- Дело-то в том, что наговаривает она на себя! Ничего у нее с ним не
было. Не было, понимаете!
Все трое они переглядывались - лейтенант, директор и директорша.
- Я что хочу этим сказать? А заступиться за нее некому! Вы и валите
все на нее!
- Кто же это, Вася, на нее валит? - усмехнулся директор.
- А вы и валите. Вы! - Он, наконец, присел. - А я даю вам слово, что
Нюшу я защищу. Она чистая, и вы ее не троньте и мизинцем!
- А где ты был раньше? - грубо спросила директорша.
- Там, где и все! - Крикун не отвел взгляда.
Директор вздохнул:
- Мы все всегда чуть-чуть припаздываем, Вася.
Директорша иронически усмехнулась и, подойдя к Крикуну вплотную, зло
спросила:
- Ты, Вася, всюду распространяешь, что она чистая и незапятнанная,
мол, и не жила с Акишиевым, так? А мы и такие и сякие... Так?
- Вера! - крикнул директор.
- Что Вера? Вера, Вера! Я первая? Все мы гнались за ней, все! Вера,
Вера! А ты, - она наступала на Крикуна, - что ты-то путаешься под ногами?
Жених паршивый! Что же не уберег ее?
- Как не уберег?! Что с ней?! - Крикун теперь испуганно отступал от
нее. - Как не уберег?
- У Ротовской травилась она, твоя чистая! - крикнула хрипло
директорша. - Артистка из погорелого театра! Ах, ах, ах, мы такие
оскорбленные!
- Вера! Вера-а-а!

Мокрушин взял ружье и сказал:
- Я, Сань, пойду побалуюсь. - После сытного обеда бородатый леший
раздобрел и, уходя, им подмигнул загадочно. - Часиков через пяток ждите.
- Может, и я с тобой?
- А ее куда? Испужаится еще... Охраняй уж...
...Потом он подсел к ней, и она была рядом. Снова что-то нахлынуло,
как там, первый раз, и он приобнял ее, и ему показалось, что плечи ее, на
которые он положил руки, вдавились вместе с его рукой. Он почувствовал,
что она неподатлива, что она как-то боится его.
- Ты что? - зашептал он.
- Не надо, Саша.
- Чего не надо-то?
- Не надо, миленький.
- Так, а как же ты?.. В прошлый раз-то... Сама же хотела...
- То было, Саша, в прошлый...
- А теперь, значит, отрезала, не любишь, значит? - Он ерничал. - Про
того Мослова, или Мосолова, вспомнила? Или как его по-другому?
- Сашенька, что же ты говоришь-то? Я люблю тебя, одного тебя... Но не
надо, Сашенька... Ты сам будешь ругать себя... Замучаешь себя...
Он долго молчал.
- Все, завязано! - сказал приобнимая. - Не надо. Действительно, Нюша,
не надо...

18
Лишь на четвертый день они догнали воду - слишком много времени
потеряли на демагогии, как определил потом, признавая общую вину,
Иннокентий Григорьев. Искусственный канал соединился, когда сняли
перемычки. Вода из озера хлынула вниз, несколько часов она лила шустро, и
три четверти леса, поваленного безалаберно в разных местах лощины, они
волоком, по воде, перетащили за сутки. Потом, когда вода в речке упала и
озеро "потекло" в сторону реки, работы пошли тяжелее, а последние лесины
буквально тащили по грязи...
В те часы была их жизнь неимоверно тяжелой, жестокой и суровой. Они
зверски орали друг на друга, и на своего бригадира, кажется, в первую
очередь. Это он выдумал им такую программу! Он, ни кто иной. Забыли, как
день назад хвалили его, превозносили и делали богом - решил-то он
пронблему, можно сказать, полушутя-полусерьезно. Всего день назад он был в
их глазах особый, замечательный парень, он упал им в качестве подарка с
неба - хозяин, деятель и борец, счастливый человек трудной судьбы.
Иннокентий так говорил, подмазываясь, и тот же Иннокентий, когда уловил
другое настроение людей, стал потихоньку их уводить в иной бок. Зачем
стоило, мол, затевать все это даже без малой механизации? Чужой, злой его
голос бил хлестко, и от губительных суждений эти и без того злые люди,
пахавшие без передышки почти трое суток, сатанели.
- Хватит, - закричал первым Метляев, - к черту эту остальную часть.
Можно было его понять. Весь он почернел, ибо, как простаку, ему
вместе с самим бригадиром и Васькой Вахниным в этих условиях доставалась
самая тяжелая часть работы: лесины им надо было выковырять из болотной
жижи и тоском тащить до канала, где еще осталась какая-то часть воды.
- Доделаем, - рассудительно успокоил бригадир, подталкивая жердь под
очередную лесину. - Ну, взяли, Коля! Еще один плотик, и баста!
Они взяли еще и еще, потом еще, и уже выбились из сил перед самым
обедом. Нюша им принесла обед сюда, все потянулись к лужку, где она
расстелила скатерку. Лишь Акишиев не уступал, пихая к каналу очередную
лесину.
...Если бы кто-то потом описывал его историю, он, конечно, сказал бы:
Акишиев здесь первый раз подорвался, здесь он, потеряв в них веру, решил
доказать: до последней лесины можно вызволить, до последнего бревна
привезти в строящийся поселок. Он не ушел даже тогда, когда остался один:
ушел и Мокрушин.
Лишь помогала ему Нюша. Последнюю лесину они перекатывали долго и
бесполезно, Акишиев не сдался и после того, как где-то под ребрами у него
ойкнуло, в глазах поплыли черные мухи, он уткнулся коленом в грязь...
Потом он встал, потом он дотащился до плотов, потом он последнее бревнище
увязал, еще что-то Нюше сказал, и упал на еловую постель, сготовленную
кем-то. Он уснул мертвым сном.

