Увы, секретчики, а их в
институте работала добрая дюжина, блюли иерархию допуска, а Юрий - тот
самый, что пару минут назад бормотал по телефону невразумительное, при
всем своем презрении к конспирации изъясняться по телефону открытым
текстом откровенно не решался.
Евгений Захарович дернул себя за ухо, с грохотом выставил на стол
шахматную доску. И тут же засомневался - играть или не играть? Оптимист
играет с собою в шахматы и всегда выигрывает, пессимист - напротив, всегда
в проигрыше. А как назвать тех, кто вообще не хочет играть? То есть, - ни
выигрывать, ни проигрывать?.. Евгений Захарович поморщился. Наверное, это
или откровенные лодыри, или бесхарактерные тупицы. Значит, он лодырь.
Жесточайший лентяй всех времен и народов. Лодырь, потому что тупицей
Евгений Захарович себя не считал.
Рабочее отупение все больше опутывало мозг клейкой паутиной.
Помассировав нижнюю часть затылка, Евгений Захарович попробовал вызвать в
воображении бутылку пива, но увиденное отнюдь не взбодрило. Голова
стремительно тяжелела - и к вечеру, он знал, навалится боль - огромное
змееподобное чудовище, чтобы, разломив череп надвое, шершаво и жадно
лизать обнажившийся мозг.
В коридоре кто-то торопливо бубнил:
- ...надо, пока не вернулся Лешик. Стул прибить к полу и конфетти в
кепку. Где дырокол, Тамара? Кто видел дырокол?
Тяжело затопали ножищи. Дырокол - вещь важная. Почти незаменимая. С
помощью дырокола изготовляют конфетти. Уже через полминуты целая группа
добровольцев шарила по лаборатории, силясь разыскать дырокол. Евгений
Захарович лениво прислушивался. Розыгрыши, что и пять лет назад. А в
будущем эстафету подхватит и сам Лешик. Это уж как пить дать. Станет
завсегдатаем института, может быть, даже превратится в какого-нибудь
кандидата и тоже будет подшучивать. Конфетти в кепку или в зонтик,
ленточный трансформатор в портфель - и снова все будут смеяться. А что им
еще делать?.. Евгений Захарович зевнул. За какие-то полторы недели,
проведенные в кабинете начальника, он успел утерять чувство солидарности с
лабораторной братией. О бывших коллегах думалось теперь только как о
бывших - с надлежащей отстраненностью, пусть даже и с неким внутренним
смущением. К собственному удивлению, он не знал, сожалеет о случившемся
или нет. Было, вероятно, все равно. Да и почему он должен принимать это
близко к сердцу? В конце концов он не член правления и не депутат. Это те,
отдаляясь от народа, должны стыдиться. А он, по счастью, депутатом не был.
Очень может быть, он вообще никем не был...
"Господи, сотвори какое-нибудь чудо!" - прошептал Евгений Захарович.
- "Перетряхни этот гадюшник, перетряхни всю нашу жизнь. Или хотя бы одну
мою. Ведь это не жизнь! Клейстер какой-то, кисель в миске..."
- А может, ему диод в вилку впаять? Включит - и сразу повеселеет.
- Не успеем. Скоро уж вернется...
В каком-то нездоровом порыве Евгений Захарович придвинул к себе
проспект. Организм самопроизвольно включился в режим работы. Так,
наверное, и происходят самовозгорания...
На первые страницы он накинулся с яростью штурмующего. Черкал и
правил, ощущая в себе сладостную злость. Слова и строчки превратились в
неприятельский кегельбан. Из пропечатанных шеренг следовало выбить
максимальное число букв. Ибо возмущала каждая фраза, а от чужих нелепых
афоризмов хотелось смеяться громко, может быть, даже по-мефистофельски,
чтобы слышали славные соавторы.
За окном оглушительно зацвиркал, подскакивая мячиком, расфуфыренный
воробей. Тепло распаляло его, солнце и облака радовали. Подняв голову,
Евгений Захарович буквально прилип к нему взором. Чужая радость работала
наподобие мощнейшего магнита.
