деньги, даже у родителей..."
Историю с кражами потушили. Отец Эдмона Доссена расплатился за всех. Торговцам дали отступного, и те не подали жалобы. Местная газета молчала.
Тем не менее в городе было несколько человек, на которых при встрече оборачивались. Можно было даже сказать, что существует два города, два Мулена: один живет неизвестно зачем, без смысла и цели, и другой, для которого дело Маню было как бы неким стержнем, весь в тайниках мрака, полный самых неожиданных персонажей; вот их-то Лурса и извлекал на свет Божий, а затем заводил новую папку с именем одного из них на обложке.
- Не слишком ли ты будешь завтра усталой?
Николь насмешливо улыбнулась. Разве когда-нибудь показывала она при посторонних хоть малейшую усталость или уныние? Она сбивала с толку именно тем, что всегда оставалась сама собой, невозмутимая, упрямая; казалось, даже в округлых линиях ее лица и фигуры было что-то вызывающее.
Николь не похудела. Никуда не поехала на рождественские каникулы. Каждый вечер отец, вернувшись из суда, заставал дочь у себя в кабинете в неизменно ровном расположении духа.
Она взяла последнюю папку, лежавшую поодаль от других, где находился всего один листок дешевенькой почтовой бумаги, какую продают в бакалейных лавочках. Почерк был женский, неинтеллигентный, чернила водянистые, такие обычно бывают на почте или в кафе, перо плохое, так как вокруг букв синели чернильные брызги.
"Мсье, Вы совершенно справедливо утверждаете, что Маню не виноват. Не расстраивайтесь из-за него. Я знаю, кто убил Большого Луи. Если Маню осудят, я назову убийцу".
Письмо пришло по почте на второй день Рождества, и все розыски, в частности те, которые проводились полицией по требованию Лурса, не дали результатов.
Сначала он подумал об Анжели, прежней их горничной, которая приходила его шантажировать и которую Лурса чуть было не заподозрил в убийстве Большого Луи.
Аюкель устроилась работать в одно кафе в Невере. Он специально ездил туда, чтобы получить образчик ее почерка.
Оказалось, не она.
Тогда Лурса вспомнил о подружке Большого Луи, об этой женщине, которая жила в окрестностях Онфлёра и которой покойный посылал деньги. Тот же результат!
Полиция искала адресата в обоих публичных домах Мулена, потому что нередко убийца, не зная, кому открыть душу, пускается в откровенности с девицами.
Дюкуп утверждал, что это грубая шутка, если не дурно пахнущий маневр защиты.
Ждали второго письма: те, что шлют такие послания, редко ограничиваются одним.
И вот нынче ночью - было уже без десяти час - Николь и Лурса вдруг вскочили с места, переглянулись; в передней изо всех сил зазвонил колокольчик.
Лурса быстро вышел из кабинета. Спустился по лестнице, прошел через прихожую, нащупал засов.
- Увидел свет, вот и решил... - раздался голос, и Лурса сразу его узнал.
В переднюю ввалился Джо Боксер и пророкотал:
- Можете уделить мне минуточку для разговора?
Лурса десятки раз заглядывал вечерами в "Боксинг-бар", но Джо никогда еще не переступал порога их дома и поэтому первым делом с невольным чувством любопытства огляделся вокруг. В кабинете он поздоровался с Николь и остановился в нерешительности, не зная, сесть ему или лучше постоять.
- Боюсь, что я сделал глупость, - проговорил он, присаживаясь на самый краешек письменного стола. - Вы сейчас меня отругаете и будете совершенно правы.
Он взял сигарету из протянутой Лурса пачки, оценивающим взглядом оглядел стопку папок.
- Вы сами знаете, как бывает вечерами в бистро: то густо, то пусто сегодня, например, сидели мы вчетвером. Помните Адель, полное ее имя Адель Пигасс, такая косоглазенькая, она обычно стоит на углу нашей улицы. Живет она с ярмарочным борцом, с Жэном из Бордо, и он тоже с ней пришел. Потом явилась Фляжка, толстуха,- у той особая клиентура, та больше по солдатам... Сели мы играть в карты, чинно-благородно, просто чтобы провести время. Сам не знаю почему, я вдруг сказал: "А адвокат славный малый. Он дал мне пропуск..." Потому что вас мы промеж себя зовем адвокатом. И тут Адель спрашивает, какой пропуск, не в суд ли. И просит, не могу ли я ей тоже пропуск достать. Я отвечаю, что это, мол, очень трудно, потому что всем хочется попасть. Вот ту-то у нас вышла перепалка.
