Проницательный и тонкий андалусиец проникся странной привязанностью к грубому верзиле, почти лишенному мозговых извилин.
— Ты надрался, Хуан…
— Я не надрался… просто очень плохо вижу… голова кружится… все вокруг вертится… понимаешь?
— Я провожу тебя до дому.
— Если я не появлюсь на ринге, меня дисквалифицируют и не заплатят денег!
Опьянение вкупе с навязчивыми видениями прошлого создавало новый, нереальный мир. И Эстебана Гомеса, унаследовавшего от далеких арабских предков почтительный страх перед безумием, завораживало это смещение времен. Понимая, что его приятель сейчас целиком во власти призраков и урезонивать его бесполезно, а отчасти и потому, что сам он испытывал некоторое удовольствие, хоть ненадолго отрешаясь от действительности, Гомес поддержал игру.
— Ты лишь малость отдохнешь.
— По-твоему, я не опознаю?
— Да нет же! Иначе разве я стал бы тебя задерживать?
Успокоенный, Миралес двинулся вперед широким, нетвердым шагом лунатика.
Они спустились по рамбла лос Капучинос и свернули налево, на калле де Эскудельера. Бывший боксер говорил без умолку. Следя, чтобы у приятеля не заплетались ноги (ему бы ни за что не поднять Миралеса, если бы тот вдруг упал!), Гомес слушал бредни, не имевшие ничего общего с реальностью. В конце концов, возможно, эти приступы — единственные мгновения, когда Миралес по-настоящему счастлив. Ведь они перечеркивали все неудачи, и Хуан получал возможность начать сначала. Гомес почти завидовал приятелю. Начать сначала!.. Будь это только возможно! Эстебан остался бы в гвадалквивирском хозяйстве и теперь уже наверняка стал управляющим. Но в двадцать лет гражданская война оторвала его от мирных радостей родной Андалусии, и Эстебан вообразил, будто перед ним открыт весь мир. Понадобилось несколько лет, прежде чем Гомес понял всю обманчивость миража, в который имел глупость поверить. Не желая работать за гроши, Гомес познал нищету и, когда его подобрал дон Игнасио, почти умирал с голоду. Нет, сначала ничего не начнешь…
Потом они свернули направо и вышли на калле Нуева де Сан-Франсиско, откуда вытекает крохотная улочка Буль. Там-то и жил Миралес. Гомес устал — Хуан наваливался на него всей тяжестью. Наконец он втащил приятеля в комнату и толкнул на кровать.
— Так… Отоспись хорошенько, Хуан… А когда проснешься, снова будешь в полном порядке.
— Скажи, Эстебан, по-твоему, я поколочу этого арагонца?
— Спрашиваешь! Одной рукой!
— Вот и я так думаю… А уж потом заживем, увидишь, Гомес! Эх, заживем!
— Договорились, amigo, спи!..
Андалусиец на цыпочках вышел из комнаты. Выходя, он как будто заметил тень, метнувшуюся за угол дома, но не придал этому особого значения. Наверняка какой-нибудь нищий ищет пристанища на остаток ночи… Однако, будучи человеком осторожным и предусмотрительным, Гомес на всякий случай вытащил нож и, выпустив лезвие, снова сунул в карман.
Не прошло и десяти минут после ухода Гомеса, как Хуан свалился с постели. Боксеру казалось, будто, не сумев увернуться от страшного удара арагонца, он рухнул на ринг. Миралес вскочил, пока арбитр не закончил счет, и в полном обалдении огляделся. Почему здесь так тихо и сумрачно? Так, значит, он не на ринге? Но где же тогда? Ведь не умер же он, по крайней мере? Все нутро Миралеса сжалось от дикого страха.
— Гомес! — крикнул он.
И в тот же миг дверь тихонько отворилась.
— Это ты, Гомес? — спросил Хуан.
Андалусиец, не отвечая, приближался к Миралесу.
