Взвизгивая, метрах в тридцати от меня
промчался человек в плаще и широкополой шляпе. Он словно
выскочил из какого-то гангстерского фильма, но фильма, по всей
видимости, неважного, так как бегать он не умел. Обладатель
плаща и шляпы высоко подбрасывал колени, словно разбегался
перед прыжком в высоту. В результате скоростенка у него была
аховая. Следом за ним семенил тучный мужчина в генеральском
мундире. Мелькание малиновых лампасов насмешило бы меня,
случись все в ином месте и в иное время. Сейчас же я только
облегченно вздохнул. Я был не один, и это вселяло надежду.
Смешную, совершенно алогичную, но надежду. Тонуть коллективом
ничуть не веселее, чем в одиночку, - возможно, даже страшнее, но
поначалу мы все заблуждаемся.
Я прикинул, что народу тут человек двадцать или тридцать.
Со мной их было чуть больше. Мы неслись, как стадо обезьян,
удирающих от леопарда. Время пятилось, а мы удирали. Вернее
сказать, со временем дело обстояло сложнее. Засыхающие моря
первоначально превращаются в болото, а любое болото - это
прежде всего первостатейное амбре и полчища кровососов. Ничего
похожего здесь не наблюдалось. Просто откуда ни возьмись
появилась вода, и все эти музейные экспонаты стали оживать. А
может быть... То есть, вполне допустима такая идея, что время
как шло, так и шло, а вот я с горсткой других неудачников
вдруг побрел навстречу течению - да еще наискосок.
Интересно, что происходит с теми, кто идет против времени
да еще наискосок? Я хочу сказать, что происходит с ними в
конце концов?.. Впрочем, ни о чем подобном я, конечно, не
думал в эту минуту. Я просто бежал со всех ног. Как говорится,
спасался бегством. Почему бы и нет? При Аустерлице тоже
драпали заячьим драпом - и не одиночки вроде меня, а десятки
тысяч вооруженных до зубов вояк. Вероятно, во все времена и во
всех странах те или иные полководцы вынуждены были отступать.
Всю жизнь человечество то наступало, то отступало,
перетаптывалось взад-вперед, то преследуя, то петляя. Глупое
времяпровождение, если вдуматься, но какой-то азарт в этом,
наверное, есть. Дети играют в ляпы - догоняют, ляпают и
убегают. Взрослые, как известно, происходят из тех же детей.
Так что связь и некая убогонькая тенденция налицо. Да, братцы
мои, - налицо!..
Кто бегал по мелководью - знает, до чего запышливое это
занятие. Очень быстро я выдохся. Лампасы генерала пару минут
мелькали где-то сбоку, а потом пропали. Мне хотелось думать,
что я обогнал его, но скорее всего все вышло иначе. Хрипящие и
оглушенные стуком собственных сердец, мы влетели в какой-то
гулкий грот и, тесня друг дружку, помчались кривым
коридорчиком.
Кто-то впереди радостно взвизгнул. Может быть, ударившись
о низкий свод и приняв всполохи в глазах за близкое спасение.
Но нет, кажется, действительно спасение маячило где-то рядом.
Иначе не оживились бы так мои попутчики. Мы все теперь были
единым стадом, и органы чувств у нас были объединенные,
стадные. Заскрипела оттираемая телами дверь на пружинах, и мы
стали тесно утрамбовываться в загадочную комнатушку.
- Да не сюда же, черти! В ванну... В ванну лезьте! Там
выход.
" В ванну, а там выход, - машинально повторил я. - Выход и
спасение в некой ванне..."
Абсурдность происходящего дошла до сознания не сразу. Это
оказалось действительно ванной. Я нашарил чугунные края,
ногами ступил на эмалированную поверхность. Человек, сопевший
впереди меня, куда-то пропал. Я попробовал наклониться и
ударился лбом о рукоятку крана.
- Лезь же! Чего топчешься!
- Куда?! - яростно огрызнулся я. Руки щупали по сторонам,
но выхода не находили.
- Куда-куда!.. В сливное отверстие, конечно!
