.. А эти ребята, насколько я понял, и мать родную ограбить не постесняются.
Я кивал головой, слушая Феликса вполуха. Вопрос о том, ограбят или нет антикварную квартиру Латынина-старшего, волновал меня сейчас меньше прочих. Я в эту минуту взвешивал, подкидывал, пробовал на язык новое ощущение, возникшее во мне. Ощущение это состояло в том, что Андрей Елин, оказывается, всю жизнь был для меня довольно близким человеком. Да, я мог не видеть его и не слышать по году, а встретившись, мы бывали с ним холодны и ироничны. Но теперь, честно оглядывая историю наших отношений, вернее, отсутствия их, я приходил к выводу, что всегда он оставался для меня некоей меткой, полузаметной зарубинкой, по которой я бессознательно отмерял собственные продвижения в жизни. В сущности, я ведь постоянно все знал о нем, а Кригер охотно поддерживал во мне этот интерес, рассказывал о Елине в мельчайших подробностях. Никогда мне теперь не узнать этого точно, но я подозревал, что так же он рассказывал ему про меня. И вот я вдруг осознал, что его смерть – это не просто смерть знакомого человека, что с этой смертью потерялась еще одна частица моей жизни, еще одна после Кригера. Я позвонил Сухову и рассказал про Елина. Он тяжко вздохнул:
– Ну спасибо тебе. Обрадовал. Еще один труп подкинул.
– Извини, если что не так, – сказал я.
– Ладно, будем искать твоего мальчишку, – заключил Сухов.
– Хорошо бы адрес этого “кабинета” выяснить. Вдруг он там и сидит?
– Попробуем, – согласился Сухов. – Это мысль. – Он замолчал, я понял, что он записывает. – Перово, говоришь? Перово – оно большое. Поточнее данных нет? Улица или ориентир хотя бы: кинотеатр, ресторан, а? Нет? Ну ты выясни получше, расспроси там общих знакомых, может, кто был у него все-таки.
– А следствию я не помешаю? – не удержался я от ехидного вопроса, но тут же пожалел об этом.
– Ты это брось, – сурово сказал Сухов, и я буквально ощутил, как он наливается гневом. – Нашел, понимаешь, время...
И, бросив на прощание свое коронное: “Если что узнаешь – звони”, повесил трубку.
Потом я поехал в суд. Ибо эта история на глазах сулила все меньше и меньше возможностей оказаться моей прямой работой, но сама работа оставалась: Ира Уткина ждала, что я ей чем-нибудь помогу, а Глеб Завражный ждал, что я напишу ему моральный “кусок” на пятницу.
Судья оказался молодым мужиком примерно моих лет. Он долго не мог вспомнить, о ком речь, извинялся, разводя руками: дела идут потоком! Но когда секретарь принесла из архива тоненькое “Дело”, пролистал его и хлопнул себя по лбу:
– А, по собственному желанию!
В “Деле” кроме справок с работы и места жительства имелся всего один листок – заявление. “Прошу развести меня с мужем Уткиным Сергеем Владимировичем по собственному желанию”, – написала моя героиня. Мы с судьей посмеялись.
– Теперь я ее, конечно, вспоминаю, – сказал он. – Тихая такая. Пришла, развестись, говорит, хочу. Не сошлись характерами, бьет он меня. А в милицию обращались, спрашиваю? Молчит. По-моему, дурочка она совсем. И глаз у нее маленько косит, да?
Ирина не показалась мне такой уж дурочкой, да и глаз у нее, насколько я помнил, не косил. Но я сделал скидку на то, что судья видел ее больше года назад и у него в голове она могла смешаться с какой-нибудь другой такой же бедолагой.
– Эх, – вздохнул он, – обычная история. Вот таких эти Жюльены Сорели и ловят ради московской прописки. Потом, конечно, слезы. Горе-то у девчушек настоящее, они еще в любовь верят... А тем – что, сделал дело, гуляй смело... Но больше она не пришла. Может, стерпелось, слюбилось? И так бывает.
Я рассказал ему, как обстоят дела, он философски покачал головой:
– Значит, все-таки придет...
Все это прекрасно ложилось ко мне в материал. Я переписал в блокнот наивное Иринино заявление и поехал по следующему адресу – на завод, где Сергей Уткин работал электромонтажником четвертого разряда.