Так... Он не сразу вернулся глазами к проспекту. Где-то тут должна
быть ссылка на литературу... Но, увы, даже в помине нет. Вопрос им
жирненький на полях! Аббревиатура не объяснена, а тут и вовсе какой-то
ребус... Он перечитал абзац трижды и все равно ничего не понял. Это какой
же талантище нужен! Какое умение! Чтобы о простых вещах писать таким
слогом!.. Скрипнув зубами, Евгений Захарович покосился на окно. Возле
орущего воробья уже сидела некая легковерная пигалица. Должно быть,
воробей врал ей что-то про райское гнездышко, про заветное местечко, где
валом лежат прокисшие пельмени, обкусанные сдобы и колбасная шелуха.
Пигалица слушала, приоткрыв клюв. Сообразив, что глупая воробьиха рано или
поздно поверит всей этой чепухе, Евгений Захарович решительно поднялся.
Вот у кого настоящая жизнь! Вот кто свободен и счастлив!.. Пальцами он
оттянул нос наподобие клюва. Вот я, вот я, превращаюсь в воробья!.. И да
здравствует захватывающий дух полет, взгляд с высоты и отсутствие зарплат!
Всего-то и завоеваний у разума, что кто-то когда-то изобрел чертов
дырокол, да еще пиво. Чешское и жигулевское... А недодушенное искусство -
не в счет. Его создают изгои, а изгои, как известно, - класс неимущий,
класс вымирающий... Бежать! Со всех ног и со всех рук! По примеру предков!
Ведь тоже были счастливее нас. Потому что не знали ни озоновых дыр, ни
затхлой воды, ни прогорклого воздуха. Воевали себе и в ус не дули...
Четыре этажа, коридоры по восемьдесят метров, да еще пролеты - всего
метров триста, а то и четыреста. Дистанция вполне приличная - почти
стадион. Но пробегать ее следует стремительной рысцой, озабоченно морща
лоб, не замечая ничего вокруг. И только тогда ни у кого не возникает
сомнения, что шаг ваш целенаправлен. Напротив, будет расти и
цементироваться миф о вашей удивительной занятости. Ласково и благосклонно
будут глядеть вам вслед седовласые начальники, и до ушей ваших донесутся
сочувственные вздохи коллег. Весьма желательно носить с собой увесистую
папку или тот же разлохмаченный проспект. В дипломате или просто в руках.
Немаловажный штрих. Он убеждает - то бишь, делает ложь убедительной. А
здороваться надо чуть рассеянно, не сразу узнавая, и никогда не скупиться
на виноватые улыбки: мол, рад сердечно и безмерно, но, увы, ни минутки и
ни секундочки... И торопиться, торопиться - бежать не оглядываясь, ибо
оглядывающийся - подозрителен. Очень неудобно встречаться и здороваться с
людьми дважды. Еще хуже - трижды. Покоситься и промолчать - дескать,
виделись, браток, - недипломатично, здороваться вторично - глупо,
отворачивать голову - и вовсе нехорошо. Поэтому бегущий по институту
должен быть вдвойне осторожен. Следует иметь нюх на подобные вещи, и
Евгений Захарович такой нюх имел. Двигаясь по коридору, он уверенно
набирал скорость, впадая в знакомое "транспортное" состояние, когда не
хотелось ни о чем думать, и мысленная апатия согласованно вплеталась в
канву дорог.
Впереди замаячила фигура атлета. Человек бежал навстречу, как поезд
по рельсам, и Евгений Захарович взял чуть правее. Он давно подозревал в
атлете тайного конкурента, приверженца той же "маршрутной гимнастики".
Слишком уж часто судьба сталкивала их на лестницах, в коридорах и
вестибюле. Впрочем, "конкурент" в самом деле мог оказаться занятым
человеком. Как говорится, чудесное упрямо вторгается в наши дни... И
почему бы, в конце концов, не поверить в существование этакого
талантливого бодрячка, представителя новой формации, гармонично впитавшей
в себя как физические, так и умственные достоинства. Тогда объяснима вся
эта спешка. Гений не умеет медлить, гений - это волк, настигающий добычу.
