Кстати сказать,
это одно из непременных условий застолий. Разговоры, сладости
и внимание хозяев - лишь часть обязательной программы.
Одна-единственная загадка способна придать пикантный аромат
всему вечеру. И чаще всего роль этой загадки суждено исполнять
женщинам. Два-три взгляда, легкое движение головы - и ворожбе
положено начало. Что бы вы уже ни говорили, что бы не делали,
призрачный невод уже заброшен - от вас к ней, а от нее к вам.
И вовсе не обязательно что-либо вытаскивать. Рыбак волнуется,
видя дрожь поплавка, азарт утихает, когда рыба уже в садке. И
совсем не нужно подходить и знакомиться, - напротив, зачастую
это прямо противопоказано. За нашим столом сидела еще одна
свободная дама. Издалека и мельком она выглядела вполне
ничего. Но стоило мне присмотреться, как я тут же записал ее в
категорию "старых кокеток". Увы, даме не удавалось самое
естественное. То, как она держала вилку, поджимала губы и даже
мигала, - во всем угадывалось желание позировать и быть
красивой. А если не быть, то по крайней мере казаться. В
сущности она и была красивой, но, наверное, об этом не знала.
С такими трудно общаться. Им нужно подыгрывать, и, подыгрывая,
поневоле превращаешься в такого же позера. Словом, не всегда
тайна оказывается тайной.
Однажды на одной из дискотек я в течение часа любовался
блондинкой, танцующей на другом конце зала. Сначала она была
просто привлекательной, потом стала казаться обворожительной.
Не выдержав, я двинулся ее приглашать и тем был наказан.
Воображение в компании с полумраком сыграли со мной шутку.
Приблизившись и произнеся банальную фразу приглашения, я
разглядел множество печальных морщин и одинокую припудренную
бородавку. Но странным было то, что исчезло и все остальное.
Хрустальные чары рассыпались песочным крошевом. Но почему так
случилось? По чьей злой или доброй воле? Или это мы все
поголовно слепы и, очаровываясь издалека, перестаем видеть
красоту вблизи? Особый род дальнозоркости или что-то более
банальное?..
Так или иначе, но сегодня был особый случай. Я не
проводил время абы как. Я спасался. А роль спасительницы, как
и роль загадки, женщинам так же удается, как никому другому.
- Неофиты, - медленно и со значением произнес я, - сиречь
перебежчики. Идейные паразиты, коим только успевай
подбрасывать лозунги. Сегодня - "сарынь на кичку", завтра -
"хайль", а послезавтра что-нибудь еще...
Глядя на смуглое лицо незнакомки, я поднялся и тем самым
заставил подняться ее. А возможно, все обстояло иначе. Она
решила первая выйти из-за стола и поманила меня следом. Так
или иначе нити были натянуты, крючки прочно угнездились в
живом. Определить, кто из нас командовал, а кто откликался,
было довольно сложно.
Кажется, что-то играло. Или же заиграло, как только мы
коснулись друг друга. Она назвала свое имя, и я тотчас его
забыл. Любить всегда лучше незнакомку. Руки ее были сухи и
горячи, и я с удовольствием переплел свои пальцы с ее
пальцами. это произошло неосознано - значит, действительно
искренне.
- Грушины замечательные хозяева, правда? - спросил я, и
она тотчас поправила.
- Замечательная пара.
- Не верится, что ему уже сорок. Четыре мальчишеских
возраста.
- Лучше измерять все не так.
- А как?..
Ее качнуло, и она прижалась ко мне всем телом. И тут же
улыбнулась, но отнюдь не виновато.
- Кажется, я опьянела.
- Здешний клюквенный морс крепок.
Мы так и остались прижатыми друг к другу. Что-то мешало
нам разойтись, разорвать этот двусмысленный танец. Разговор
прервался. Вернее сказать, беседа происходила уже на ином
уровне. Язык прикосновений - латынь для большинства. В этом
мне, увы, пришлось убедиться давным-давно. Моя партнерша
владела им в совершенстве. Пожалуй, кое-чему мне следовало у
нее поучиться. Я и учился. На ходу. Не прерывая танца. Если
вы думаете, что я говорю о диалоге физических тел, вы
ошибаетесь. Тела заменяли собой посредников. Не более того. А
МЫ 1  0беседовали иначе. Как именно - я затруднился бы объяснить.