Сонной вахтерше я показал мельком свое новенькое удостоверение и после равнодушного кивка оказался за проходной. Начальник электромонтажного цеха, изможденный человек с высокими залысинами, сидел у себя в каптерке, но в течение первых десяти минут своего пребывания там я не только не смог перекинуться с ним парой слов, но даже поздороваться. Сам цех был светлым и тихим – электромонтажники орудовали в основном отвертками, паяльниками и другими нешумными предметами, но вокруг стола начальника бушевал, как мне показалось, перманентный скандал.
Один кричал, что пусть Армашкин идет к черту со своими изоляторами, а он их ставить не будет – себе дороже. Другой, весь замасленный, шумел, чтоб немедленно разгружали, а не то он уедет и чихал он на ихние проблемы, у него самого план. Третий, в костюме и при галстуке, шипел, что будет жаловаться в министерство. Заметив, видимо, у двери мое растерянное лицо, начальник посылал мне через их головы слабые оправдательные улыбки.
Я понял, что, если не включусь в этот ритм, придется уходить отсюда несолоно хлебавши, пробился к столу и представился.
Начальник почему-то обрадовался, встал, сказал костюмно-галстучному:
– Жалуйся куда хочешь. – А остальным объявил: – Ко мне товарищ из газеты. Все вопросы к Армашкину.
Через минуту кабинет опустел. Я изложил цель своего прихода.
Начальник потер ладонью лоб:
– Сам Уткин сейчас в отпуске. А пойдемте, я вас в комитет комсомола отведу, там его лучше знают, по дороге и побеседуем.
По дороге я узнал, что Уткин теперь уже электромонтажник не четвертого, а пятого разряда, больше того, бригадир комсомольско-молодежной бригады.
– Хорошо работаете, – рассказывал начальник. – Грамотно. Без брака. План перевыполняет, премии получает. Так и говорит: мне, говорит, деньги нужны. Ну что еще? Спокойный мужик, это мне нравится. У нас ведь видели как? Содом и гоморра – и так целый день. Производство! А он подойдет по-тихому: Семен Ильич, так и так, нужно то-то и то-то. Такому и отказывать грех. А насчет семейных дел – это мы не знаем, чем он там после работы занимается.
Секретарь комитета комсомола всплеснула руками:
– Ну, Уткин! Ну, мы ему покажем! Пусть только из отпуска выйдет. Мы его на комитет вытащим! Будет знать, как жену терроризировать!
Немного успокоившись, она сообщила:
– А мы его в бюро собирались вводить. Он ведь довольно активный общественник, в ДНД участвует, недавно один двух хулиганов задержал. И на собраниях всегда выступает, он хорошо умеет говорить, складно так. Надо же – лицемер!
На шум зашел в комнату улыбчивый толстяк – оказалось, председатель месткома.
– Уткин? – удивился он. – А мы ему тут квартиру выбивать собираемся. Как очереднику района.
Принесли уткинское заявление. “В связи с тем, что у меня молодая семья, которая может в любой момент увеличиться, а также больная теща, и мы живем в аварийном доме, предназначенном к слому...”
Я переписал заявление дословно. Мерзковатенький облик вырисовывался постепенно у этого Уткина.
– Нехорошо, товарищи, получается, – сокрушенно покрутил головой предместкома. – Проглядели мы человека. Дождались, что пресса вмешалась. А ведь он... Сколько лет он у нас работает?
– Два с половиной, – ответил начальник цеха.
– Вот видите, – сказал предместкома и ушел.
– Положим, работает он у вас не больше полутора, – заметил я скорее справедливости ради. – Но не в этом дело...
– А по-моему, два, – возразила секретарь. – Меня как раз выбрали, и он пришел.
– Да что гадать, – сказал досадливо начальник цеха, – зайти к Марье Тимофеевне, и все.
Дверь с табличкой “Отдел кадров” находилась напротив и была заперта.
– Обедаете, – сказал начальник цеха. – Вы запишите телефон, я ее предупрежу, она вам скажет.
Когда я приехал в редакцию, до встречи с Ириной оставался еще час. Мимо меня по коридору пролетел Завражный, на ходу ткнув карандашом в мою сторону:
– Делаешь?
– Делаю.