Лаборатории, кабинеты, умные разговоры, мимоходом идейку - одному,
другому, попутно в библиотеку за цитаткой... А ведь как не похож на
ученного! Даже на рядового кандидата не похож. Скорее уж кандидат по
штанге или воспитанник атлетического клуба, созданного при институте для
привлечения молодежи к науке. Вон какой богатырь! Мускулистая грудь,
столбоподобные ноги, а руки - это же не руки - шатуны какие-то! Богатырь
несся, отмахивая шатунами, нелепо пригибая могучий торс к вскидываемым
ногам. Непонятнейшая походка! Это уже на всю жизнь. Разве кто скажет
такому, что он вихляет телом, словно клоун? Это надо быть героем или
безумцем, что, впрочем, одно и то же.
Евгений Захарович подумал о Толике. Вот с ним он бы, пожалуй,
рискнул. Вид у Толика тоже очень даже внушительный. Возможно, атлет даже
выслушал бы их до конца. И только потом стал бы в бойцовскую стойку...
"Поезд" промчался мимо, и на Евгения Захаровича пахнуло молодеческим
потом, одеколоном "Шипр" и чем-то еще, идейно-здоровым, внушающим
боязливое уважение. Взвихрив воздух, атлет добрался до поворота, и через
секунду мраморная лестница загудела под его слоновьими стопами.
На втором круге у Евгения Захаровича заныло под левой лопаткой, а
"нюх" подсказал, что пора заканчивать. Спустившись на родной этаж, он
заглянул в лабораторию. Здесь по-прежнему пили чай, хрустели сушками.
Попутно глазели на экран отремонтированного кем-то телевизора. Горделивые
мундиры в высоких разукрашенных фуражках, в десантных ботинках и белых
перчатках торжественно маршировали по площади. Не то Англия, не то
Испания...
- Не признаю я такую шагистику! У наших лучше как-то, экономнее...
Гляди, как размахались, и выверты в коленках неестественные какие-то.
Сколько у них между шеренгами? Ведь поболее метра будет! А нас, помню
гоняли плотненько, носом к затылку, и не дай бог, кто споткнется. Все
повалятся - разом!..
- Между прочим, по второй футбол гонят. Может, переключим?
Против футбола не возражали. Хрустнул переключатель, словно сломали
чью-то кость, и парад превратился в галдящий стадион. Цветность у
телевизора барахлила. Трава была красной, мяч желтым, а у ворот зевали
синелицые голкиперы. Но сюжет в целом был знаком. Распаренные игроки
энергично бегали взад-вперед, с азартом сшибались лбами, падая, жевали от
боли красную траву. Перекликаясь с телевизором, продолжало болтать радио,
и гражданственный бархат вещал о чем-то скучном, что почему-то должно было
дойти до сознания каждого...
Снова оказавшись в кабинете начальника, Евгений Захарович рухнул на
стул и, стиснув себя в волевых тисках, попытался сосредоточиться на мысли
о проспекте. Увы, заряд иссяк, все было тщетно. Вместо проспекта думалось
о мягком диване, о белоснежной подушке и сладком нескончаемом сне с
зеленоглазой буфетчицей. Заявись в этот момент враг, Евгений Захарович
сдался бы не моргнув глазом. Сдался с одним-единственным условием - чтобы
можно было не поднимать рук и чтобы в плену ему предоставили какой-нибудь
хоть самый завалящий диван. Мутными глазами он обвел комнату. Вот здесь бы
его, у стеночки... Розовый, пышный, такой желанный... Евгений Захарович
вгляделся в стену мученическим взором, взывая к невидимому дивану, умоляя
проявиться из небытия, приласкать униженное бездельем тело. Увы, стена
безмолвствовала. Из-за фанерной плиты, втиснутой за шкаф, дразняще
выглядывали тараканьи усики. Насекомое было раздавлено еще вчера, но усы
по-прежнему казались живыми и даже как-будто чуть-чуть шевелились. Бедный
таракан-тараканище... Евгений Захарович хорошо помнил, как прижал фанерный
лист к стене и как раздался неприятный хруст. Никаких особых ощущений он
тогда не испытал - ни стыда, ни злорадства, - одну лишь легкую
брезгливость. Все-таки убийство убийству рознь, и клопы, мухи, тараканы -
вроде как не в счет, как не в счет говядина и свинина, как не в счет
бессловесная флора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
институте работала добрая дюжина, блюли иерархию допуска, а Юрий - тот
самый, что пару минут назад бормотал по телефону невразумительное, при
всем своем презрении к конспирации изъясняться по телефону открытым
текстом откровенно не решался.