"Мог бы, говорит, позаботиться о друзьях".
"Взяла бы, говорю, да и попросила сама".
"Уж если кому идти в суд, так не тебе, а мне".
"Интересно знать, почему это?"
"Потому!"
Представляете? А игра идет!
"И ты бы встала в восемь часов, чтобы идти в суд?"
Я, конечно, очень удивился, потому и спросил.
"Ясно, встала бы!"
"Так она тебе и встанет, - заворчал Жэн. - Давайте играть, нельзя ли без разговорчиков?"
"Раз я сказала, значит, так я и сделала бы. Если бы я хотела получить пропуск, мне бы его скорее, чем кому другому, дали".
"Интересно узнать, почему это?"
"Да еще в первом ряду!"
"Может, прямо с судьями сядешь?"
"Со свидетелями!"
"Во-первых, свидетели сидят не в первом ряду, а в соседней комнате. А во-вторых, какой из тебя свидетель..."
"Только потому, что не хочу свидетелем быть..."
"Потому что тебе сказать нечего".
"Да ладно, давайте играть".
"Чего ты выдумываешь?"
"Я? Я выдумываю?"
И пошло. Жэн на нее так странно глядит. Надо сказать, что Адель не ломака какая-нибудь. Кончили игру. Я поставил им по последнему стаканчику. Тут Адель объявляет:
"За здоровье убийцы!"
"А ты хоть знаешь убийцу?"
"Еще бы не знаю!"
"Ну? Ну?"
Тут Фляжка вздохнула:
"Неужели вы не видите, что Адель просто похваляется?"
А я, сами понимаете, вот прямо чувствую, что Адель не такая, как всегда. И подзадориваю ее. Я-то знаю, как с ней надо обращаться. Сделал вид, что не верю.
"Конечно, я его знаю. Знаю даже, куда он закинул свой револьвер".
"Куда?"
"Не скажу... Вечером, когда он уже не мог молчать..."
"Ты с ним спала, что ли?"
"Три раза".
"А кто он?"
"Не скажу".
"Ему не скажешь, а мне скажешь!" - это Жэн говорит.
"А тебе и подавно".
Тут я свалял дурака. Уж больно разгорячился. Напомнил Адель, что она мне должна кругленькую сумму, и еще, что летом, когда ей нечего было есть, так я кормил ее сандвичами и денег не брал.
"Если ты мне скажешь..."
"Не скажу!"
Хлоп! Это я не удержался и влепил ей пощечину. Крикнул, что глаза бы мои на нее не глядели, что она дрянь неблагодарная, что она... Мне так хотелось узнать, что я начал ее крыть, сам уж не помню чего наговорил. И под конец выставил за дверь, а заодно и Жэна, потому что он встал на ее сторону. А ведь Жэн знает, что мне есть что про него рассказать... Ну, словом, это уже другая история, и что Жэн наделал - это нас с вами не касается... Так вот оно и вышло. Остались мы с Фляжкой, сидим, смотрим друг на друга, и думаю я, правильно ли я сделал. Тут я решил: раз завтра эта штука начинается, может быть, вы еще не спите...
- Вам ее почерк известен? - спросил Лурса, открывая самую тощую папку.
- Не знаю, умеет ли она вообще писать. Подождите-ка. Ах да! Два раза она писала у меня письма в санаторий, где находился ее сын. У нее, видите ли, пятилетний сынишка в санатории. А вот почерка ее не знаю.
- Где она живет?
- Рядом со мной, в доме тетки Морю, у старухи во дворе четыре комнаты, и она сдает их по неделям.
Лурса подошел к стенному шкафу и украдкой, почти против воли, отхлебнул глоток рома.
А через четверть часа он уже следом за Джо входил в темный коридор покосившегося домишки. Посредине, на выщербленном полу коридора, стояла непросыхающая лужа. В мощеном дворе - ведра, помойные баки, белье, развешанное на проволоке.
Джо постучал в дверь. Внутри зашевелились. Сонный голос спросил:
- Кто там?
