Она обернулась к нему и стала перед ним на колени, на грязную мостовую, а он сидел и улыбался. Что это за мужчина, который видит пресмыкающуюся перед ним женщину и скалится, точно бес, даже не снимет шляпы? Кто может играть султана, не сомневаясь, что все ответят вежливой улыбкой? Только самый низкий преступник.
- Попросту говоря, - сказал м-р Понд, - вы считаете, что его надо бы арестовать, потому что он - шантажист. А еще вы считаете, что по этой же самой причине арестовать его нельзя.
Ярость Маркуса как-то смешалась со смущением, и он опустил глаза, хмуро глядя в стол.
- Случилось так, - безмятежно продолжал Понд, - что второе заключение наводит на весьма деликатные мысли.
Особенно, если я могу так выразиться, для человека в вашем положении.
Маркус молчал, раздуваясь от злобы. Наконец он резко произнес, словно рванул цепь:
- Я готов поклясться, что премьер-министр совершенно честный человек.
- Я не думаю, - сказал м-р Понд, - что когда-либо развлекал вас скандальными историями о премьер-министре.
- А я не верю, что здесь что-то нечисто, - яростно продолжал Маркус. Я всегда думал, что именно из-за честности он такой злобный и язвительный. Он старается, среди всего этого...
- Чего именно? - спросил Понд.
Маркус повернулся, резко двинув локтем, и промолвил:
- Вам не понять.
- Напротив, - отвечал Понд. - Я думаю, что понимаю.
Я понимаю ту ужасную правду, что сами вы совершенно достойный и благородный человек и вашу собственную проблему разрешить очень трудно. Уверяю вас, я не способен укорять вас за это. Ведь вы клялись верно служить республике, идее равенства и справедливости - вот вы и служите.
- Вы бы лучше сказали, что вы думаете, - мрачно заметил Маркус. - Вы считаете, что на самом деле я служу шайке обманщиков, которых любой мерзавец может запугать?
- Я не прошу вас признать это теперь, - ответил Понд. - Я бы хотел задать вам совсем другой вопрос. Вы можете представить человека, который сочувствует забастовщикам или даже верит в социализм?
- Ну, - отвечал Маркус после сосредоточенного раздумья, - я полагаю, это представить можно. Вероятно, он утверждал бы, что, если республика держится на общественном договоре, она может отказаться от свободных договоров.
- Благодарю, - сказал м-р Понд, - этого я и хотел. Вы внесли ценный вклад в Закон Понда, если мне можно простить столь игривые слова о себе. А теперь пойдемте побеседуем с мсье Луи.
Он встал перед изумленным чиновником, у которого явно не было иного выбора, и тот последовал за ним, быстро зашагав через кафе. Несколько молодых людей, бодрых и разговорчивых, раскланялись с мсье Луи, и тот с изысканной вежливостью пригласил их занять пустые кресла, сказав что-то вроде: "Молодые друзья часто оживляют мое одиночество своими социалистическими взглядами".
- Я бы не согласился с вашими друзьями, - резко сказал Маркус. - Я столь старомоден, что верю в свободный договор.
- Я старше и, быть может, верю в него еще больше, - улыбаясь, ответил мсье Луи. - Конечно, львиный договор Львиное право, львиный договор (ср. русское "львиная часть") - договор или право, по которому один получает намного больше, если не все. См. басню Лафонтена. сюжет которой восходит к античности не свободен. - Он поглядел вверх, на пожарный выход с приставной лестницей, ведущей на балкон высокой мансарды. - Я живу на том чердаке; точнее - на том балконе. Если бы я упал с балкона и повис на гвозде, далеко от ступенек, а кто-нибудь предложил мне помощь, если я дам ему сто миллионов, я был бы морально оправдан, воспользовавшись его лестницей, а потом прогнав его ко всем чертям. Черти тут весьма кстати, ведь это грех - несправедливо извлекать выгоду из чужого отчаяния. Что же, бедные - в отчаянии; умирая от голода, они висят на гвозде. Если им не сговориться друг с другом, они ничего не смогут сделать. Вы не поддерживаете договор, вы против всякого договора, для вас и таких, как вы, настоящий договор невозможен.