Я поел в столовой, а потом заглянул к Феликсу. Они с Ликой клеили какой-то коллаж.
– Не нашел своего Латынина? – спросила Лика.
– Его теперь другие люди ищут. Серьезные, – ответил я и тут только первый раз за день вспомнил про поручение Сухова. Надо бы вечером позвонить Костиной, вдруг она чего-нибудь да вспомнит.
– Мы в кино хотим сходить, – сказал Феликс. – На “Амаркорд” Феллини. Позвони своей директрисе.
Жизнь, похоже, опять входила в нормальную колею.
Ни погонь, ни драк не предвиделось.
Сергей Уткин оказался мрачным типом выше среднего роста с синяком вокруг левого глаза. Водкой от него несло, будто он дот только минуту назад хватил полный стакан.
Вероятней всего, так оно и было. Когда я заглянул к нему в комнату, на столе стояла бутылка, довершая натюрморт из грязных тарелок, захватанных чашек и заветренных объедков.
– Из газеты, – пробурчал он. – А почему сразу не из прокуратуры?
Я присел на один из стульев, с интересом оглядываясь по сторонам. Обстановка казалась совершенно непригодной для жилья. Шкаф, потерявший за долгую жизнь одну створку и две ноги, замененных теперь протезами из кирпичей, кровать – не кровать даже, а топчан, прикрытый грязными тряпками, которые когда-то были постельным бельем. Вместе с упомянутым уже столом и тремя шаткими стульями весь интерьер.
– Чего изучаете? – грубо спросил Уткин. – Не нравится, как пролетарии живут? Ну ничего, переедем в новую квартиру – вот там заживем, там обставимся! Ирина, жена! – закричал он, ерничая, и забарабанил в стенку. – Когда переезжать будем? И ничего вы со мной не сделаете, – снова повернулся он ко мне. – Я тут прописанный, ясно? И осуществляю свое право на площадь, данное мне Конституцией. Вот так вот!
Да, говорить Уткин умел. А водка, похоже, не давала ему молчать. В сочетании с тем, что я узнал о нем на заводе, портрет получался изумительный. У меня и заголовок был уже готов для материала: “Курский соловей”.
Перед уходом я заглянул на половину к Ирине. Здесь было чисто, но тоже как-то голо.
– Может, не стоит вам здесь сегодня ночевать? – спросил я. – Поезжайте куда-нибудь к родственникам или знакомым.
– Ничего, я привычная, – махнула она рукой.
Поздно вечером, после кино, я позвонил Марине Костиной.
– У него была девушка, – сказала она, – по-моему, Таня. Помнишь, он приходил с ней к нам на вечер встреч в прошлом году?
Я помнил. У меня сохранилось впечатление о чем-то высоком и светловолосом.
– А как ее найти?
– Ох, он был такой конспиратор! От всех все скрывал. Но у меня почему-то сидит в голове, что она работала с ним вместе, чуть ли не в одном отделе.
Ну что ж, это было уже кое-что. По крайней мере, сегодня я лягу спать с надеждой.
27
Когда Феликс уехал на работу, я сел писать материал. Есть старое журналистское правило, которому меня стали учить с первых же дней работы в газете. Набрал фактуры полный блокнот? Теперь отложи его в сторону и садись за стол, больше до самого конца в него не заглядывай. Фактура должна начать жить в тебе самостоятельной жизнью, иначе хорошего материала не получится. Блокнот понадобится только для одного: проверки фактов, цифр и так далее.
Я писал всю первую половину дня, прервавшись лишь один раз, чтобы позвонить по елинскому служебному телефону.
– Можно попросить Таню? – спросил я наобум.
– Попцову? – ответил мужской голос. – Она в командировке.
– Минуточку! – крикнул я, чтобы не дать ему положить трубку, совершенно, впрочем, не представляя, что говорить.
– Да, – вежливо откликнулся он.
– Видите ли... – решился я наконец, – я друг Андрея Елина...
Голос в трубке сразу размягчился, задрожал и как-то потек:
– О, мы знаем, конечно. Такое несчастье... Татьяне уже позвонили, она должна приехать завтра вечером.
Как видно, в отделе это не было ни для кого секретом. Я облегченно перевел дух.
– Вы не подскажете ее домашний телефон?