Евгений Захарович дернул себя за ухо, с грохотом выставил на стол
шахматную доску. И тут же засомневался - играть или не играть? Оптимист
играет с собою в шахматы и всегда выигрывает, пессимист - напротив, всегда
в проигрыше. А как назвать тех, кто вообще не хочет играть? То есть, - ни
выигрывать, ни проигрывать?.. Евгений Захарович поморщился. Наверное, это
или откровенные лодыри, или бесхарактерные тупицы. Значит, он лодырь.
Жесточайший лентяй всех времен и народов. Лодырь, потому что тупицей
Евгений Захарович себя не считал.
Рабочее отупение все больше опутывало мозг клейкой паутиной.
Помассировав нижнюю часть затылка, Евгений Захарович попробовал вызвать в
воображении бутылку пива, но увиденное отнюдь не взбодрило. Голова
стремительно тяжелела - и к вечеру, он знал, навалится боль - огромное
змееподобное чудовище, чтобы, разломив череп надвое, шершаво и жадно
лизать обнажившийся мозг.
В коридоре кто-то торопливо бубнил:
- ...надо, пока не вернулся Лешик. Стул прибить к полу и конфетти в
кепку. Где дырокол, Тамара? Кто видел дырокол?
Тяжело затопали ножищи. Дырокол - вещь важная. Почти незаменимая. С
помощью дырокола изготовляют конфетти. Уже через полминуты целая группа
добровольцев шарила по лаборатории, силясь разыскать дырокол. Евгений
Захарович лениво прислушивался. Розыгрыши, что и пять лет назад. А в
будущем эстафету подхватит и сам Лешик. Это уж как пить дать. Станет
завсегдатаем института, может быть, даже превратится в какого-нибудь
кандидата и тоже будет подшучивать. Конфетти в кепку или в зонтик,
ленточный трансформатор в портфель - и снова все будут смеяться. А что им
еще делать?.. Евгений Захарович зевнул. За какие-то полторы недели,
проведенные в кабинете начальника, он успел утерять чувство солидарности с
лабораторной братией. О бывших коллегах думалось теперь только как о
бывших - с надлежащей отстраненностью, пусть даже и с неким внутренним
смущением. К собственному удивлению, он не знал, сожалеет о случившемся
или нет. Было, вероятно, все равно. Да и почему он должен принимать это
близко к сердцу? В конце концов он не член правления и не депутат. Это те,
отдаляясь от народа, должны стыдиться. А он, по счастью, депутатом не был.
Очень может быть, он вообще никем не был...
"Господи, сотвори какое-нибудь чудо!" - прошептал Евгений Захарович.
- "Перетряхни этот гадюшник, перетряхни всю нашу жизнь. Или хотя бы одну
мою. Ведь это не жизнь! Клейстер какой-то, кисель в миске..."
- А может, ему диод в вилку впаять? Включит - и сразу повеселеет.
- Не успеем. Скоро уж вернется...
В каком-то нездоровом порыве Евгений Захарович придвинул к себе
проспект. Организм самопроизвольно включился в режим работы. Так,
наверное, и происходят самовозгорания...
На первые страницы он накинулся с яростью штурмующего. Черкал и
правил, ощущая в себе сладостную злость. Слова и строчки превратились в
неприятельский кегельбан. Из пропечатанных шеренг следовало выбить
максимальное число букв. Ибо возмущала каждая фраза, а от чужих нелепых
афоризмов хотелось смеяться громко, может быть, даже по-мефистофельски,
чтобы слышали славные соавторы.
За окном оглушительно зацвиркал, подскакивая мячиком, расфуфыренный
воробей. Тепло распаляло его, солнце и облака радовали. Подняв голову,
Евгений Захарович буквально прилип к нему взором. Чужая радость работала
наподобие мощнейшего магнита.