Пока дым от сигареты поднимался к балкону, м-р Понд следовал за ним глазами и увидел, что балкон оснащен чем-то вроде кровати, ширмой и старым зеркалом. Все было очень убогим, выделялся лишь старый запылившийся меч с крестообразной рукояткой - из тех, что продаются в антикварных лавках. М-р Понд разглядывал меч с огромным любопытством.
- Разрешите мне сыграть роль хозяина, - приветливо сказал мсье Луи. Может быть, хотите коктейль или что-нибудь еще? Я упрямо потягиваю бенедиктин.
Когда он повернулся в кресле к официанту, сквозь кафе прогремел выстрел - и маленький стакан перед ним разлетелся на осколки. Пуля, разлив ликер, промахнулась на пол-ярда. Маркус дико озирался; кафе опустело, никого не было, кроме внушительной спины жандарма, стоявшего снаружи. Но Маркус побелел от ужаса, когда мсье Луи сделал странный жест, который если и значил что-нибудь, то только одно: сам полисмен на миг обернулся - и выстрелил.
- Возможно, нам напомнили, что пора спать, - весело сказал мсье Луи. Я поднимаюсь по пожарной лестнице и сплю на балконе. Врачи очень советуют лечиться свежим воздухом. Ну а мой народ всегда ложится спать прилюдно, как многие бродяги, не так ли? Доброй ночи, господа.
Он легко взобрался по железной лесенке, и на балконе, перед их изумленными взорами, надев просторный халат, приготовился спать.
- Понд, - сказал Маркус, - мы в кошмаре бессмыслицы.
- Нет, - отвечал Понд, - как раз впервые появился смысл. Я был болваном. Наконец-то я начинаю постигать, что все это значит. - И после минутного раздумья он виновато заключил: - Простите, если я повторю свою дурацкую шутку про Закон Понда. Думаю, это весьма полезный принцип, и вот какой: люди могут защищать чужие, не свои принципы по разным причинам шутливо, в веселом споре, или по профессиональному этикету, как, скажем, адвокат, или просто подчеркивая и напоминая что-нибудь полузабытое. Все давно уже это делают - и лицемерно, и за плату. Человек может спорить, отстаивая чужие принципы. Но он не может спорить по чужим принципам; то, из чего он исходит, даже в софистике и в суде будет его собственными, первыми, фундаментальными принципами. Самый язык выдаст его. Книготорговец признался, что он - буржуй, но говорил он о буржуях, как большевик, говорил об эксплуатации и классовой борьбе. Вы попробовали вообразить себя социалистом, но не говорили, как социалист.
Вы говорили об общественном договоре, как старик Руссо.
Наш друг мсье Луи защищал свои симпатии к забастовщикам и даже к социалистам. Но он использовал самый старый и самый традиционный из всех аргументов, более старый, чем римское право. Идея львиного договора так же стара, как Лев, и куда старше, чем Лев XIII (1810 - 1903) - папа Римский с 1878, автор прославленной энциклики "Rerum novarum" - о "рабочем вопросе и капитализме" (1891). Честертон его очень любил. Следовательно, он представляет то, что старше даже вашего Руссо и вашей революции. После пяти слов я понял, что он совсем не мерзавец-шантажист из романа; и все же он романтик. Его могут законно арестовать, но за очень странное преступление. И опять же его нельзя арестовать. Его можно только убить.
Обвинение в шантаже зиждется на той одной сцене, когда дама преклонилась перед ним. Вы верно заметили, что женщины в вашей стране так заботятся об условностях и о приличиях, что поступят таким образом только в агонии или крайнем отчаянии. Вероятно, вам не приходило в голову, что есть и крайняя степень условности и приличия.
Маркус было начал:
- Какого дьявола...
Но тут м-р Понд торопливо выкрикнул:
- А потом - меч! Зачем он? Вы скажете, для драки?