- Это я, Джо. Мне нужно срочно поговорить с Аделью.
Отвечавший, должно быть, лежал в постели.
- Ее дома нет.
- Значит, она еще не возвращалась?
- Возвратилась и снова ушла.
- С Жэном?
- Откуда я знаю с кем.
Над их головой открылось окошко. Из него выглянула голова, особенно странная потому, что луна освещала только одну половину лица,- голова Фляжки.
- По-моему, Жэн ждал ее в коридоре. Ты, Джо, здорово их напугал.
- Мне нужно с ней поговорить, - негромко сказал Лурса.
- Скажи, а мы у тебя подождать не можем?
- Комната у меня не убрана.
Они поднялись по неосвещенной винтовой лестнице. Навстречу им вышла Фляжка в пестром халатике с керосиновой лампой в руке.
- Простите, господин Лурса, что я вас так принимаю. У меня до вас гости были, дважды, ну и...
Она затолкала ногой под кровать эмалированное биде.
- Разрешите, я лягу? Здесь такой холодище...
- Я хочу задать вам один вопрос. Вы работаете примерно в том же районе, что и Адель. Может быть, вам известно, какие молодые люди ходили к ней?
- До или после?
У Лурса невольно вырвался вопрос:
- После чего?
- После Большого Луи! Словом, после всей этой истории! До, я знаю, к ней заходил мсье Эдмон. И даже... Постойте-ка, вам я могу сказать. У него это было в первый раз. Он хотел сделать опыт... Кажется... Словом, трудно было, поняли?
- Ну и после?
- Вот не знаю. Она рассказала мне, что он даже ревел от злости и дал ей сто монет, только бы молчала.
- Вы никогда не видали ее с кем-нибудь другим?
- Подождите-ка. Дайте подумать... Нет! Ведь мы устаиваемся так, чтобы друг другу не мешать. Да и гости стараются проскользнуть незаметно.
- А вы не знаете, куда она могла уехать?
- Она ничего не сказала. Знаю только, что у нее в Париже есть замужняя сестра. Живет где-то около Обсерватории. Она привратница. Есть у нее и брат, он жандарм, но где - мне неизвестно.
Дюкупа разбудил ночью телефонный звонок, и он даже подскочил в постели. Потом позвонили комиссару полиции. Полицейских сняли с постов, их разослали повсюду, кого на мотоцикле, кого пешком. В три часа утра вышел из дома и сам комиссар Бине.
Этой ночью усиленные посты стояли у вокзала, у автобусных остановок, дожидаясь отправки первого утреннего автобуса, а во всех отелях у приезжих проверяли документы.
В восемь часов утра в суде открылись двери; у подъезда под ледяным небом ждали двести человек, напор которых еле сдерживали полицейские.
Это было неизбежно, однако он сердито насупил мохнатые брови: г-жа Маню ухитрилась пробраться в каморку, где под охраной двух жандармов сидел ее сын. И самое нелепое во всем этом было то, что Лурса почудилось как бы веяние первого причастия или свадебной церемонии. Все эти люди с покрасневшими от холода носами шагали, засунув руки в карманы, под ледяным ветром в одном и том же направлении как раз в тот час, когда зазвонили к мессе. Пропуска, которые полагалось предъявлять при входе, адвокаты в мантиях, сновавшие взад и вперед, хоть и без толку, но с важно-озабоченным видом. Наконец, сам Маню, во всем новом с головы до пят, в новой темно-синей паре, которую мать сочла более парадной, в новых лакированных туфлях, которые пахли магазином и поскрипывали на ходу. Уж не она ли собственноручно приладила ему галстук-бабочку в горошек?
И сама она тоже нарядилась как на праздник, даже чуть-чуть надушилась. И плакала, не плача,- такая у нее была привычка. Она бросилась к адвокату, и он на мгновение испугался, что она прильнет головой к его груди.
- Доверяю вам его, господин Лурса! Доверяю вам все, что мне осталось в этом мире!
Ну ясно, ясно. Если бы дело затянулось еще хоть немного, если бы, например, встал вопрос о кассации, он непременно возненавидел бы ее всеми силами души. Слишком уж она хорошая. Всего в ней слишком: и скромности, и достоинства, и прекрасного воспитания, и чувствительности.
Но, с другой стороны, как же ее не жалеть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26