Главная наша забота позади, и я бы не отказался и сам пообедать.
Он бодро улыбнулся, потер руки, повернулся к подземному переходу, а они поспешили обратно к пустой и дымной дыре зала ожидания.
- Кажется, нам больше нечего тут делать, - сказал Уоттон. - В этой развалюхе все холоднее.
- А все-таки Рождество победило, - с неубывающей веселостью сказал м-р Понд, - огонь мы сохранили... Ах ты, пошел снег!
Они заметили, что в ранних зимних сумерках сквозь тяжелые тучи пробивается мертвенно-зеленоватый свет. Снег пошел, когда они двигались по бесконечной платформе; а когда они добрались до унылого зала, крыша и порог уже серебрились. Внутри весело потрескивал огонь; видимо, Дайер хотел согреться.
- Странно! - сказал Уоттон. - Все это похоже на рождественскую открытку. Наша мрачная salle d'attente Зала ожидания (фр.) скоро превратится в пародию на домик рождественского деда.
- Все тут пародия на пантомиму, - тихо и тревожно сказал Понд, - и, как вы говорите, это очень странно.
Помолчав, Уоттон резко спросил:
- Что вас беспокоит?
- Если и не беспокоит, то интересует, - ответил Понд, - что именно сделал бы человек, чтобы перехватить и перенаправить ящик в подобном месте, где нет ни ручек, ничего... Конечно, это не так важно, у него может оказаться вечное перо или карандаш.
- Далось же вам все это, - нетерпеливо сказал Уоттон. - Вы просто свихнулись на карандашах. А все оттого, что правите синими карандашами ваши вечные гранки.
- Тут был бы не синий карандаш, - сказал Понд, качая головой. - Я думал, скорее, вроде красного, вот он и впрямь делал бы черные пометки. Но меня беспокоит другое - сделать можно много больше, чем думают, даже здесь.
- Вы ведь уже все остановили, - настаивал его собеседник, - вы позвонили по телефону.
- Хорошо, - не сдался Понд, - а что бы они сделали, если бы знали, что я звонил?
Уоттон растерялся, а Понд сидел молча, шуруя угли и глядя в огонь.
Помолчав, он вдруг сказал:
- Хоть бы Дайер вернулся...
- Зачем он вам? - спросил его друг. - Как-никак, он заработал поздний обед. Насколько я понимаю, дело он завершил, все уже позади.
- Боюсь, - сказал Понд, не отрывая взгляда от пламени, - все только начинается.
Они помолчали снова, и молчание становилось все таинственней.
В очередном молчании росло что-то мистическое, словно мрак, сгущавшийся снаружи. А потом Понд внезапно заметил:
- Полагаю, мы вернулись на ту платформу.
Лицо Уоттона выражало лишь тупое удивление, под стать обстоятельствам; но в самой глубокой глубине его впервые коснулся неземной холодок. Сон обернулся кошмаром; дело не просто, прозаически сложно, его окутали неразумные сомнения, вне пространства и вне времени. Прежде чем он смог заговорить, Понд прибавил:
- Эта кочерга - другой формы.
- Что вы говорите? - наконец взорвался Уоттон. - Станцию наглухо закрыли, здесь нет никого, кроме нас, не считая буфетчицы. Не думаете же вы, что она поменяла мебель и вещи во всех залах?
- Нет, - сказал м-р Понд. - Я не сказал, что это другая кочерга. Я сказал, что кочерга - другой формы.
Не договорив, он отпрыгнул от камина, оставив в нем кочергу, и ринулся к двери, во что-то вслушиваясь. Уоттон тоже прислушался - и узнал, как явь, а не страшный сон, шум крадущихся шагов где-то на платформе. Но когда они выбежали наружу, платформа оказалась совершенно пустой - теперь уже сплошной и ровной полосой снега. Тогда они поняли, что шум донесся снизу. Глянув на рельсы, они увидели, что деревянное строение станции в одном месте прерывается травянистой насыпью, серой и выцветшей от дыма. Прибежали они как раз вовремя, чтобы узреть темную худую фигуру, карабкающуюся вверх по насыпи и ныряющую под платформу, причем таким образом, словно она вот-вот проскользнет на рельсы. Но фигура спокойно забралась на платформу и стала там, как пассажир в ожидании поезда.