Никто и никогда не опишет словами музыку. Никому не удастся
описать любовь. В лучших из лучших творений гении только робко
прикасаются к тому, что называем мы чувством. Большим и
светлым. Океан не поместить под микроскоп, а капля - это не
океан. С нами происходило необъяснимое, и мы не спешили
что-либо объяснять. Ладонь партнерши чуть вздрагивала, - она
волновалась, как первоклашка в день первого сентября.
Понимание редких взаимных мгновений поражало колокольным
ударом. И оба мы тотчас извивающимися угрями ускользали от
этого понимания. Мысль, натолкнувшаяся на самое себя извне,
робеет и делает поспешный шаг назад. Телепатический сеанс -
это не болтовня досужих кумушек, это процесс перемещающегося
иглоукалывания. Нельзя погрузиться в чужую душу, словно в
бочку с водой. Мы напоминали два деревца, глубоко под землей
впервые встретившиеся корнями. Шелест листвы, скрип стволов
предназначались для посторонних глаз и ушей. Главное
происходило там, в недоступной взору глубине.
Водовороты образуют жизнь, они же ее и топят. Все говорят
об одном и том же, но, к счастью, по разному. И тот же Ваня
Пасюк способен отпустить сомнительной пробы комплимент.
Например, вздохнуть и сказать: "Да... Женщины - это вещь!"
Ваня Пасюк - один из жизненных водоворотов.
Когда твердят, что все делается ради них мерзавцев - то
бишь, ради детей, складывается впечатление, что в варенье
заживо топят муху. Делать что-нибудь для себя - опекающее
большинство не желает. Оно рвется к самоотречению, и
подрастающее поколение кормят оладьями из толченого камня.
Можете мне не верить, но нос не столь уж незаменим.
Внимать запахам способна и кожа. Впрочем, следует говорить
только за себя. Я чувствую запахи кончиками пальцев. Вот, в
сущности, и все, что я хотел сообщить...
А во время таких танцев я совершенно перестаю соображать.
Потому что погружаюсь во что-то теплое хорошее. Мозг этих
вещей не понимает. Он требует отправных аксиом и алгоритмов. А
теплое и хорошее в аксиому не упрятать. Потому что получится
уголовный кодекс и ничего более. И я не знаю, почему, танцуя с
незнакомками, я готов полюбить всех и простить каждого. Ластик
терпеливо стирает все серенькое и черное, и я в состоянии
вспоминать только самое светлое.
Когда-то, рассорившись с одним из начальников и подав
заявление об увольнении, я перебирал в рабочем столе вещи,
размышляя, что забрать, а что оставить. И неожиданно среди
кнопок, скрепок и мятых листов миллиметровки обнаружил старую
фотографию. На квадратике глянцевого картона были изображены
он и она. А вернее - я и она. Под каким-то легким, продуваемым
насквозь деревцем, на склоне холма и дня. Еще в дни школьной
ветренности. Хотели просто попозировать, а она вдруг взяла и
обняла меня. Этот самый миг я и вспомнил с обжигающей
отчетливостью. Крохотный миг счастья, не очень понятый тогда.
Прохладные ладони у меня на шее и доверчивую мягкость ее груди
на моей...
Стоит ли чего-нибудь один-единственный миг любви? Или мы
гонимся только за тем мифом, чтобы на всю жизнь, целиком и
полностью - как храм, как гора Джомолунгма? Но ведь и храмы не
вечны. И даже Джомолунгмы. Значит, один миг - это тоже
кое-что?.. Во всяком случае, глядя на это простенькое фото, я
вдруг до того расчувствовался, что побежал к начальнику и
проникновенно попросил прощения. Сердитый и багровый, он
помягчел, и что-то даже внутри него оттаяло. Я это видел.
Бурча по привычке неразборчивое, он с облегчением взял мое
заявление и, разорвав, отправил в мусорную корзину. Мы пожали
друг другу руки. И все из-за одной-единственной фотографии.