Так... Он не сразу вернулся глазами к проспекту. Где-то тут должна
быть ссылка на литературу... Но, увы, даже в помине нет. Вопрос им
жирненький на полях! Аббревиатура не объяснена, а тут и вовсе какой-то
ребус... Он перечитал абзац трижды и все равно ничего не понял. Это какой
же талантище нужен! Какое умение! Чтобы о простых вещах писать таким
слогом!.. Скрипнув зубами, Евгений Захарович покосился на окно. Возле
орущего воробья уже сидела некая легковерная пигалица. Должно быть,
воробей врал ей что-то про райское гнездышко, про заветное местечко, где
валом лежат прокисшие пельмени, обкусанные сдобы и колбасная шелуха.
Пигалица слушала, приоткрыв клюв. Сообразив, что глупая воробьиха рано или
поздно поверит всей этой чепухе, Евгений Захарович решительно поднялся.
Вот у кого настоящая жизнь! Вот кто свободен и счастлив!.. Пальцами он
оттянул нос наподобие клюва. Вот я, вот я, превращаюсь в воробья!.. И да
здравствует захватывающий дух полет, взгляд с высоты и отсутствие зарплат!
Всего-то и завоеваний у разума, что кто-то когда-то изобрел чертов
дырокол, да еще пиво. Чешское и жигулевское... А недодушенное искусство -
не в счет. Его создают изгои, а изгои, как известно, - класс неимущий,
класс вымирающий... Бежать! Со всех ног и со всех рук! По примеру предков!
Ведь тоже были счастливее нас. Потому что не знали ни озоновых дыр, ни
затхлой воды, ни прогорклого воздуха. Воевали себе и в ус не дули...
Четыре этажа, коридоры по восемьдесят метров, да еще пролеты - всего
метров триста, а то и четыреста. Дистанция вполне приличная - почти
стадион. Но пробегать ее следует стремительной рысцой, озабоченно морща
лоб, не замечая ничего вокруг. И только тогда ни у кого не возникает
сомнения, что шаг ваш целенаправлен. Напротив, будет расти и
цементироваться миф о вашей удивительной занятости. Ласково и благосклонно
будут глядеть вам вслед седовласые начальники, и до ушей ваших донесутся
сочувственные вздохи коллег. Весьма желательно носить с собой увесистую
папку или тот же разлохмаченный проспект. В дипломате или просто в руках.
Немаловажный штрих. Он убеждает - то бишь, делает ложь убедительной. А
здороваться надо чуть рассеянно, не сразу узнавая, и никогда не скупиться
на виноватые улыбки: мол, рад сердечно и безмерно, но, увы, ни минутки и
ни секундочки... И торопиться, торопиться - бежать не оглядываясь, ибо
оглядывающийся - подозрителен. Очень неудобно встречаться и здороваться с
людьми дважды. Еще хуже - трижды. Покоситься и промолчать - дескать,
виделись, браток, - недипломатично, здороваться вторично - глупо,
отворачивать голову - и вовсе нехорошо. Поэтому бегущий по институту
должен быть вдвойне осторожен. Следует иметь нюх на подобные вещи, и
Евгений Захарович такой нюх имел. Двигаясь по коридору, он уверенно
набирал скорость, впадая в знакомое "транспортное" состояние, когда не
хотелось ни о чем думать, и мысленная апатия согласованно вплеталась в
канву дорог.
Впереди замаячила фигура атлета. Человек бежал навстречу, как поезд
по рельсам, и Евгений Захарович взял чуть правее. Он давно подозревал в
атлете тайного конкурента, приверженца той же "маршрутной гимнастики".
Слишком уж часто судьба сталкивала их на лестницах, в коридорах и
вестибюле. Впрочем, "конкурент" в самом деле мог оказаться занятым
человеком. Как говорится, чудесное упрямо вторгается в наши дни... И
почему бы, в конце концов, не поверить в существование этакого
талантливого бодрячка, представителя новой формации, гармонично впитавшей
в себя как физические, так и умственные достоинства. Тогда объяснима вся
эта спешка. Гений не умеет медлить, гений - это волк, настигающий добычу.