Не говоря уже о том, что незнакомец практически вломился на станцию, преодолев все помехи, Уоттону, и так переполненному подозрениями, он с первого взгляда показался темной лошадкой. Любопытно, что он и впрямь немного смахивал на лошадь - у него было длинное конское лицо и он как-то странно сутулился. Он был смугл и дик, и его пустые глаза зияли мраком, просто не верилось, что они пристально смотрят. Одет он был в высшей степени убого - на нем был длинный, поношенный дождевик; и им подумалось, что они никогда прежде не видали такого унылого трагизма. Уоттону показалось, что он впервые заглянул в бездны, где отчаяние порождает те виды мятежа, с которыми он борется по долгу службы и, в силу необходимости, долг этот выполняет.
Шагнув к незнакомцу, он стал спрашивать, кто он такой и отчего пренебрег полицейским кордоном. Незнакомец оставил вопросы без внимания, но, когда Уоттон спросил, чем он занимается, его трагическое худое лицо чуть-чуть оживилось и он изрек довольно неожиданный ответ:
- Я - клоун.
При этих словах м-р Понд вздрогнул от неожиданности и удивления. Прежде он распутывал головоломки, непонятные для окружающих, но ничуть не удивляющие его самого. Теперь он беспомощно глазел на незнакомца, как на чудо или, вернее, на совпадение. Потом он повел себя еще неприличней удивление сменилось весельем.
- О Господи, это слишком! - воскликнул он, согнувшись пополам от беспечного старческого смеха. - Это совершенно не относится к делу, но какое дополнение к пантомиме! Я всегда замечал, что самое важное в пантомиме совершенно не относится к делу.
Однако сэр Хьюберт Уоттон в эти минуты был далек от таинственных фантазий друга, особенно - от самой таинственной из его тайн, тайны его веселья. Он уже приступил к обстоятельному допросу, как заправский полисмен; незнакомец же отвечал с угрюмой, но непоколебимой ясностью. Звали его Ханкин, работал он клоуном, давал и частные представления, и был готов играть перед кем угодно, очень уж туго ему пришлось. В этот вечер его наняли развлекать детей, он непременно хотел поймать один поезд, но совсем не обрадовался, когда полицейский кордон заверил, что через час пойдут пассажирские поезда, хотя не мог опоздать и лишиться нескольких шиллингов, которые заработал впервые за долгое время. Вот он и сделал то, что многие бы рады сделать, будь они деятельны и дерзки, - забрался на станцию через лазейку, которую никто не охраняет. Сообщил он об этом с твердостью и простотой, и Понд ему поверил, однако Уоттон не избавился от подозрений.
- Я попрошу вас пройти с нами в зал ожидания, - сказал он. - Можете ли вы подтвердить свой рассказ?
- Визирной карточки у меня нет, - сказал мрачный Ханкин. - Потерял ее вместе "с роллс-ройсом" и небольшим замком в Шотландии. Можете посмотреть на мой великолепный наряд. Думаю, это бы вас убедило.
Он держал рваную, бесформенную сумку, с которой и вошел в зал ожидания; а там, под пристальным взглядом Уоттона, расстегнул свой плащ и предстал в чем-то вроде белого балахона, но в рваных штанах и старых ботинках.
Потом он извлек из сумки чудовищную белую маску с красным орнаментом и приладил ее к голове. И перед их глазами оказался настоящий клоун из старомодной пантомимы, очевидный, невероятный, тот самый, о котором у них и шла речь.
- Вероятно, он пролез через люк, - пробормотал потрясенный Понд. - Но для меня он упал с неба, как снег.
Судьба или фея прибавила заключительный штрих. Смотрите, вокруг нас воздвигается целый дворец из пантомимы!
Сначала - огонь, потом - снег, теперь - доподлинный клоун. Такое уютное, милое Рождество! Радостные крики, звон бокалов... О, Господи, какой ужас!
Его друг посмотрел на него и просто испугался, увидев, что бородатое лицо, хотя и сохраняло следы легкого, сказочного веселья, страшно побледнело.
- А самое ужасное здесь, - сказал м-р Понд, - то, что я намереваюсь завершить ваш наряд.
Он схватил кочергу, она уже раскалилась докрасна, и любезно протянул ее клоуну.