– Да, да, разумеется, – сочувственно-понимающе отозвался голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Я кивал головой, слушая Феликса вполуха. Вопрос о том, ограбят или нет антикварную квартиру Латынина-старшего, волновал меня сейчас меньше прочих. Я в эту минуту взвешивал, подкидывал, пробовал на язык новое ощущение, возникшее во мне. Ощущение это состояло в том, что Андрей Елин, оказывается, всю жизнь был для меня довольно близким человеком. Да, я мог не видеть его и не слышать по году, а встретившись, мы бывали с ним холодны и ироничны. Но теперь, честно оглядывая историю наших отношений, вернее, отсутствия их, я приходил к выводу, что всегда он оставался для меня некоей меткой, полузаметной зарубинкой, по которой я бессознательно отмерял собственные продвижения в жизни. В сущности, я ведь постоянно все знал о нем, а Кригер охотно поддерживал во мне этот интерес, рассказывал о Елине в мельчайших подробностях. Никогда мне теперь не узнать этого точно, но я подозревал, что так же он рассказывал ему про меня. И вот я вдруг осознал, что его смерть – это не просто смерть знакомого человека, что с этой смертью потерялась еще одна частица моей жизни, еще одна после Кригера. Я позвонил Сухову и рассказал про Елина. Он тяжко вздохнул:
– Ну спасибо тебе. Обрадовал. Еще один труп подкинул.
– Извини, если что не так, – сказал я.
– Ладно, будем искать твоего мальчишку, – заключил Сухов.
– Хорошо бы адрес этого “кабинета” выяснить. Вдруг он там и сидит?
– Попробуем, – согласился Сухов. – Это мысль. – Он замолчал, я понял, что он записывает. – Перово, говоришь? Перово – оно большое. Поточнее данных нет? Улица или ориентир хотя бы: кинотеатр, ресторан, а? Нет? Ну ты выясни получше, расспроси там общих знакомых, может, кто был у него все-таки.
– А следствию я не помешаю? – не удержался я от ехидного вопроса, но тут же пожалел об этом.
– Ты это брось, – сурово сказал Сухов, и я буквально ощутил, как он наливается гневом. – Нашел, понимаешь, время...
И, бросив на прощание свое коронное: “Если что узнаешь – звони”, повесил трубку.
Потом я поехал в суд. Ибо эта история на глазах сулила все меньше и меньше возможностей оказаться моей прямой работой, но сама работа оставалась: Ира Уткина ждала, что я ей чем-нибудь помогу, а Глеб Завражный ждал, что я напишу ему моральный “кусок” на пятницу.
Судья оказался молодым мужиком примерно моих лет. Он долго не мог вспомнить, о ком речь, извинялся, разводя руками: дела идут потоком! Но когда секретарь принесла из архива тоненькое “Дело”, пролистал его и хлопнул себя по лбу:
– А, по собственному желанию!
В “Деле” кроме справок с работы и места жительства имелся всего один листок – заявление. “Прошу развести меня с мужем Уткиным Сергеем Владимировичем по собственному желанию”, – написала моя героиня. Мы с судьей посмеялись.
– Теперь я ее, конечно, вспоминаю, – сказал он. – Тихая такая. Пришла, развестись, говорит, хочу. Не сошлись характерами, бьет он меня. А в милицию обращались, спрашиваю? Молчит. По-моему, дурочка она совсем. И глаз у нее маленько косит, да?
Ирина не показалась мне такой уж дурочкой, да и глаз у нее, насколько я помнил, не косил. Но я сделал скидку на то, что судья видел ее больше года назад и у него в голове она могла смешаться с какой-нибудь другой такой же бедолагой.
– Эх, – вздохнул он, – обычная история. Вот таких эти Жюльены Сорели и ловят ради московской прописки. Потом, конечно, слезы. Горе-то у девчушек настоящее, они еще в любовь верят... А тем – что, сделал дело, гуляй смело... Но больше она не пришла. Может, стерпелось, слюбилось? И так бывает.
Я рассказал ему, как обстоят дела, он философски покачал головой:
– Значит, все-таки придет...
Все это прекрасно ложилось ко мне в материал. Я переписал в блокнот наивное Иринино заявление и поехал по следующему адресу – на завод, где Сергей Уткин работал электромонтажником четвертого разряда.