Лаборатории, кабинеты, умные разговоры, мимоходом идейку - одному,
другому, попутно в библиотеку за цитаткой... А ведь как не похож на
ученного! Даже на рядового кандидата не похож. Скорее уж кандидат по
штанге или воспитанник атлетического клуба, созданного при институте для
привлечения молодежи к науке. Вон какой богатырь! Мускулистая грудь,
столбоподобные ноги, а руки - это же не руки - шатуны какие-то! Богатырь
несся, отмахивая шатунами, нелепо пригибая могучий торс к вскидываемым
ногам. Непонятнейшая походка! Это уже на всю жизнь. Разве кто скажет
такому, что он вихляет телом, словно клоун? Это надо быть героем или
безумцем, что, впрочем, одно и то же.
Евгений Захарович подумал о Толике. Вот с ним он бы, пожалуй,
рискнул. Вид у Толика тоже очень даже внушительный. Возможно, атлет даже
выслушал бы их до конца. И только потом стал бы в бойцовскую стойку...
"Поезд" промчался мимо, и на Евгения Захаровича пахнуло молодеческим
потом, одеколоном "Шипр" и чем-то еще, идейно-здоровым, внушающим
боязливое уважение. Взвихрив воздух, атлет добрался до поворота, и через
секунду мраморная лестница загудела под его слоновьими стопами.
На втором круге у Евгения Захаровича заныло под левой лопаткой, а
"нюх" подсказал, что пора заканчивать. Спустившись на родной этаж, он
заглянул в лабораторию. Здесь по-прежнему пили чай, хрустели сушками.
Попутно глазели на экран отремонтированного кем-то телевизора. Горделивые
мундиры в высоких разукрашенных фуражках, в десантных ботинках и белых
перчатках торжественно маршировали по площади. Не то Англия, не то
Испания...
- Не признаю я такую шагистику! У наших лучше как-то, экономнее...
Гляди, как размахались, и выверты в коленках неестественные какие-то.
Сколько у них между шеренгами? Ведь поболее метра будет! А нас, помню
гоняли плотненько, носом к затылку, и не дай бог, кто споткнется. Все
повалятся - разом!..
- Между прочим, по второй футбол гонят. Может, переключим?
Против футбола не возражали. Хрустнул переключатель, словно сломали
чью-то кость, и парад превратился в галдящий стадион. Цветность у
телевизора барахлила. Трава была красной, мяч желтым, а у ворот зевали
синелицые голкиперы. Но сюжет в целом был знаком. Распаренные игроки
энергично бегали взад-вперед, с азартом сшибались лбами, падая, жевали от
боли красную траву. Перекликаясь с телевизором, продолжало болтать радио,
и гражданственный бархат вещал о чем-то скучном, что почему-то должно было
дойти до сознания каждого...
Снова оказавшись в кабинете начальника, Евгений Захарович рухнул на
стул и, стиснув себя в волевых тисках, попытался сосредоточиться на мысли
о проспекте. Увы, заряд иссяк, все было тщетно. Вместо проспекта думалось
о мягком диване, о белоснежной подушке и сладком нескончаемом сне с
зеленоглазой буфетчицей. Заявись в этот момент враг, Евгений Захарович
сдался бы не моргнув глазом. Сдался с одним-единственным условием - чтобы
можно было не поднимать рук и чтобы в плену ему предоставили какой-нибудь
хоть самый завалящий диван. Мутными глазами он обвел комнату. Вот здесь бы
его, у стеночки... Розовый, пышный, такой желанный... Евгений Захарович
вгляделся в стену мученическим взором, взывая к невидимому дивану, умоляя
проявиться из небытия, приласкать униженное бездельем тело. Увы, стена
безмолвствовала. Из-за фанерной плиты, втиснутой за шкаф, дразняще
выглядывали тараканьи усики. Насекомое было раздавлено еще вчера, но усы
по-прежнему казались живыми и даже как-будто чуть-чуть шевелились. Бедный
таракан-тараканище... Евгений Захарович хорошо помнил, как прижал фанерный
лист к стене и как раздался неприятный хруст. Никаких особых ощущений он
тогда не испытал - ни стыда, ни злорадства, - одну лишь легкую
брезгливость. Все-таки убийство убийству рознь, и клопы, мухи, тараканы -
вроде как не в счет, как не в счет говядина и свинина, как не в счет
бессловесная флора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19