По-человечески понимаю. Откровенно говоря, мне самому эти церберы от
политики - вот где! Я ведь уже давно статейками балуюсь. Проблемы ИТР,
бригадные подряды... Неужели не читал? Странно... А в общем зажимают. Как
и все передовое. Вечерами пыхтишь, фразочки формируешь, афоризмы разные, а
все равно придираются. Вслух не говорят, но я-то понимаю - цензура. Хотя с
другой стороны и они правы. Конформизм - штука опасная. Всякому позволить,
- что же начнется? Ты как считаешь?
Евгений Захарович и сам не заметил, как у него успели остекленеть
глаза. Так уж влиял на него этот Трестсеев. Беседовать с ним было
равносильно пытке. Евгения Захаровича начинало клонить в сон после первых
же фраз. Он и без того старался обезопасить себя и смотрел не в лицо, а в
грудь Трестсееву. И все-таки глаза стекленели, в голове начинала твориться
дремотная неразбериха.
- Конформизм? Что же... Во-первых, это еще один "изм". А, во-вторых,
относиться к нему можно по-разному. Я лично считаю, что слово это
интересное и многообещающее. Если в словарях оно присутствует, стало быть,
не все еще потеряно.
- Разумно, - Трестсеев принял его слова, как должное. Одобрительно
качнув головой, расположился в кресле, закинул одну элегантную брючину
поверх другой - не менее элегантной.
- Не куришь в кабинете? Жаль... Хотя и правильно. Легкие - вещь
хрупкая и от сердца близко. Я тут статейку одну читал. Не свою, конечно,
свои-то я наизусть знаю, но в общем тоже неплохую. Хирург какой-то написал
или англичанин, точно не помню...
Евгений Захарович опустил взор на часы. Секундная стрелка размеренно
семенила по кругу. Выглядела она дьявольски самоуверенной и наверняка не
сомневалась, что время, сколько его есть в мире, - все принадлежит ей
одной.
Второй круг, третий... он поднял глаза на говорящего и с облегчением
убедился, что тот как раз заканчивает.
- ...так что политика, брат, вещь мудреная! Правду тебе говорю.
Героев они там заслуживают, - ох, как заслуживают! А писать, братец, - это
сумеет каждый. Если грамоте, конечно, обучен. Как говорится, фата-моргана
пусть очаровывает других, а у нас что просто, то и занятно.
Галстук на кадыке Трестсеева энергично в такт словам подрагивал, и у
этого самого галстука Евгений Захарович холодно поинтересовался:
- Вы стихи, случаем, не пишите?
Галстук смущенно заперхал, и весь Трестсеевский костюм пришел в
суетливое движение.
- Стихи? То есть как это? Хм... Согласись, - несколько странный
переход: проза, проза - и вдруг некоторым образом стихи...
- Всегда почему-то думал, что настоящий прозаик - это еще и поэт. В
конце концов, разве проза - не одна из форм поэзии?
- Поэзии? - Трестсеев неуверенно хохотнул. - Что-то ты, братец,
того... Как говорится, перехватил. То есть, не обижайся, конечно, но стихи
все-таки стихами, а проза - прозой. Граница, на мой взгляд, достаточно
четкая: там рифма, здесь рифмы нет... А то ведь так и архитектуру можно
начать сравнивать с какой-нибудь живописью. Или с баснями Крылова,
например, - Трестсеев хохотнул более уверенно. - Что же ты мне прикажешь
писать и одновременно накручивать в голове какую-нибудь рифму? Нет,
батенька, пересолил! Признайся, что пересолил?
- Признаюсь.
- А чего вдруг так сразу? Неужели убедил?
- Убедили. Да еще как, - Евгений Захарович глубоко вздохнул. Не было
у него желания ни спорить, ни объяснять. И отутюженный костюм, рожденный
где-то далеко не здесь, начинал раздражать всерьез.
- Вы же сами сказали, что не хотите писать и одновременно перебирать
в уме рифмы?
- И не собираюсь!
- Вот и не надо, - Евгений Захарович яростно почесал нос. - Не надо,
и все!
- Хочешь сказать: "не надо лепить горбатого"? Оригинал, ха, ха!
