Когда расходились маленькие толпы, у него был такой вид, будто он предпочел бы одиночество. Понд много расспрашивал о нем, много расследовал, но узнал только, что обычно его именовали мсье Луи; но фамилия это, или сокращение какого-то иностранного имени, или просто имя, которым его называют благодаря этой странной популярности, осталось неясным.
- Маркус, - сказал м-р Понд своему молодому приятелю, - кто этот человек?
- Все знают его, и никто не знает, кто он, - раздраженно отозвался Маркус. - Но я непременно узнаю.
Пока он говорил, разносчики листовок, бросавшихся в глаза из-за ярко-алой бумаги, на которой их печатали, совали их немалому числу покупателей за стенами кафе, так что черная мостовая стремительно расцвечивалась кровавоалыми пятнами. Одни глядели на листовки с усмешкой, другие - с холодным любопытством, и только немногие - с уважением и симпатией. Среди читавших их отчужденно, хотя и со скрытым неодобрением, был и господин с серовато-синим кольцом, мсье Луи.
- Ладно, - сказал Маркус, нахмурившись. - Пускай стараются. Это их последний шанс.
- Что вы имеете в виду? - поинтересовался Понд.
Маркус еще больше нахмурил брови, забеспокоился и наконец сердито, неохотно произнес:
- Да, я их не одобряю. Я не понимаю, как республика примирит это с либеральным принципом - не давить на прессу. Но они давят на прессу, подавляют ее. Они просто взбесились. Не думаю, что премьер-министру нравится подавлять, но министр внутренних дел - сущий дьявол, и он свое возьмет. Во всяком случае, завтра в редакцию ворвется полиция, и это, может быть, последний выпуск.
Маркус оказался пророком, если говорить о следующем утре. Видимо, был подготовлен очередной выпуск - но распространить его не удалось, полиция захватила все экземпляры. Одетые в черное буржуа, сидящие у кафе, остались незапятнанными; только в углу у пожарного крана, под вьющимися растениями, сидел мсье Луи, читая свой экземпляр кроваво-алой листовки и не внемля переменам. Некто косился в его сторону - и Понд приметил за ближним столиком м-ра Хасса, книготорговца, в черном цилиндре и при белых бакенбардах, поглядывающего с колючим подозрением на того, кто читал красный листок.
Маркус и Понд уселись за свой обычный столик; и тут же, сразу мимо стремительно промаршировал отряд полицейских, очищая улицы. С ними шагал, еще стремительнее, приземистый, квадратный мужчина с надменными усами, в каком-то мундире, размахивая зонтиком, словно саблей. Это был знаменитый и в высшей степени воинственный д-р Кох, министр внутренних дел; он предводительствовал полицейским рейдом, и его выпученные глаза моментально отметили алое пятно в углу переполненного кафе.
Он встал перед мсье Луи и заорал, как на параде:
- Запрещено читать листовки! Там прямой призыв к преступлению!
- Как же, - любезно спросил мсье Луи, - как же я могу обнаружить столь печальный факт, если их не прочитаю?
Что-то в его вежливом тоне взбесило министра. Указывая на него зонтом, он завопил:
- Вас арестуют! Вас могут выслать! Вы знаете, почему?
Не из-за этого бреда. Вам не нужен клочок красной бумаги, чтобы отличаться от приличных граждан.
- Поскольку мои грехи - как багряное, - сказал незнакомец, мягко склонив голову, - мое присутствие здесь и впрямь опасно. Отчего бы вам не арестовать меня?
- Вы только и ждете, не арестуем ли мы вас, - злобно сказал министр. Во всяком случае вам не арестовать нас и целый социальный механизм. Неужели вы думаете, что мы позволим этому ржавому гвоздю остановить колесо прогресса?
- Неужели вы думаете, - сурово спросил другой, - что все колеса вашего прогресса сделали хоть что-то, кроме того, конечно, что давили бедняков? Нет, я не имею чести быть одним из граждан вашего государства; одним из тех счастливых, радостных, сытых, благополучных граждан, которых вы морите голодом. Но я и не подданный другого государства, и у вас будут особые трудности, если вы хотите выслать меня на родину.