Сонной вахтерше я показал мельком свое новенькое удостоверение и после равнодушного кивка оказался за проходной. Начальник электромонтажного цеха, изможденный человек с высокими залысинами, сидел у себя в каптерке, но в течение первых десяти минут своего пребывания там я не только не смог перекинуться с ним парой слов, но даже поздороваться. Сам цех был светлым и тихим – электромонтажники орудовали в основном отвертками, паяльниками и другими нешумными предметами, но вокруг стола начальника бушевал, как мне показалось, перманентный скандал.
Один кричал, что пусть Армашкин идет к черту со своими изоляторами, а он их ставить не будет – себе дороже. Другой, весь замасленный, шумел, чтоб немедленно разгружали, а не то он уедет и чихал он на ихние проблемы, у него самого план. Третий, в костюме и при галстуке, шипел, что будет жаловаться в министерство. Заметив, видимо, у двери мое растерянное лицо, начальник посылал мне через их головы слабые оправдательные улыбки.
Я понял, что, если не включусь в этот ритм, придется уходить отсюда несолоно хлебавши, пробился к столу и представился.
Начальник почему-то обрадовался, встал, сказал костюмно-галстучному:
– Жалуйся куда хочешь. – А остальным объявил: – Ко мне товарищ из газеты. Все вопросы к Армашкину.
Через минуту кабинет опустел. Я изложил цель своего прихода.
Начальник потер ладонью лоб:
– Сам Уткин сейчас в отпуске. А пойдемте, я вас в комитет комсомола отведу, там его лучше знают, по дороге и побеседуем.
По дороге я узнал, что Уткин теперь уже электромонтажник не четвертого, а пятого разряда, больше того, бригадир комсомольско-молодежной бригады.
– Хорошо работаете, – рассказывал начальник. – Грамотно. Без брака. План перевыполняет, премии получает. Так и говорит: мне, говорит, деньги нужны. Ну что еще? Спокойный мужик, это мне нравится. У нас ведь видели как? Содом и гоморра – и так целый день. Производство! А он подойдет по-тихому: Семен Ильич, так и так, нужно то-то и то-то. Такому и отказывать грех. А насчет семейных дел – это мы не знаем, чем он там после работы занимается.
Секретарь комитета комсомола всплеснула руками:
– Ну, Уткин! Ну, мы ему покажем! Пусть только из отпуска выйдет. Мы его на комитет вытащим! Будет знать, как жену терроризировать!
Немного успокоившись, она сообщила:
– А мы его в бюро собирались вводить. Он ведь довольно активный общественник, в ДНД участвует, недавно один двух хулиганов задержал. И на собраниях всегда выступает, он хорошо умеет говорить, складно так. Надо же – лицемер!
На шум зашел в комнату улыбчивый толстяк – оказалось, председатель месткома.
– Уткин? – удивился он. – А мы ему тут квартиру выбивать собираемся. Как очереднику района.
Принесли уткинское заявление. “В связи с тем, что у меня молодая семья, которая может в любой момент увеличиться, а также больная теща, и мы живем в аварийном доме, предназначенном к слому...”
Я переписал заявление дословно. Мерзковатенький облик вырисовывался постепенно у этого Уткина.
– Нехорошо, товарищи, получается, – сокрушенно покрутил головой предместкома. – Проглядели мы человека. Дождались, что пресса вмешалась. А ведь он... Сколько лет он у нас работает?
– Два с половиной, – ответил начальник цеха.
– Вот видите, – сказал предместкома и ушел.
– Положим, работает он у вас не больше полутора, – заметил я скорее справедливости ради. – Но не в этом дело...
– А по-моему, два, – возразила секретарь. – Меня как раз выбрали, и он пришел.
– Да что гадать, – сказал досадливо начальник цеха, – зайти к Марье Тимофеевне, и все.
Дверь с табличкой “Отдел кадров” находилась напротив и была заперта.
– Обедаете, – сказал начальник цеха. – Вы запишите телефон, я ее предупрежу, она вам скажет.
Когда я приехал в редакцию, до встречи с Ириной оставался еще час. Мимо меня по коридору пролетел Завражный, на ходу ткнув карандашом в мою сторону:
– Делаешь?
– Делаю.
Я поел в столовой, а потом заглянул к Феликсу. Они с Ликой клеили какой-то коллаж.