Нелепо замахнуться средневековым мечом на людей, стреляющих из револьвера. Для дуэли нужна шпага, а то и две на всякий случай. Что еще можно делать мечом? Ну, можно его проглотить; одно время я и впрямь воображал, что он фокусник. Но для этого меч велик. Что можно сделать мечом, а не пикой, револьвером, боевым топором? Вы слыхали об акколаде? В давние времена в рыцари мог посвятить любой рыцарь; но по современным обычаям это может сделать только...
- Только?.. - повторил Маркус, вопросительно глядя на него.
- Только король, - сказал Понд.
И молодой республиканец внезапно застыл при этом слове.
- Да, - продолжал Понд, - между вами вкрался король. Это не ваша вина. С республиканцами все было бы в порядке, если бы республиканцы были так же достойны, как вы, но вы признали, что они не совсем такие. Именно это он имел в виду, говоря о том, что спит прилюдно. Знаете, в старину короли так делали. Но у него другая причина. Он боится, что его могут взять и выслать тайно. Конечно, технически они могли бы это сделать, у республик есть законы против так называемых претендентов, остающихся в стране. Но если бы они сделали это публично, он бы сказал, кто он, и...
- Почему им не сделать этого публично? - вспылил республиканец.
- Политики не так уж много понимают, но они понимают в политике, задумчиво сказал Понд. - Они знают, что такое непосредственное воздействие на толпу. Как-то он обрел доверие, как-то добился популярности прежде, чем они даже узнали, кто он такой. Разве они могли бы сказать: "Да, он популярен, он - на стороне народа и бедных, молодые идут за ним, но он король и, значит, должен уехать"? Они понимают, как опасно, если им ответят:
"Да, он король, и, ей Богу, он останется".
Мистер Понд рассказывал свою историю подробнее, в гораздо более классическом стиле, и за это время докончил устриц. Задумчиво посмотрев на пустые ракушки, он добавил:
- Вы, конечно, помните слово "остракизм". Оно означало, что в древних Афинах человека иногда отправляли в ссылку за его значительность. Голоса считали пустыми раковинами. Вот и здесь его следовало выслать за его значительность; но он был так значителен, что об его значении никто не мог узнать.
ПЕРСТЕНЬ ПРЕЛЮБОДЕЕВ
- Как я уже говорил, - закончил мистер Понд одно из своих интересных, хотя и несколько растянутых повествований, - друг наш Гэхеген - очень правдивый человек. А если придумает что-нибудь, то без всякой для себя пользы.
Но как раз эта правдивость...
Капитан Гэхеген махнул затянутой в перчатку рукой, как бы заранее соглашаясь со всем, что о нем скажут. Сегодня он был настроен веселее, чем обычно; яркий цветок празднично пламенел в его петлице. Но сэр Хьюберт Уоттон, третий в этой небольшой компании, внезапно насторожился. В отличие от Гэхегена, который, несмотря на свой сияющий вид, казался довольно рассеянным, он слушал мистера Понда очень внимательно и серьезно; а такие неожиданные, нелепые заявления всегда раздражали сэра Хьюберта.
- Повторите, пожалуйста, - сказал он не без сарказма.
- Это ведь так очевидно, - настаивал мистер Понд. - Настоящие лгуны никогда не лгут без всякой для себя пользы. Они лгут умно и с определенной целью. Ну зачем, спрашивается, Гэхегену было говорить, что он видел однажды шесть морских змиев, один другого длиннее, и что они поочередно проглатывали друг друга, а последний уже открыл пасть, чтобы проглотить корабль, но оказалось, что он просто зевнул после слишком сытного обеда и тут же погрузился в сон? Не буду останавливать ваше внимание на том, сколько строгой, математической симметрии в этой картине: каждый змий зевает внутри другого змия, и каждый змий засыпает внутри другого змия кроме самого маленького, голодного, которому пришлось вылезти и отправиться на поиски обеда. Повторяю, вряд ли, рассказывая это, Гэхеген преследовал какую-нибудь цель. Вряд ли также эту историю можно назвать умной. Трудно предположить, чтобы она способствовала светским успехам рассказчика или прославила его как выдающегося исследователя.
Ученый мир (право, не знаю почему) относится с недоверием к рассказам даже об одном морском змии; что уж говорить об этой версии!