— Мне страшно, Эстебан…
Почему друг не желает с ним говорить? Да еще эта темнота, из-за которой не видно ни зги… Выскользнувшая из-за облака луна заглянула в комнату и высветила приближающийся силуэт. Хуану показалось, что ночной гость меньше и тоньше, чем Эстебан. Бывший боксер так обалдел от удивления, что даже не подумал двинуться с места. Все равно это Эстебан! Никто другой не мог сюда прийти! Эстебан, его друг… Но почему он не говорит ни слова? Гость подошел совсем близко, прежде чем Миралес успел понять, что происходит. Однако он все же еще раз позвал друга:
— Эстебан…
Дикая боль, пронзившая все тело, сначала напомнила ему запрещенный удар во время боя в Орвьедо, после которого его противника лишили права выступать. Но удивление мешало ему думать о боли и сравнивать ощущения. Почему Гомес его ударил? Такой друг! Гость уже выскользнул из комнаты, а Миралес все еще стоял, покачиваясь, и пытался понять, что случилось. Потом боль заслонила собой все остальное. Хуан опустился на колени. Мозг еще сопротивлялся, по-прежнему во власти старых наваждений. Это был запрещенный удар! Лишь бы только арбитр заметил! Падая, Миралес попытался привлечь внимание судей:
— Es un golpe…
И, не договорив, парень рухнул как подкошенный, словно бык на бойне под ударом колотушки мясника, и долго, страшно кричал — полыхающая в животе боль причиняла невыносимые страдания.
Глава VII
— En nombre de la ley! Abra!
Эстебан спросонок подскочил на кровати. Сквозь сон он плохо понял, что кричат там, за дверью, но когда она задрожала под мощными ударами кулака, последние обрывки сновидений рассеялись.
— Gomes! Sabemos este agui! En nombre de la ley, abra!
Андалусиец помнил, что однажды утром его точно таким образом уже будила полиция, и это обернулось для него несколькими годами тюрьмы.
— Un momento! — крикнул Эстебан.
Натягивая штаны и башмаки, он обдумывал все свои действия за последние несколько недель. Нет, вроде бы ничего такого… если только дон Игнасио его не выдал. За дверью уже теряли терпение, и снова принялись барабанить. Гомес пожал плечами. Скорее всего, очередная облава. Его отведут в участок, а потом Виллар вызволит на свободу. В конце концов, не впервой. И тут Эстебан вспомнил, как вызывающе нагло Нина де лас Ньсвес разговаривала с доном Игнасио. Если патрон и в самом деле сдает, дело и впрямь может кончиться очень худо… не считая этой истории с Пако. Гомес поглядел в окно. Внизу ждала полицейская машина. Стало быть, не просто облава… Фараоны побеспокоились ради него лично. Эстебан нервно сглотнул. Он не хотел возвращаться в тюрьму. Но куда сбежишь и каким образом? Нет ни денег, ни друзей… А потом, Эстебан уже привык к спокойной, размеренной жизни. У него сейчас просто не хватило бы пороху бегать по дорогам, как затравленный заяц, спасаясь от полиции.
— Entonces, Gomes? Abre la puerta о si la derribamos?
Слишком поздно, Эстебан… Ты загнан, как крыса, в мышеловку! Он глубоко вздохнул и, вознеся горячую молитву Макарене, чья улыбка согревала его из-за резной решетки, открыл дверь. На пороге стояли инспектор Люхи и двое полицейских в форме. Прежде чем войти, инспектор заметил:
— Долгонько же вы решались открыть!
— Я не привык спать одетым, инспектор.
— Ладно… покажите мне свой нож.
— Нож?
— Надеюсь, вы не заставите нас его искать?
— Нет… пожалуйста…
Эстебан Гомес окончательно растерялся. Зачем им понадобился его нож? Он протянул оружие инспектору, но тот сначала надел перчатки. Теперь до андалусийца наконец дошло: его подозревают в чем-то чертовски серьезном. К счастью, в истории с Пако он не пускал в ход свой нож. Инспектор тщательно осмотрел оружие и, завернув в носовой платок, сунул в карман.
— Это то, что на вас было ночью? — спросил он, указывая на стул, где лежала остальная одежда.
— Да, а что?
— Снимайте штаны!
Эстебан знал, что Люхи просто хочет нагнать страху, и решил показать, какие крепкие у него нервы. Бандит спокойно стянул брюки. Мигель разложил содержимое их карманов на столе, проделал ту же операцию с пиджаком, взял рубашку и галстук и приказал одному из подчиненных упаковать все это и отправить в лабораторию. Гомес попытался хорохориться.
— Хотите пополнить свой гардероб, инспектор?
— Одевайтесь!
— Легко сказать, вы ж забрали мои тряпки!
Но вещи не пожелали возвращать, и пришлось Эстебану достать из шкафа другой костюм. Одеваться под враждебными взглядами троих полицейских было крайне неприятно. Покончив с этой задачей, Гомес повернулся к Мигелю.
— А что теперь?