Вернее, того волшебного момента, что толкнул ее ко мне, а
много позже меня к разобиженному начальнику. Видимо, подобное,
не теряется. Наши порывы, как искры, блуждают по миру,
передаваясь от сердца к сердцу - через слова, поцелуи и
помощь.
Сейчас было нечто похожее. Мы не знали друг друга, но в
чем-то стали уже родными. Вполне возможно, что, танцуя со
мной, она вспоминала свою фотографию, свое полузабытое, но
неутраченное. И я был рад за нее. Рад был за себя, что сумел
что-то для нее сделать.
За нашими спинами захлопали в ладоши.
- Все, танцоры, хватит! Всем за стол! А Эдичка сейчас
произнесет речь...
Музыка оборвалась, словно на пластинку кто-то наступил
тяжелой ступней. Нас разорвали, и я поплелся к своему месту.
Там кто-то уже сидел, но мне было все равно. Мозг раздражено
чертыхался, а сердце все еще млело, кружась в кисельном
сладостном водовороте.
- Минуточку внимания! - по бокалу забренчали ложечкой.
Эдичка-Эльдар-Эдуард жаждал внимания аудитории. С Пасюком он
очевидно уже расправился. Поклевав мышку, коршун прицеливался
к рогам оленя. Вислогубое, щекастое лицо его дышало энергией
разрушения. А в общем он был даже очень ничего: кустистые, как
у филина, брови, задиристые, с капелькой глянца глаза, лоб,
гармонично переходящий в раннюю лысину.
Раздумав садиться, а тем паче слушать речь жизнелюбивого
Эдички, я двинулся в поисках туалета. Есть еще места, где
можно на время скрыться от людей. Не самые благодатные и
комфортные, но спасибо и за такие.
Первая попытка не увенчалась успехом. С расположением
комнат я был плохо знаком и вместо туалета попал на кухню. Там
курили двое: хозяйка и та самая, что была мною сурово записана
в "кокетки". С некоторым запозданием я ощутил стыд за прежние
свои мысли. Потому что вдруг понял, что стоят они тут и курят
в одиночестве - обиженные и никому не нужные, объединенные
общей тоской. И, конечно, костерят мужчин. За склонность к
болтовне, за квелость в главном. Я осторожно попятился, и они
немедленно обернулись. На мгновение в глазах у "кокетки"
промелькнуло что-то милое, абсолютно человеческое, но она тут
же вспомнила о своей придуманной роли, и все разом поломалось.
Губы ее изогнула приторная улыбка, глаза, как театральные
фонари переключились с одного цвета на другой, сменив
лучистость на безыскусное сияние. Само собой, я ответил ей тем
же, как в зеркале отразив благосклонную фальшь и лицемерное
дружелюбие. Следовало как можно быстрее ретироваться, и,
шутливо помахав дамам рукой, я извинился и вышел. Вышел, чтобы
угодить в лапы капитана дальнего плавания, одновременно
являющимся дальним родственником здешних хозяев.
Пьяненький мореход ткнул мне под нос "пеликанью ногу" -
свой подарок хозяевам и принялся объяснять, что такие раковины
- величайшая редкость и просто так на дорогах не валяются, что
нельзя сравнивать нумизматов с собирателями раковин, что
мертвое и живое несопоставимо и что, может быть, кое-кто и не
в состоянии оценить его страсти, но я, как человек в галстуке
и вполне интеллигентном клифте, - совсем другое дело и,
конечно, пойму его должным образом. Я пообещал постараться, и
мы тут же договорились, что на одну-единственную минутку я
все-таки отлучусь в туалет. Отпуская меня, капитан милостиво
улыбался. Наверное, с такой же улыбкой он отпускал морячков в
увольнительную на берег.
И все же до туалета мне добраться не довелось. Уже перед
самой дверью меня перехватил Толечка Пронин. Он тоже был
здесь. Сумасшедших любят приглашать в гости. Они радуют и
веселят нормальных. Сейчас от Толечки разило шампанским и
самую малость местным кисловатым пивом.
- Пойдем, - позвал он. - Я уже в норме. Сам понимаешь,
оставаться далее неприлично.
- Ммм... - промычал я. - Не понимаю, при чем тут я?
Кажется, я еще в относительном порядке.
- Но ты ведь мне друг? - Толечка точно девушку приобнял
меня за талию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12