Или еще: помните, Гэхеген говорил нам, как он был миссионером Свободной церкви и проповедовал сначала в молельнях нонконформистов, затем в мусульманских мечетях и, наконец, в монастырях Тибета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
- Попросту говоря, - сказал м-р Понд, - вы считаете, что его надо бы арестовать, потому что он - шантажист. А еще вы считаете, что по этой же самой причине арестовать его нельзя.
Ярость Маркуса как-то смешалась со смущением, и он опустил глаза, хмуро глядя в стол.
- Случилось так, - безмятежно продолжал Понд, - что второе заключение наводит на весьма деликатные мысли.
Особенно, если я могу так выразиться, для человека в вашем положении.
Маркус молчал, раздуваясь от злобы. Наконец он резко произнес, словно рванул цепь:
- Я готов поклясться, что премьер-министр совершенно честный человек.
- Я не думаю, - сказал м-р Понд, - что когда-либо развлекал вас скандальными историями о премьер-министре.
- А я не верю, что здесь что-то нечисто, - яростно продолжал Маркус. Я всегда думал, что именно из-за честности он такой злобный и язвительный. Он старается, среди всего этого...
- Чего именно? - спросил Понд.
Маркус повернулся, резко двинув локтем, и промолвил:
- Вам не понять.
- Напротив, - отвечал Понд. - Я думаю, что понимаю.
Я понимаю ту ужасную правду, что сами вы совершенно достойный и благородный человек и вашу собственную проблему разрешить очень трудно. Уверяю вас, я не способен укорять вас за это. Ведь вы клялись верно служить республике, идее равенства и справедливости - вот вы и служите.
- Вы бы лучше сказали, что вы думаете, - мрачно заметил Маркус. - Вы считаете, что на самом деле я служу шайке обманщиков, которых любой мерзавец может запугать?
- Я не прошу вас признать это теперь, - ответил Понд. - Я бы хотел задать вам совсем другой вопрос. Вы можете представить человека, который сочувствует забастовщикам или даже верит в социализм?
- Ну, - отвечал Маркус после сосредоточенного раздумья, - я полагаю, это представить можно. Вероятно, он утверждал бы, что, если республика держится на общественном договоре, она может отказаться от свободных договоров.
- Благодарю, - сказал м-р Понд, - этого я и хотел. Вы внесли ценный вклад в Закон Понда, если мне можно простить столь игривые слова о себе. А теперь пойдемте побеседуем с мсье Луи.
Он встал перед изумленным чиновником, у которого явно не было иного выбора, и тот последовал за ним, быстро зашагав через кафе. Несколько молодых людей, бодрых и разговорчивых, раскланялись с мсье Луи, и тот с изысканной вежливостью пригласил их занять пустые кресла, сказав что-то вроде: "Молодые друзья часто оживляют мое одиночество своими социалистическими взглядами".
- Я бы не согласился с вашими друзьями, - резко сказал Маркус. - Я столь старомоден, что верю в свободный договор.
- Я старше и, быть может, верю в него еще больше, - улыбаясь, ответил мсье Луи. - Конечно, львиный договор Львиное право, львиный договор (ср. русское "львиная часть") - договор или право, по которому один получает намного больше, если не все. См. басню Лафонтена. сюжет которой восходит к античности не свободен. - Он поглядел вверх, на пожарный выход с приставной лестницей, ведущей на балкон высокой мансарды. - Я живу на том чердаке; точнее - на том балконе. Если бы я упал с балкона и повис на гвозде, далеко от ступенек, а кто-нибудь предложил мне помощь, если я дам ему сто миллионов, я был бы морально оправдан, воспользовавшись его лестницей, а потом прогнав его ко всем чертям. Черти тут весьма кстати, ведь это грех - несправедливо извлекать выгоду из чужого отчаяния. Что же, бедные - в отчаянии; умирая от голода, они висят на гвозде. Если им не сговориться друг с другом, они ничего не смогут сделать. Вы не поддерживаете договор, вы против всякого договора, для вас и таких, как вы, настоящий договор невозможен.