— Следуйте за нами!
— Куда вы меня ведете?
— А вы не догадываетесь?
Гомес пожал плечами.
— Да, разумеется, но почему?
— Там вам объяснят.
Они явно не собирались ничего говорить, и Эстебан, смирившись с неизбежным, вышел из дома. Теперь он мог уповать лишь на свою счастливую звезду и заступничество Макарены.
Несмотря на ранний час, комиссар Альфонсо Мартин уже сидел у себя в кабинете, когда Мигель Люхи привел туда Гомеса. Андалусиец решил скрыть тревогу под напускным нахальством.
— И часто вас посещают подобные фантазии, сеньор комиссар? Вытаскивать из постели порядочных людей и тащить в управление, даже не объяснив причин столь вопиющего злоупотребления властью!
Дон Альфонсо с хорошо разыгранным удивлением посмотрел на Люхи.
— Вы тревожили покой мирных граждан, инспектор?
— Насколько мне известно, нет, сеньор комиссар.
— Да, это и впрямь на вас не похоже, инспектор.
Эстебана трясло от ярости. Эти двое полицейских явно и намеренно издевались над ним.
— Вы забрали у него нож, Люхи?
— Да, и уже отправил в лабораторию вместе с одеждой.
— Тогда остается подождать результатов.
Гомес отлично знал, что наступившая в кабинете тишина — лишь часть мизансцены и полицейские просто хотят его деморализовать, но никак не мог справиться с охватившей его тревогой. Комиссар что-то записывал в досье, а инспектор проглядывал испещренный заметками блокнот. Ни тот, ни другой, по-видимому, не обращали внимания на Эстебана.
— Можно мне позвонить Игнасио Виллару?
Гомес, тщетно прождав ответа, встал, но дон Альфонсо, не отрываясь от бумаг, приказал:
— Сидите на месте Гомес, и помалкивайте.
Эстебан замер, но не смог сдержать гневной вспышки.
— Вы не имеете права! Слышите, сеньор комиссар? Вы не имеете права держать меня здесь!
Мартин повернулся к Люхи.
— Как, по-вашему, инспектор, у меня нет права задерживать сеньора Гомеса?
— По-моему, есть, сеньор комиссар.
— Вы меня успокоили, но, быть может, стоит узнать мнение какого-нибудь знаменитого юриста?
— В такое время знаменитые юристы спят, сеньор комиссар.
— Верно. Тем не менее, возможно, сеньор Гомес знаком с каким-нибудь видным законником, и тот с удовольствием встанет с постели, дабы обсудить этот щекотливый вопрос?
— Почему вы не даете мне позвонить Игнасио Виллару?
Дон Альфонсо снова разыграл удивление.
— Вы знали, Люхи, что сеньор Виллар, оказывается, еще и юрист?
— Впервые слышу, сеньор комиссар!
— У меня складывается впечатление, что, должно быть, сеньор Гомес путает его с кем-то другим.
— Я тоже так думаю, сеньор комиссар.
Андалусиец, не выдержал.
— Довольно! Хватит! — заорал он. — Прекратите надо мной измываться! Скажите лучше, в чем вы меня обвиняете!
— Вы предъявляли сеньору Гомесу какие-нибудь обвинения, инспектор?
— Нет, господин комиссар, и не думал.
— Вот видите, сеньор Гомес!
— Но тогда почему я здесь?
— Скажем, просто отдыхаете, пока я не сочту нужным задать вам несколько вопросов.
— О чем?
— О смерти Хуана Миралеса.
— А?
Гомес отлично понимал, что, несмотря на мнимое благодушие, полицейские пристально следят за его реакцией, но весть о смерти бывшего боксера так вышибла его из колеи, что андалусиец даже не пытался скрыть полное замешательство.
— Хуан умер?
— Уж куда мертвее…
— Но… каким образом?
— От удара ножом.
— Вы хотите сказать, его убили?
— Тут не может быть никаких сомнений.
— Где?
— В его же комнате.
— Не может быть!
— Почему?
— Но ведь…
Гомес вдруг прикусил язык, понимая, что чуть не ляпнул лишнее, но дон Альфонсо почти ласково продолжил за него:
— Потому что вы были вместе.
— Но когда я уходил, Хуан спал!
Чувствуя, что ловушка вот-вот захлопнется, андалусиец утратил всякую осторожность.