- Хочу сказать: ничего не надо! - фальцетом выкрикнул Евгений
Захарович. - Ни скульптур, ни картин, ни этого вот чуда с большой буковки!
- он схватил проспект и свирепо затряс перед замершим в испуге галстуком.
- Однако... Послушай, мне этот тон совсем не нравится. Какая муха
тебя укусила?
- Убирайтесь к черту! - устало произнес Евгений Захарович. - И
успокойтесь. Конечно же, вас напечатают. И в "Гудке" и в "Правде". И за
рубеж на пару недель пошлют. Так что живите и радуйтесь.
- Мне это серьезно не нравится!.. Впрочем, если вы намерены
продолжить разговор в другом месте?..
- Боже ты мой! - простонал Евгений Захарович. - Еще один разговор?
Надеюсь, вы шутите? - он оторвал наконец глаза от галстука и чуть выше
увидел бледное взволнованное лицо. С леденящим сердце восторгом ощутил,
как полыхают и рушатся за спиной мосты. Вероятно, он еще держался за
тлеющие перильца, но уже твердо знал, что в следующую секунду разожмет
пальцы. Хотелось взорваться фугасной бомбой, заорать, может, даже
запустить чем-нибудь в этот ухоженный, разговаривающий человеческим
голосом костюм. Взять сейчас со стола ненавистную папку и шваркнуть по
элегантным коленям.
С усилием он сдержал себя и чтобы как-то унять трясущиеся руки, полез
за папиросами. Машинально отметил про себя, что вытащил из пачки
последнюю, хотя искать в этом особый смысл не хотелось. Мутные ядовитые
кольца поплыли к Трестсееву, мягко окутали лицо. Тот явно чувствовал себя
не в своей тарелке, но так просто взять и уйти тоже, по-видимому, не мог.
Он просто еще не осознал произошедшего, пытаясь оценить ситуацию исходя из
устаревших данных - тех самых, что по совету ФИСов Евгений Захарович стер
только что с воображаемой доски воображаемой тряпкой.
- Может, вы пьяны? - пролепетал Трестсеев. Его бы это сейчас вполне
устроило. Но Евгений Захарович не собирался делать ему поблажек.
- Скорее, болен. Уже много лет, с того самого дня, как я пришел сюда.
Зуд - это ведь болезнь, не правда ли? Так вот я мучаюсь жесточайшим зудом,
- Евгений Захарович проговаривал слова медленно, словно размышлял вслух. -
То есть я, наверное, знал, что от этого можно излечиться, но все как-то не
решался. По крайней мере до сих пор.
- Евгений Захарович!..
- Вы, должно быть, представляете себе, что такое зуд. Он возникает и
усиливается, когда долго приходится сдерживаться. Не перебивайте меня, я
не задержу вашего внимания... Так вот однажды этот зуд может стать
нестерпимым, и тогда желание организма нужно непременно удовлетворить. Вы
догадываетесь о моем желании?
- Вы бредите?!
- Нет. Я рассказываю вам о своем желании. Не скажу, что оно
чрезвычайно скромное, но во всяком случае исполнимое, - Евгений Захарович
выдержал паузу. - Мне хочется вышвырнуть вас в окно. Для поднятия тонуса.
Может быть, не всего человечества, но одного отдельно взятого - это уж
точно. Так что если позволите? А вы ведь позволите, правда?..
Трестсеев уже пятился к двери.
- Вы ответите за это! - лепетал он. - Очень ответите! Завтра же... В
двадцать четыре часа! И не надейтесь, не по собственному...
Увертываясь от летящего проспекта, он выскочил в коридор.
Посидев немного, Евгений Захарович окинул кабинет прощальным
взглядом. Несмотря на затхлую канцелярскую обстановку, он был все-таки
довольно светлым и сейчас сиял казенной полировкой, откровенно любуясь
своим первым героем. Отчего-то Евгений Захарович не сомневался, что
обитатели кабинета восприняли происшедшее с юмором. Стекла игриво
переливались, потертые паркетины поскрипывали, наигрывая загадочную, одним
им ведомую музыку, и, разбрасывая по стенам блики, солидно покачивалась
граненная чернильница-непроливашка. Должно быть, за свою долгую чиновничью
жизнь она не видела ничего подобного.
Робко тренькнул телефон, но Евгений Захарович потянул за провод, и
телефонный штепсель стукнулся об пол.