- Видимо, я похож на второго, глупого клоуна, - сказал он, - а эта штука больше подходит первому. Вот раскаленная кочерга, которой вы гоняете полисмена.
У отгон воззрился на них, уже совершенно ничего не понимая. В наступившей тишине послышались твердые, тяжелые шаги по платформе; сыщик Дайер во всем своем величии появился в дверях и словно окаменел.
Его удивление не удивило Уоттона - как не опешить от зрелища, достойного пантомимы! Но Понд вгляделся еще пристальней - и утвердился в подозрении, которое мерцало весь последний час. Всякий бы понял, уставься Дайер на клоуна. Но Дайер не уставился на клоуна. Он уставился на кочергу и, очевидно, не находил в ней ничего забавного.
Лицо его искривилось в испуге и ярости, и он глядел на красную кочергу так, словно то пламенеющий меч ангела-обвинителя.
- Да, раскаленная кочерга, - тихо, почти через силу сказал Понд. - Она гоняет полисмена, и он прыгает.
Полисмен прыгнул. Он отпрыгнул на три шага назад, выхватил большой служебный револьвер и несколько раз выпалил в Понда. Грохот выстрелов потряс хрупкую постройку. Первая пуля исчезла в стене, просвистев примерно в дюйме от куполообразного лба; другие четыре были еще опасней, так как У отгон и незнакомец бросились на потенциального убийцу, и схватили его за руку. В конце концов он высвободился и обратил дуло на себя; громоздкое тело стало тяжелеть в их руках, и представитель сыскной службы лег мертвый перед пляшущим огнем.
М-р Понд объяснил все эти события некоторое время спустя, ибо первое его действие после катастрофы не оставляло времени для объяснений. Несколько раз он глядел на часы в зале ожидания и, кажется, был доволен, но ничего не оставил на волю случая. Он бросился за дверь, помчался по платформе и нашел ту телефонную будку, которой воспользовался днем раньше. Вышел он, отирая лоб, несмотря на холод, но с улыбкой хоть какого-то облегчения посреди трагедии. Когда его спросили, что он делал, он просто ответил:
- Я описал по телефону посылку. Теперь все в порядке, ее задержат.
- Вы имеете в виду ту посылку? - спросил Уоттон. - Я думал, она такая же, как прочие.
- Вскоре я все вам расскажу, - откликнулся Понд. - Пойдемте, попрощаемся с клоуном, который так хорошо развлек нас. Право, нам следует дать ему фунтов пять для компенсации.
Уоттон был настоящий джентльмен, в самом благородном смысле слова, и сердечно согласился. Хотя меланхолическому человеку с лошадиным лицом трудно было произвести что-нибудь похожее на смех, а не на ржание, он явно обрадовался, и его исхудалое лицо искривилось в улыбке.
Затем, чтобы закончить праздник Рождества в этом неподходящем месте, двое друзей перешли в буфетную и уселись за столик с высокими бокалами пива. Им уже не хотелось греть руки у кроваво-красного огня, который еще догорал в зловещем зале.
- Удивительно, что вы смогли загнать Дайера в угол, - сказал Уоттон. Я про него и не думал.
- И я про него не думал, - сказал Понд, - да он сам себя загнал в угол, сам и убил себя. Мне кажется, многие заговорщики так же вот загоняют себя в угол. Видите ли, он сам себя запер в логическую темницу, когда закрыл было станцию, дабы произвести на нас впечатление своей активностью. Да и потом, мне бы догадаться, что все не так просто в его диктаторских замашках и нелюбви к конституции; он говорил точно так же, как говорят наши враги и их иностранные друзья. Но дело вот в чем. Я не думал о нем; я вообще о нем не подумал до тех пор, пока не увидел, что он мыкается в логической темнице, или клетке, как прямоугольник в геометрии. Я все время размышлял, что могли бы сделать эти люди теперь, когда они не могут напасть или произвести шум? И все больше убеждался, что они бы постарались написать другой адрес, чтобы его обычный, почтовый путь служил им, а не нам. Потому я и попросил брать под подозрение все измененные адреса, и сказал себе: что сделает враг теперь? Что он может сделать, загнанный в этот сарай, где нет никаких подмог и приспособлений?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23