- Дайте ему по ушам, чтоб не телился! - сердито зашипели
во тьме. Правая нога чуть надавила в том месте, где по моим
расчетам находилось сливное отверстие. " Что за чушь? Они
издеваются?" Я силился понять, куда же исчезли мои
предшественники, но мысли тупыми бревнами крутились в
водовороте, на мгновения превращаясь в аллигаторов,
раздражено покусывая друг дружку зубками.
Однажды, когда пробка в доме куда-то подевалась, я мылся
в ванной, заткнув сливное отверстие пяткой. Было не очень
удобно, но в общем все обошлось и я покинул ванную чистым.
Сейчас от меня хотели чего-то иного.
- Нашел отверстие?
- Ну?
- Баранки гну! - рявкнули за спиной, но советчик,
оказавшийся рядом, решил проявить терпение.
- Да не орите вы! Он же совсем растеряется... Послушай,
вот в этот сток и надо пролезть. Ты, главное, постарайся.
Поначалу кажется узко, но если поднажать да изловчиться, все
получится.
Кто-то в темноте пошловато загыгыкал. Я постарался не
обращать на хихиканье внимания.
- Как же я пройду туда?
- Все прошли, и ты пройдешь. Главное, попробуй...
Я поднажал, я даже крякнул от натуги, и правая нога в
самом деле проскочила. Черт возьми! Я даже не сообразил
толком, как это произошло. Раз - и все. Колено еще торчало
наружу, а все прочее было уже там.
- Ну как? Вышло?
- Точнее сказать, вошло...
И снова в спину зашипели.
- От, балагур! Тянет резину и не стесняется!.. Эй,
удалец, за тобой еще люди. И море вот-вот доберется.
Я не стал отвечать. Тем более, что дальше дело пошло
бодрее. Я просунул вторую ногу, поднатужился, втиснулся по
пояс, а потом и по грудь. Несколько хуже было с головой -
все-таки череп - штука костяная, твердая, но и тут я в конце
концов справился. Чуть впереди меня кто-то мучительно и
медленно полз. Не крот и не крыса, - человек. Так же
мучительно и медленно полз за ним я. Должно быть, мы
напоминали дождевых червей. Только с руками и ногами, но таких
же гибких, склизких и грязных. Перемещаясь по хлюпающему
тоннелю, я все еще пытался рассуждать. Море и время - ладно,
но как быть с водостоком? Труба от силы - сантиметров семь или
десять в диаметре. Одно мое предплечье куда толще. Я не говорю
о туловище. Я не говорю о животе! А тот генерал? Неужели и он
ползет вместе с нами?
И снова я проморгал ответственный момент. Довольно грубо
меня ухватили за ногу и дернули.
- Наверх же, олух!
Труба разветвлялась, и, должно быть, дернувший меня за
ногу был прав. Во всяком случае я не стал спорить и решил
поверить ему на слово. А через пару минут я уже сидел в ванне.
Перепачканное лицо, волосы, оскверненные какой-то слизью,
измятая одежда. И все равно я чувствовал огромное облегчение.
Все кончилось. Перебродив, компот трансформировался в вино. Я
сидел в собственной ванне, я слышал приглушенную ругань
соседей. Мгла окружала со всех сторон, но я не сомневался:
события перебросили незадачливого путешественника на родину,
домой. В отличие от многих бродяг я люблю путешествовать с
одним непременным условием - всегда возвращаться. В данном
случае я перехитрил всех и даже самого себя. Холод, который я
предсказывал на завтра, уже миновал. Пространство, вобравшее
меня, причислялось уже к иному времени. Здешнее время еще
хранило тепло. Еще или уже...

ФА-ДИЕЗ

Разумеется, я отправился в гости. Выпасть из законного
времени - в каком-то смысле означает потерять себя. Если это
происходит в коллективе, можно укрыться в безлюдных пещерах,
если потеря настигает в одиночестве, значит, бьет час выходить
в люди. Именно там - в вереницах необязательных разговоров,
среди пирамидальных салатных холмов и лениво-безучастных
тортов вдруг обнаруживаешь с удивлением свое крохотное "я". И
возвращается былая запальчивость, возрождается тяга к
несбыточному, приходит знание того, что ложка - существо
одноклеточное и по роду своему мужское, а вилка - напротив,
обязательно дама - с грациозно изогнутой спинкой, всегда
вприщур и остро нацеленная, готовая прижать и ужалить. И
только в гостях взираешь на часы с оттенком снисходительности.