— Видите ли, сеньор Гомес, самое странное — то, что, прежде чем испустить последний вздох, Миралес весьма отчетливо пробормотал следующий вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Ты надрался, Хуан…
— Я не надрался… просто очень плохо вижу… голова кружится… все вокруг вертится… понимаешь?
— Я провожу тебя до дому.
— Если я не появлюсь на ринге, меня дисквалифицируют и не заплатят денег!
Опьянение вкупе с навязчивыми видениями прошлого создавало новый, нереальный мир. И Эстебана Гомеса, унаследовавшего от далеких арабских предков почтительный страх перед безумием, завораживало это смещение времен. Понимая, что его приятель сейчас целиком во власти призраков и урезонивать его бесполезно, а отчасти и потому, что сам он испытывал некоторое удовольствие, хоть ненадолго отрешаясь от действительности, Гомес поддержал игру.
— Ты лишь малость отдохнешь.
— По-твоему, я не опознаю?
— Да нет же! Иначе разве я стал бы тебя задерживать?
Успокоенный, Миралес двинулся вперед широким, нетвердым шагом лунатика.
Они спустились по рамбла лос Капучинос и свернули налево, на калле де Эскудельера. Бывший боксер говорил без умолку. Следя, чтобы у приятеля не заплетались ноги (ему бы ни за что не поднять Миралеса, если бы тот вдруг упал!), Гомес слушал бредни, не имевшие ничего общего с реальностью. В конце концов, возможно, эти приступы — единственные мгновения, когда Миралес по-настоящему счастлив. Ведь они перечеркивали все неудачи, и Хуан получал возможность начать сначала. Гомес почти завидовал приятелю. Начать сначала!.. Будь это только возможно! Эстебан остался бы в гвадалквивирском хозяйстве и теперь уже наверняка стал управляющим. Но в двадцать лет гражданская война оторвала его от мирных радостей родной Андалусии, и Эстебан вообразил, будто перед ним открыт весь мир. Понадобилось несколько лет, прежде чем Гомес понял всю обманчивость миража, в который имел глупость поверить. Не желая работать за гроши, Гомес познал нищету и, когда его подобрал дон Игнасио, почти умирал с голоду. Нет, сначала ничего не начнешь…
Потом они свернули направо и вышли на калле Нуева де Сан-Франсиско, откуда вытекает крохотная улочка Буль. Там-то и жил Миралес. Гомес устал — Хуан наваливался на него всей тяжестью. Наконец он втащил приятеля в комнату и толкнул на кровать.
— Так… Отоспись хорошенько, Хуан… А когда проснешься, снова будешь в полном порядке.
— Скажи, Эстебан, по-твоему, я поколочу этого арагонца?
— Спрашиваешь! Одной рукой!
— Вот и я так думаю… А уж потом заживем, увидишь, Гомес! Эх, заживем!
— Договорились, amigo, спи!..
Андалусиец на цыпочках вышел из комнаты. Выходя, он как будто заметил тень, метнувшуюся за угол дома, но не придал этому особого значения. Наверняка какой-нибудь нищий ищет пристанища на остаток ночи… Однако, будучи человеком осторожным и предусмотрительным, Гомес на всякий случай вытащил нож и, выпустив лезвие, снова сунул в карман.
Не прошло и десяти минут после ухода Гомеса, как Хуан свалился с постели. Боксеру казалось, будто, не сумев увернуться от страшного удара арагонца, он рухнул на ринг. Миралес вскочил, пока арбитр не закончил счет, и в полном обалдении огляделся. Почему здесь так тихо и сумрачно? Так, значит, он не на ринге? Но где же тогда? Ведь не умер же он, по крайней мере? Все нутро Миралеса сжалось от дикого страха.
— Гомес! — крикнул он.
И в тот же миг дверь тихонько отворилась.
— Это ты, Гомес? — спросил Хуан.
Андалусиец, не отвечая, приближался к Миралесу.