– Не нашел своего Латынина? – спросила Лика.
– Его теперь другие люди ищут. Серьезные, – ответил я и тут только первый раз за день вспомнил про поручение Сухова. Надо бы вечером позвонить Костиной, вдруг она чего-нибудь да вспомнит.
– Мы в кино хотим сходить, – сказал Феликс. – На “Амаркорд” Феллини. Позвони своей директрисе.
Жизнь, похоже, опять входила в нормальную колею.
Ни погонь, ни драк не предвиделось.
Сергей Уткин оказался мрачным типом выше среднего роста с синяком вокруг левого глаза. Водкой от него несло, будто он дот только минуту назад хватил полный стакан.
Вероятней всего, так оно и было. Когда я заглянул к нему в комнату, на столе стояла бутылка, довершая натюрморт из грязных тарелок, захватанных чашек и заветренных объедков.
– Из газеты, – пробурчал он. – А почему сразу не из прокуратуры?
Я присел на один из стульев, с интересом оглядываясь по сторонам. Обстановка казалась совершенно непригодной для жилья. Шкаф, потерявший за долгую жизнь одну створку и две ноги, замененных теперь протезами из кирпичей, кровать – не кровать даже, а топчан, прикрытый грязными тряпками, которые когда-то были постельным бельем. Вместе с упомянутым уже столом и тремя шаткими стульями весь интерьер.
– Чего изучаете? – грубо спросил Уткин. – Не нравится, как пролетарии живут? Ну ничего, переедем в новую квартиру – вот там заживем, там обставимся! Ирина, жена! – закричал он, ерничая, и забарабанил в стенку. – Когда переезжать будем? И ничего вы со мной не сделаете, – снова повернулся он ко мне. – Я тут прописанный, ясно? И осуществляю свое право на площадь, данное мне Конституцией. Вот так вот!
Да, говорить Уткин умел. А водка, похоже, не давала ему молчать. В сочетании с тем, что я узнал о нем на заводе, портрет получался изумительный. У меня и заголовок был уже готов для материала: “Курский соловей”.
Перед уходом я заглянул на половину к Ирине. Здесь было чисто, но тоже как-то голо.
– Может, не стоит вам здесь сегодня ночевать? – спросил я. – Поезжайте куда-нибудь к родственникам или знакомым.
– Ничего, я привычная, – махнула она рукой.
Поздно вечером, после кино, я позвонил Марине Костиной.
– У него была девушка, – сказала она, – по-моему, Таня. Помнишь, он приходил с ней к нам на вечер встреч в прошлом году?
Я помнил. У меня сохранилось впечатление о чем-то высоком и светловолосом.
– А как ее найти?
– Ох, он был такой конспиратор! От всех все скрывал. Но у меня почему-то сидит в голове, что она работала с ним вместе, чуть ли не в одном отделе.
Ну что ж, это было уже кое-что. По крайней мере, сегодня я лягу спать с надеждой.
27
Когда Феликс уехал на работу, я сел писать материал. Есть старое журналистское правило, которому меня стали учить с первых же дней работы в газете. Набрал фактуры полный блокнот? Теперь отложи его в сторону и садись за стол, больше до самого конца в него не заглядывай. Фактура должна начать жить в тебе самостоятельной жизнью, иначе хорошего материала не получится. Блокнот понадобится только для одного: проверки фактов, цифр и так далее.
Я писал всю первую половину дня, прервавшись лишь один раз, чтобы позвонить по елинскому служебному телефону.
– Можно попросить Таню? – спросил я наобум.
– Попцову? – ответил мужской голос. – Она в командировке.
– Минуточку! – крикнул я, чтобы не дать ему положить трубку, совершенно, впрочем, не представляя, что говорить.
– Да, – вежливо откликнулся он.
– Видите ли... – решился я наконец, – я друг Андрея Елина...
Голос в трубке сразу размягчился, задрожал и как-то потек:
– О, мы знаем, конечно. Такое несчастье... Татьяне уже позвонили, она должна приехать завтра вечером.
Как видно, в отделе это не было ни для кого секретом. Я облегченно перевел дух.
– Вы не подскажете ее домашний телефон?
– Да, да, разумеется, – сочувственно-понимающе отозвался голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28