- Отныне и впредь мы будем прям-таки беспощадно над этим бороться, -
невнятно пробормотал он. - Как учат родные газеты, негодные в туалет, но
неплохо раскуриваемые...
Подойдя к окну, он с усилием раздвинул прикрашенные к дереву
шпингалеты, с хрустом распахнул створки. Грохочущий воздух ворвался в
кабинет, пыхнув бензином и горячим асфальтом. Первый этаж, совсем
невысоко. Трестсеев мог и не пугаться...
Евгений Захарович с ногами взобрался на подоконник и ступил на
карниз. Примерившись, спрыгнул на тротуар и оглядел улицу. Кругом
простиралась вольная воля, и по этой самой воле, не замечая ее, колоннами
брели люди - снулые и озабоченные. Евгения Захаровича и его внезапного
освобождения они попросту не заметили.
Откуда-то из пестроты тел неожиданно вынырнула чернявая овечка и,
накручивая хвостом, подбежала к самым ногам. Он почесал ее за ухом и
услышал в ответ довольное потявкивание. Овечка не умела блеять, потому что
оказалась обычным пудельком. Получив свою порцию ласки, она снова скрылась
в людском потоке. А он, выпрямившись, неожиданно ощутил себя высоким и
сильным. Главное было сделано, оставались сущие пустяки. С облегчением
сорвав галстучную петлю, Евгений Захарович бросил ее в урну. Долой кандалы
и тараканьи принципы! Он устал семенить в ногу со временем, ему хотелось
просто шагать. И он зашагал, дразня окружающих вызывающе пустыми руками,
бесцельной легкостью походки.
Ковыляющая по улице дурочка, в обрезанных до колен чулочках, не то
пятнадцати, не то сорока лет отроду, строго и укоризненно погрозила ему
пальцем. Евгений Захарович виновато пожал плечами.

- Он что, до вечера собрался здесь спать?
- Так пешком же из города топал. Устал с непривычки.
- По виду не скажешь. Раньше, помню, на таких воду возили и землю
пахали... Да и не вижу я что-то у него горбушки.
- Хе!.. Горбушки захотели! - голос третьего невидимого собеседника
был старчески хриплым. - Как бы не так! И мыша дохлого не прихватил, не то
что горбушки. А вот каменюку про нас - это запросто.
- Чшш!.. Спящий просыпается!..
Приоткрыв глаза, Евгений Захарович не сразу отыскал говоривших. Над
ним голубело высокое, пронзаемое мошкарой небо. Обрамленное нежной
березово-сосновой зеленью, выглядело оно просто волшебно. Но волшебным
показалось ему и другое. С сучковатой, в человеческую руку толщиной ветки
на него пристально смотрел дятел в малиновой узбекской тюбетейке. Рядом
расположился знакомый утенок, а чуть выше, под елочной гирляндой шишек,
восседал хмурый седой филин. На этот раз шока Евгений Захарович не
испытал. Перевернувшись на другой бок, он сладостным полустоном выдохнул
из себя остатки дневной дремы. Джинсы его попачкались в траве, часы на
руке стояли. Он встряхнул их, но секундная стрелка даже не пошевелилась. А
может, это и к лучшему? Отныне время его ручейком будет скапливаться у
плотины, и, стыкуясь в часы, секунды станут тяжелеть, медленно уходя на
дно разрастающегося пруда.
Евгений Захарович сел. Город исчез, блаженная тишина окружала его со
всех сторон. Где-то в голове оживали забытые мелодии, и вспомнилось кем-то
сказанное: "Музыка - продолжение тишины, тишина - продолжение музыки..."
- Философ! - сердито проскрипел филин. Вероятно, он умел читать
мысли.
- Ну и философ. Тебе-то что! - Евгений Захарович нехотя пошарил в
карманах. Горбушки у него действительно не оказалось, и он со злорадством
взглянул на болтливых птиц. Очень уж рассудительные...
А через мгновение он и сам пожалел о горбушке, потому что ощутил, что
голоден. Это ведь не столовая и не продуктовый магазин. Как же быть?..
Оглядевшись, он сорвал несколько неосторожно приблизившихся к нему
одуванчиков и запихал желтыми шляпками в рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19