— Мне страшно, Эстебан…
Почему друг не желает с ним говорить? Да еще эта темнота, из-за которой не видно ни зги… Выскользнувшая из-за облака луна заглянула в комнату и высветила приближающийся силуэт. Хуану показалось, что ночной гость меньше и тоньше, чем Эстебан. Бывший боксер так обалдел от удивления, что даже не подумал двинуться с места. Все равно это Эстебан! Никто другой не мог сюда прийти! Эстебан, его друг… Но почему он не говорит ни слова? Гость подошел совсем близко, прежде чем Миралес успел понять, что происходит. Однако он все же еще раз позвал друга:
— Эстебан…
Дикая боль, пронзившая все тело, сначала напомнила ему запрещенный удар во время боя в Орвьедо, после которого его противника лишили права выступать. Но удивление мешало ему думать о боли и сравнивать ощущения. Почему Гомес его ударил? Такой друг! Гость уже выскользнул из комнаты, а Миралес все еще стоял, покачиваясь, и пытался понять, что случилось. Потом боль заслонила собой все остальное. Хуан опустился на колени. Мозг еще сопротивлялся, по-прежнему во власти старых наваждений. Это был запрещенный удар! Лишь бы только арбитр заметил! Падая, Миралес попытался привлечь внимание судей:
— Es un golpe…
И, не договорив, парень рухнул как подкошенный, словно бык на бойне под ударом колотушки мясника, и долго, страшно кричал — полыхающая в животе боль причиняла невыносимые страдания.
Глава VII
— En nombre de la ley! Abra!
Эстебан спросонок подскочил на кровати. Сквозь сон он плохо понял, что кричат там, за дверью, но когда она задрожала под мощными ударами кулака, последние обрывки сновидений рассеялись.
— Gomes! Sabemos este agui! En nombre de la ley, abra!
Андалусиец помнил, что однажды утром его точно таким образом уже будила полиция, и это обернулось для него несколькими годами тюрьмы.
— Un momento! — крикнул Эстебан.
Натягивая штаны и башмаки, он обдумывал все свои действия за последние несколько недель. Нет, вроде бы ничего такого… если только дон Игнасио его не выдал. За дверью уже теряли терпение, и снова принялись барабанить. Гомес пожал плечами. Скорее всего, очередная облава. Его отведут в участок, а потом Виллар вызволит на свободу. В конце концов, не впервой. И тут Эстебан вспомнил, как вызывающе нагло Нина де лас Ньсвес разговаривала с доном Игнасио. Если патрон и в самом деле сдает, дело и впрямь может кончиться очень худо… не считая этой истории с Пако. Гомес поглядел в окно. Внизу ждала полицейская машина. Стало быть, не просто облава… Фараоны побеспокоились ради него лично. Эстебан нервно сглотнул. Он не хотел возвращаться в тюрьму. Но куда сбежишь и каким образом? Нет ни денег, ни друзей… А потом, Эстебан уже привык к спокойной, размеренной жизни. У него сейчас просто не хватило бы пороху бегать по дорогам, как затравленный заяц, спасаясь от полиции.
— Entonces, Gomes? Abre la puerta о si la derribamos?
Слишком поздно, Эстебан… Ты загнан, как крыса, в мышеловку! Он глубоко вздохнул и, вознеся горячую молитву Макарене, чья улыбка согревала его из-за резной решетки, открыл дверь. На пороге стояли инспектор Люхи и двое полицейских в форме. Прежде чем войти, инспектор заметил:
— Долгонько же вы решались открыть!
— Я не привык спать одетым, инспектор.
— Ладно… покажите мне свой нож.
— Нож?
— Надеюсь, вы не заставите нас его искать?
— Нет… пожалуйста…
Эстебан Гомес окончательно растерялся. Зачем им понадобился его нож? Он протянул оружие инспектору, но тот сначала надел перчатки. Теперь до андалусийца наконец дошло: его подозревают в чем-то чертовски серьезном. К счастью, в истории с Пако он не пускал в ход свой нож. Инспектор тщательно осмотрел оружие и, завернув в носовой платок, сунул в карман.
— Это то, что на вас было ночью? — спросил он, указывая на стул, где лежала остальная одежда.
— Да, а что?
— Снимайте штаны!
Эстебан знал, что Люхи просто хочет нагнать страху, и решил показать, какие крепкие у него нервы. Бандит спокойно стянул брюки. Мигель разложил содержимое их карманов на столе, проделал ту же операцию с пиджаком, взял рубашку и галстук и приказал одному из подчиненных упаковать все это и отправить в лабораторию. Гомес попытался хорохориться.
— Хотите пополнить свой гардероб, инспектор?
— Одевайтесь!
— Легко сказать, вы ж забрали мои тряпки!
Но вещи не пожелали возвращать, и пришлось Эстебану достать из шкафа другой костюм. Одеваться под враждебными взглядами троих полицейских было крайне неприятно. Покончив с этой задачей, Гомес повернулся к Мигелю.
— А что теперь?
— Следуйте за нами!
— Куда вы меня ведете?