Пока дым от сигареты поднимался к балкону, м-р Понд следовал за ним глазами и увидел, что балкон оснащен чем-то вроде кровати, ширмой и старым зеркалом. Все было очень убогим, выделялся лишь старый запылившийся меч с крестообразной рукояткой - из тех, что продаются в антикварных лавках. М-р Понд разглядывал меч с огромным любопытством.
- Разрешите мне сыграть роль хозяина, - приветливо сказал мсье Луи. Может быть, хотите коктейль или что-нибудь еще? Я упрямо потягиваю бенедиктин.
Когда он повернулся в кресле к официанту, сквозь кафе прогремел выстрел - и маленький стакан перед ним разлетелся на осколки. Пуля, разлив ликер, промахнулась на пол-ярда. Маркус дико озирался; кафе опустело, никого не было, кроме внушительной спины жандарма, стоявшего снаружи. Но Маркус побелел от ужаса, когда мсье Луи сделал странный жест, который если и значил что-нибудь, то только одно: сам полисмен на миг обернулся - и выстрелил.
- Возможно, нам напомнили, что пора спать, - весело сказал мсье Луи. Я поднимаюсь по пожарной лестнице и сплю на балконе. Врачи очень советуют лечиться свежим воздухом. Ну а мой народ всегда ложится спать прилюдно, как многие бродяги, не так ли? Доброй ночи, господа.
Он легко взобрался по железной лесенке, и на балконе, перед их изумленными взорами, надев просторный халат, приготовился спать.
- Понд, - сказал Маркус, - мы в кошмаре бессмыслицы.
- Нет, - отвечал Понд, - как раз впервые появился смысл. Я был болваном. Наконец-то я начинаю постигать, что все это значит. - И после минутного раздумья он виновато заключил: - Простите, если я повторю свою дурацкую шутку про Закон Понда. Думаю, это весьма полезный принцип, и вот какой: люди могут защищать чужие, не свои принципы по разным причинам шутливо, в веселом споре, или по профессиональному этикету, как, скажем, адвокат, или просто подчеркивая и напоминая что-нибудь полузабытое. Все давно уже это делают - и лицемерно, и за плату. Человек может спорить, отстаивая чужие принципы. Но он не может спорить по чужим принципам; то, из чего он исходит, даже в софистике и в суде будет его собственными, первыми, фундаментальными принципами. Самый язык выдаст его. Книготорговец признался, что он - буржуй, но говорил он о буржуях, как большевик, говорил об эксплуатации и классовой борьбе. Вы попробовали вообразить себя социалистом, но не говорили, как социалист.
Вы говорили об общественном договоре, как старик Руссо.
Наш друг мсье Луи защищал свои симпатии к забастовщикам и даже к социалистам. Но он использовал самый старый и самый традиционный из всех аргументов, более старый, чем римское право. Идея львиного договора так же стара, как Лев, и куда старше, чем Лев XIII (1810 - 1903) - папа Римский с 1878, автор прославленной энциклики "Rerum novarum" - о "рабочем вопросе и капитализме" (1891). Честертон его очень любил. Следовательно, он представляет то, что старше даже вашего Руссо и вашей революции. После пяти слов я понял, что он совсем не мерзавец-шантажист из романа; и все же он романтик. Его могут законно арестовать, но за очень странное преступление. И опять же его нельзя арестовать. Его можно только убить.
Обвинение в шантаже зиждется на той одной сцене, когда дама преклонилась перед ним. Вы верно заметили, что женщины в вашей стране так заботятся об условностях и о приличиях, что поступят таким образом только в агонии или крайнем отчаянии. Вероятно, вам не приходило в голову, что есть и крайняя степень условности и приличия.
Маркус было начал:
- Какого дьявола...
Но тут м-р Понд торопливо выкрикнул:
- А потом - меч! Зачем он? Вы скажете, для драки?
Нелепо замахнуться средневековым мечом на людей, стреляющих из револьвера. Для дуэли нужна шпага, а то и две на всякий случай. Что еще можно делать мечом? Ну, можно его проглотить; одно время я и впрямь воображал, что он фокусник. Но для этого меч велик. Что можно сделать мечом, а не пикой, револьвером, боевым топором? Вы слыхали об акколаде? В давние времена в рыцари мог посвятить любой рыцарь; но по современным обычаям это может сделать только...