Министр яростно шагнул вперед - и остановился, а потом, крутя усы, словно позабыл о самом существовании собеседника и отправился догонять полицию.
- Кажется, тут немало тайн, - сказал м-р Понд своему другу. Во-первых, почему его надо выслать? Во-вторых, почему его выслать нельзя?
- Не знаю, - сказал Маркус и поднялся, чопорно нахмурившись.
- Я как будто начинаю догадываться, кто он такой, - сказал м-р Понд.
- Да, - мрачно сказал Маркус, - а я начинаю догадываться, чем он занят. Догадка не из приятных. - Он резко пошел прочь от столика и одиноко зашагал по улице.
М-р Понд остался сидеть в глубоком раздумье. Спустя несколько минут он встал и направился к столику, за которым все еще сидел книготорговец Хасс, в несколько мрачном величии.
Пока он пересекал запруженный народом тротуар, с улицы, покрытой сумерками, донесся шум, и ему стало ясно, что огромная серая толпа забастовщиков движется по той самой дороге, по которой перед тем прошла полиция, только что очистившая редакцию. Но причина криков была более частая и даже личная. Полумертвый от голода сброд, окинув гневным взором темную нарядную толпу респектабельных людей у кафе, заметил, что нет запрещенных листовок, и вдруг увидел знакомый красный сигнал, развеваемые ветром страницы в руках мсье Луи, который читал их с неизменным спокойствием. Забастовщики остановились и приветствовали его, как солдаты; приветственный клич, сотрясая фонарные столбы и небольшие деревья, понесся к человеку, который сохранил верность алому лоскуту. Мсье Луи поднялся и вежливо поклонился. М-р Понд присел к своему приятелю книготорговцу и стал с интересом изучать обрамленное бакенбардами лицо.
- Наш друг вон там, - сказал он наконец, - вот-вот станет вождем революционной партии.
Замечание это странно подействовало на м-ра Хасса. Он неуютно вздрогнул и сказал:
- Нет, нет, что вы! - И, вернув лицу сдержанность, с необычной четкостью произнес несколько сентенций: - Я сам из буржуазии и пока сторонюсь политики. Ни в какой классовой борьбе я не участвую. У меня нет оснований примыкать ни к протесту пролетариата, ни к нынешней фазе капитализма.
- О! - сказал м-р Понд, и глаза его озарились догадкой. - Искреннейше прошу меня простить! Я не знал, что вы - коммунист.
- Я этого не говорил! - воскликнул Хасс, потом резко добавил: Скажите, кто-то меня выдал?
- Ваша речь выдает вас, как выдавала Петра-галилеянина, - сказал Понд. - Каждая секта говорит на своем особом языке. Можно заключить, что человек - буддист, когда он уверяет, что он не буддист. Это дело не мое, и, если хотите, я умолкну. Просто вон тот человек, кажется, очень популярен среди забастовщиков и мог бы их возглавить.
- Нет, нет и нет! - вскричал Хасс, ударяя по столу обоими кулаками. Он никогда их не возглавит! Поймите, мы - научное движение, мы - не моралисты. Мы покончили с буржуазной идеологией добра и зла. У нас реальная политика. Единственное благо - то, что способствует программе Маркса. Единственное зло - то, что мешает программе Маркса. Но есть пределы. Бывают столь одиозные имена, столь низкие люди, что их нельзя принять в Партию.
- Неужели кто-то столь порочен, что пробудил моральное чувство даже в большевике-книготорговце? - спросил Понд. - Что же он натворил?
- Важно не что он творит, но и то, кто он, - сказал Хасс.
- Забавно, что вы так выразились, - сказал Понд. - Я как раз почти догадался. Кто же он такой?
Он достал газетную вырезку из жилетного кармана и протянул ее собеседнику, добавив:
- Обратите внимание, что террорист Тарновский подстрекает забастовки и мятежи не только в этой стране, но именно в этой столице. Что ж, наш друг в белой шляпе кажется в этом деле мастером.
Хасс тихонько барабанил по столу и мрачно, монотонно бормотал:
- Никогда, никогда ему не бывать вождем...
- Ну а что, если он все-таки вождь? - спросил Понд. - У него несомненно повадки вождя, какая-то властность жеста. Разве он ведет себя не так, как вел бы себя Тигр Тарновский?