19
"Стоит ли это все того, чтобы отдавать свою жизнь капля за каплей?
Совершать такие поступки, умирать на плоту от боли? Есть-то дела крупные,
благородные! Что же метать бисер перед свиньями?" - "Тихо, Нюшенька,
сладко поспи! Не стоят они того!" - "Одни живут и поражают своей
исключительностью, а он... Он, знаете о чем рассказывал, когда упал на
плоту и говорил мне тихо, скрывая страдание: "Метляева ты зря так не
долюбливаешь! Привлекательный человек! Хочет ведь лучше стать"... Это о
том самом Метляеве, который по сути первым поставил Сашу-то в такое
положение. "Верить надо в людей, Нюша! Человек сложный, умный, но
изломанный... Он десятым в бедной семье рос... Доброту-то и этот леший в
себе скрывает. Говорит, запряжет, бывало, тятя в бричку Орлика. На душе -
сладко от езды быстрой!"... Они бросили его, он надорвался, а виду не
показал"... - "Спи, спи!" - "Как же... как же... Идут люди, их в кино
показывают... мысль о долге каждого перед человечеством... а тут... тут
всего простой пример... Как же теперь буду жить! Без Сашеньки, без его
смеха, без дела его..."

Акишиев упал на еловую постель. Внутри все разрывалось, боль
усиливалась с каждой минутой.
- Ты-ка, дай мне водички, - попросил он.
Нюша опрометью бросилась за кружкой, которая была в куче посуды там,
на лужке.
- Зачем? Ты из ладошек...
Она, волнуясь, спешно вымыла руки и зачерпнула в большие свои ладони
студеной речной воды.
Он стал нежадно пить.
- Пахнет-то, - сказал он, глядя на нее ласково, - снегами... Как это
ты пела-то? Идут белые снеги, и я тоже уйду?
- Где болит, Сашенька? - Она впервые так назвала его и прильнула к
его тяжело поднимающейся и опускающейся груди.
- Ничего, уже проходит... Который теперь час-то?
- Рассветает, поди, - сказала она.
- Вот жизнь! - он тихо улыбнулся. - Все свет и свет, ни тебе
полнолуния, ни тебе темноты...
- А полнолуние, Сашенька, теперь и есть... Ты-ка взгляни на
небо-то...
- Ага, полнолуние... Ты не обидешься на меня, что я тебе скажу? Нет?
- Нет, - тихо прошептала она, догадываясь, о чем он ей скажет.
- Ты самая красивая девушка, Нюша... Но согрешил я... Согрешил с
Клавкой... Совесть меня мучает...
Она замерла, напружинилась вся.
- Клавка-то растерялась... Растерялась... И вдумчивая, и мучает ее
что-то, а я-то и вовсе болезненно сознаю, что теперь-то нельзя ничего
переиначить... Нельзя...
Она не отвечала ему, в душе тяжело что-то билось, и она не понимала,
как надо поступать ей.
- Вот и вся мудрость... Самая ты красивая девушка, а совесть меня
мучает... Это все-то не придумаешь и не пропоешь, как в песнях, это все
потому, что в обратную сторону не повернешь... Почитай мне что-нибудь...
легче, глядишь, будет!

Мокрушин, вернувшись к ним, увидел их рядом, - она над ним плакала.
Мокрушин поднял ее, вынес на берег, затем бережно выносил и Санькино
обессиленное тело. "Что же ты так-то? - шептал он. - Чего же так,
выходит-то? - он говорил сам с собой. - Ну, ничего! - Сам себе и отвечал.
- Потерпи! Мы тебя к Михалычу, на кордон, там и доктор... Там и бабка его
травкой отпоит..."
Нюша шла за ними следом и все ревела, до самого кордона.

20
Наконец, все выяснилось. Лишь Клавка не сдавалась, настаивала на
суде, грозилась сама дать десять лет, не меньше. Но отпущенная и никем уже
не задерживаемая, Нюша уезжала на той самой Мошке, на которой приехал в
поселок Саша Акишиев.
"Саша, Саша! - повторяла про себя, когда Мошка закачалась на волне. -
Да умерла бы я - не отравила, Саша! Родной мой! Кто же доглядит тебя?"

- Хорошо, что уехала, - сказал следователь. - Сидит таких понапрасну
много.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11