— А вы не догадываетесь?
Гомес пожал плечами.
— Да, разумеется, но почему?
— Там вам объяснят.
Они явно не собирались ничего говорить, и Эстебан, смирившись с неизбежным, вышел из дома. Теперь он мог уповать лишь на свою счастливую звезду и заступничество Макарены.
Несмотря на ранний час, комиссар Альфонсо Мартин уже сидел у себя в кабинете, когда Мигель Люхи привел туда Гомеса. Андалусиец решил скрыть тревогу под напускным нахальством.
— И часто вас посещают подобные фантазии, сеньор комиссар? Вытаскивать из постели порядочных людей и тащить в управление, даже не объяснив причин столь вопиющего злоупотребления властью!
Дон Альфонсо с хорошо разыгранным удивлением посмотрел на Люхи.
— Вы тревожили покой мирных граждан, инспектор?
— Насколько мне известно, нет, сеньор комиссар.
— Да, это и впрямь на вас не похоже, инспектор.
Эстебана трясло от ярости. Эти двое полицейских явно и намеренно издевались над ним.
— Вы забрали у него нож, Люхи?
— Да, и уже отправил в лабораторию вместе с одеждой.
— Тогда остается подождать результатов.
Гомес отлично знал, что наступившая в кабинете тишина — лишь часть мизансцены и полицейские просто хотят его деморализовать, но никак не мог справиться с охватившей его тревогой. Комиссар что-то записывал в досье, а инспектор проглядывал испещренный заметками блокнот. Ни тот, ни другой, по-видимому, не обращали внимания на Эстебана.
— Можно мне позвонить Игнасио Виллару?
Гомес, тщетно прождав ответа, встал, но дон Альфонсо, не отрываясь от бумаг, приказал:
— Сидите на месте Гомес, и помалкивайте.
Эстебан замер, но не смог сдержать гневной вспышки.
— Вы не имеете права! Слышите, сеньор комиссар? Вы не имеете права держать меня здесь!
Мартин повернулся к Люхи.
— Как, по-вашему, инспектор, у меня нет права задерживать сеньора Гомеса?
— По-моему, есть, сеньор комиссар.
— Вы меня успокоили, но, быть может, стоит узнать мнение какого-нибудь знаменитого юриста?
— В такое время знаменитые юристы спят, сеньор комиссар.
— Верно. Тем не менее, возможно, сеньор Гомес знаком с каким-нибудь видным законником, и тот с удовольствием встанет с постели, дабы обсудить этот щекотливый вопрос?
— Почему вы не даете мне позвонить Игнасио Виллару?
Дон Альфонсо снова разыграл удивление.
— Вы знали, Люхи, что сеньор Виллар, оказывается, еще и юрист?
— Впервые слышу, сеньор комиссар!
— У меня складывается впечатление, что, должно быть, сеньор Гомес путает его с кем-то другим.
— Я тоже так думаю, сеньор комиссар.
Андалусиец, не выдержал.
— Довольно! Хватит! — заорал он. — Прекратите надо мной измываться! Скажите лучше, в чем вы меня обвиняете!
— Вы предъявляли сеньору Гомесу какие-нибудь обвинения, инспектор?
— Нет, господин комиссар, и не думал.
— Вот видите, сеньор Гомес!
— Но тогда почему я здесь?
— Скажем, просто отдыхаете, пока я не сочту нужным задать вам несколько вопросов.
— О чем?
— О смерти Хуана Миралеса.
— А?
Гомес отлично понимал, что, несмотря на мнимое благодушие, полицейские пристально следят за его реакцией, но весть о смерти бывшего боксера так вышибла его из колеи, что андалусиец даже не пытался скрыть полное замешательство.
— Хуан умер?
— Уж куда мертвее…
— Но… каким образом?
— От удара ножом.
— Вы хотите сказать, его убили?
— Тут не может быть никаких сомнений.
— Где?
— В его же комнате.
— Не может быть!
— Почему?
— Но ведь…
Гомес вдруг прикусил язык, понимая, что чуть не ляпнул лишнее, но дон Альфонсо почти ласково продолжил за него:
— Потому что вы были вместе.
— Но когда я уходил, Хуан спал!
Чувствуя, что ловушка вот-вот захлопнется, андалусиец утратил всякую осторожность.
— Видите ли, сеньор Гомес, самое странное — то, что, прежде чем испустить последний вздох, Миралес весьма отчетливо пробормотал следующий вопрос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27