М-р Понд надеялся удивить книготорговца; но удивиться пришлось ему. Эффект был таков, что описывать его как удивление было бы смешно и нелепо. М-р Хасс застыл на месте, точно каменный идол; выгравированное лицо как-то жутко изменилось. Так и казалось, что это - кошмарная история, в которой человек обнаруживает, что он обедает с дьяволом.
- Боже мой, - сказал атеист слабым, чуть ли не писклявым голосом, так вы думаете, что это - Тарновский! - И неожиданно разразился хохотом, подобным мрачному уханью совы - пронзительному, монотонному, непрестанному.
- Откуда вы можете знать, - сказал Понд, несколько раздосадованный, что он - не Тарновский?
- Да оттуда, что я сам Тарновский! - отвечал книготорговец с неожиданной трезвостью. - Вы говорите, что вы не шпион. Но, если вам угодно, можете меня выдать.
- Уверяю вас, - сказал м-р Понд, - я не шпион и даже, что хуже, не сплетник. Я всего лишь турист, отнюдь не болтливый, и путешественник, который не рассказывает сказок о путешествиях. Кроме того, я благодарен вам, вы подсказали мне важный принцип. Никогда прежде я не понимал это столь ясно. Человек всегда говорит то, что он подразумевает; но особенно когда он это скрывает.
- По-видимому, - заметил другой тихим гортанным голосом, - такие фразы вы и зовете парадоксом.
- Не говорите вы так! - простонал Понд. - В Англии всякий так говорит. Л я понятия не имею, что это значит.
- В таком случае, - говорил себе м-р Понд, - кто же тот человек? Что он совершил, почему его могут арестовать или выслать? Или иначе - что это за преступление, если его не могут арестовать или выслать?
Так на другое утро, в ярком солнечном сиянии, Понд сидел за своим столиком в кафе, обдумывая новые трудности. Солнце веселым золотом озаряло пейзаж, еще недавно столь мрачный, даже черный, хотя и с кровавыми пятнами большевистской газеты. По крайней мере в социальном смысле буря поутихла если не сама забастовка, то забастовщики. Их удалось перехитрить, по всей улице выставили пикеты полиции, и в солнечном покое они казались столь же безобидными, как игрушечные деревья или нарисованные фонари. М-р Понд ощутил, что возвращается та смутная радость, которую англичанин порой чувствует просто потому, что он за границей; аромат французского кофе действовал на него так, как на иных действует запах скошенных лугов дли моря. Мсье Луи возобновил свое благородное занятие - он раздавал мальчишкам сахар, и самая форма этих косых кусков радовала Понда, словно он смотрел глазами одного из мальчишек. Даже жандармы, расставленные вдоль мостовой, забавляли его своей полнейшей бессмысленностью, словно куклы или манекены восхитительной кукольной комедии, а их петушиные шляпы смутно напоминали о церковном стороже в представлении уличного райка. Сквозь разноцветную комедию двигалась суровая фигура. Физиономия Маркуса живо свидетельствовала о том, что политический пуританин не верит в кукольный театр.
- Ну вот, - сказал он, глядя на Понда и как бы сдерживая ярость, кажется, я узнал правду о нем.
Понд вежливо осведомился, какова же она, - и услышал безобразный, глумливый хохот.
- Кого, - спросил Маркус, - встречают поклоном и улыбкой? С кем все и всегда любезны и льстивы? Что это за щедрый Друг Народа? Что за святой Отец Бедных? Выслать! Таких вешать надо.
- Боюсь, я пока ничего не понял, - мягко отвечал Понд, - кроме того, что по каким-то причинам его даже выслать не могут.
- Очень патриархально, правда? - спросил Маркус. - Сидит на солнышке, играет с детишками... Вчера вечером было темнее, и я поймал его на более темном занятии. Вот, послушайте. На исходе сумерек только мы с ним были в кафе. Не думаю, что он меня заметил, да и не знаю - не все ли ему равно. Подкатила темная, плотно занавешенная карета, и вышла та дама, которую мы уже видели, весьма благородная дама, я уверен, хотя, мне кажется, не такая богатая, как прежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23