- Только?.. - повторил Маркус, вопросительно глядя на него.
- Только король, - сказал Понд.
И молодой республиканец внезапно застыл при этом слове.
- Да, - продолжал Понд, - между вами вкрался король. Это не ваша вина. С республиканцами все было бы в порядке, если бы республиканцы были так же достойны, как вы, но вы признали, что они не совсем такие. Именно это он имел в виду, говоря о том, что спит прилюдно. Знаете, в старину короли так делали. Но у него другая причина. Он боится, что его могут взять и выслать тайно. Конечно, технически они могли бы это сделать, у республик есть законы против так называемых претендентов, остающихся в стране. Но если бы они сделали это публично, он бы сказал, кто он, и...
- Почему им не сделать этого публично? - вспылил республиканец.
- Политики не так уж много понимают, но они понимают в политике, задумчиво сказал Понд. - Они знают, что такое непосредственное воздействие на толпу. Как-то он обрел доверие, как-то добился популярности прежде, чем они даже узнали, кто он такой. Разве они могли бы сказать: "Да, он популярен, он - на стороне народа и бедных, молодые идут за ним, но он король и, значит, должен уехать"? Они понимают, как опасно, если им ответят:
"Да, он король, и, ей Богу, он останется".
Мистер Понд рассказывал свою историю подробнее, в гораздо более классическом стиле, и за это время докончил устриц. Задумчиво посмотрев на пустые ракушки, он добавил:
- Вы, конечно, помните слово "остракизм". Оно означало, что в древних Афинах человека иногда отправляли в ссылку за его значительность. Голоса считали пустыми раковинами. Вот и здесь его следовало выслать за его значительность; но он был так значителен, что об его значении никто не мог узнать.
ПЕРСТЕНЬ ПРЕЛЮБОДЕЕВ
- Как я уже говорил, - закончил мистер Понд одно из своих интересных, хотя и несколько растянутых повествований, - друг наш Гэхеген - очень правдивый человек. А если придумает что-нибудь, то без всякой для себя пользы.
Но как раз эта правдивость...
Капитан Гэхеген махнул затянутой в перчатку рукой, как бы заранее соглашаясь со всем, что о нем скажут. Сегодня он был настроен веселее, чем обычно; яркий цветок празднично пламенел в его петлице. Но сэр Хьюберт Уоттон, третий в этой небольшой компании, внезапно насторожился. В отличие от Гэхегена, который, несмотря на свой сияющий вид, казался довольно рассеянным, он слушал мистера Понда очень внимательно и серьезно; а такие неожиданные, нелепые заявления всегда раздражали сэра Хьюберта.
- Повторите, пожалуйста, - сказал он не без сарказма.
- Это ведь так очевидно, - настаивал мистер Понд. - Настоящие лгуны никогда не лгут без всякой для себя пользы. Они лгут умно и с определенной целью. Ну зачем, спрашивается, Гэхегену было говорить, что он видел однажды шесть морских змиев, один другого длиннее, и что они поочередно проглатывали друг друга, а последний уже открыл пасть, чтобы проглотить корабль, но оказалось, что он просто зевнул после слишком сытного обеда и тут же погрузился в сон? Не буду останавливать ваше внимание на том, сколько строгой, математической симметрии в этой картине: каждый змий зевает внутри другого змия, и каждый змий засыпает внутри другого змия кроме самого маленького, голодного, которому пришлось вылезти и отправиться на поиски обеда. Повторяю, вряд ли, рассказывая это, Гэхеген преследовал какую-нибудь цель. Вряд ли также эту историю можно назвать умной. Трудно предположить, чтобы она способствовала светским успехам рассказчика или прославила его как выдающегося исследователя.
Ученый мир (право, не знаю почему) относится с недоверием к рассказам даже об одном морском змии; что уж говорить об этой версии!
Или еще: помните, Гэхеген говорил нам, как он был миссионером Свободной церкви и проповедовал сначала в молельнях нонконформистов, затем в мусульманских мечетях и, наконец, в монастырях Тибета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23