То, что может все, не в состоянии уничтожить таинство
посиделок. Ради этого я хожу в гости. И по этой же причине не
беру с собой фотоаппарата.
Когда-то я любил снимать публику на дымчато-голубые
ленты. Дырочки перфорации вызывали во мне священный трепет. Я
закупал бездну фотомелочей и спешил запереться в своей
крохотной, подсвеченной красным фонарем лаборатории. Но с
некоторых пор любовь моя несколько подувяла. Я заподозрил, что
дни рождений, на которых я без устали работал затвором,
мало-помалу превращаются в дни моих фотографий. Праздник
претерпевал странный перелом, и меня начинали таскать из угла
в угол, желая запечатлеть свои незамысловатые позы и улыбки.
Иногда мне просто некогда было поесть, зато и почести мне
оказывались почти как имениннику. О нем, кстати, успевали
забыть. На слуху было только имя фотографа. Странный азарт
охватывал гостей, - в них пробуждались актерские качества, и
каждый в меру своей фантазии старался изобразить что-нибудь
особенно вычурное. Багроволицые кавалеры в тройках и галстуках
становились на голову, кто-то пытался садиться на шпагат, а в
групповых снимках начиналось совсем неописуемое. Зубастые
оскалы лезли в объектив, люди лепились в ком и изо всех сил
кричали, желая озвучить кадр, зарядить его своей взбалмошной
энергией. Самое удивительное, что иногда это им удавалось.
Увы, именинами дело не завершалось. На следующий день
начинались звонки и расспросы. Все встречные и поперечные
считали своим долгом поинтересоваться, что там с фотографиями
и как удалась проявка. Спрашивали, когда можно ожидать
презента. Когда же "презент" расходился по рукам, начинались
довольно странные воспоминания - воспоминания о том, как все
они  1фотографировались 0.
Случались, разумеется, и обиды. Молодые девушки редко
нравятся самим себе. Фотография - не зеркало, к ней другое
отношение, и порция неприязни обязательно достается фотографу.
Впрочем, может быть, вполне заслужено. Чего-то он, значит, не
уловил. Какого-то прекрасного момента. И не оправдание, что
такие моменты - редкость, что их караулят, как пугливую синюю
птицу. Вот и карауль, коли снимаешь! Выслеживай! И нечего
оправдываться и объяснять. что жизнь - не фотография. И
что плакать красиво не получается. Так уж оно принято. Вой и
рыдания принято называть плачем. А разудалое человеческое
гавканье - смехом.
Словом, когда я хочу просто отдохнуть и развеяться,
фотоаппарат остается дома, на верхней полке моего специального
фотошкафчика, а я подставляю плечи под парадный пиджак и
плетусь к зеркалу.
- Полезай, полезай! - говорю я своему упирающемуся
костюму. Моему костюму в зависимости от обращения дают самый
разный возраст - от трех до двадцати лет. То есть, после
чистки и глажки - выглядит он года на три - не больше, а вот
после гулянки, дня рождения или еще хуже свадьбы - на все
двадцать.
По старой привычке все же заглянул в шкафчик, но в
обществе громоздкого проектора, пахучих реактивов, стопок
фотобумаг и черных рулонов отснятой пленки фотоаппарат
чувствовал себя более комфортно, чем у меня в сумке. Это было
очевидно, и я удовлетворенно прикрыл дверцу.
В общем так или иначе я оказался в гостях - за столом, в
пиджаке и без фотоаппарата. Хозяина звали весело и просто:
Василий Грушин. Он мне нравился, я ему тоже, хотя друг дружку
мы понимали с трудом. Он был серьезен и верил в принципы, я
тоже был серьезным, но, что такое принципы, не знал. Он мечтал
переустроить мир к лучшему и на собственном примере неустанно
доказывал, что это вполне возможно. Про переустройство мира я
опять же ничего не знал, но Васю Грушина за эту его мечту
любил. Любил, но не уважал, и за это он, кажется, уважал меня.
Грушин был крупным начальником, его баловали подарками,
улыбками и комплиментами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12