– Вот эти часы, на которые вы обратили внимание, по некоторым сведениям, принадлежали самому Наполеону, их якобы отбили у арьергарда наполеоновской армии платовские казаки в двенадцатом году. Но я не верю! Про всякую приличную вещь говорят, что она была никак не меньше, чем у Наполеона, Павла или Людовика. Виктор Васильевич купил их лет пятнадцать назад у какого-то забулдыги в Костроме, отмыл, подреставрировал... Да, так мы отвлеклись. Вы говорите, что пришли насчет Саши?
Я рассеянно кивнул головой. Я все еще не мот отделаться от впечатления, которое произвело на меня мое открытие. Мы сидели напротив друг друга в музейных креслах с резными позолоченными подлокотниками, а между нами стоял столик, который, вероятно, можно было бы назвать журнальным, если бы ему не было лет сто пятьдесят. Его крышка состояла из тщательно подобранных и подогнанных кусочков отполированного зеленого камня, образующих затейливую мозаику. Я готов был поклясться, что видел однажды подобный малахитовый столик в комиссионном магазине на Октябрьской площади, куда мы случайно забрели с Ниной. Он запомнился мне потому, что Нина восхищалась не столько столиком, сколько ценой на него: там была какая-то пятизначная цифра.
Столик украшала хрустальная ладья, помещенная в металлическую корзину тончайшей работы. Я уже понял, что в этом доме она не серебряной быть не может. И если даже на ней нет клейма поставщика двора его императорского величества, какого-нибудь Хлебникова или Фаберже, корзинка стоит столько, сколько я не зарабатываю за целый год. Кругом висели на стенах картины в массивных лепных рамах, стояли на полках статуэтки и вазы, а за фигурными створками шкафов тускло отсвечивал фарфор.
– Да, – сказал я, – совершенно верно. Насчет Саши.
– Ох, – вздохнула Елена Сергеевна, – он очень трудный мальчик. Отец так с ним мучается. А уж меня он просто ни во что не ставит! А что, собственно, случилось? – вдруг испугалась она.
– Как что, Елена Сергеевна? Разве Саша не пропал? Он уже два дня не ходит в школу!
Она посмотрела на меня удивленно:
– Вот вы о чем. А что, теперь, если ребенок два дня пропускает школу, сразу присылают корреспондента?
Не так уж она простодушна, эта медуза.
– Нет, – сказал я сухо, – не сразу. У меня есть еще основания интересоваться Сашей.
Она возвела очи горе:
– Я, конечно, всего лишь мачеха... Но раз уж вы пришли, расскажите, пожалуйста, в чем дело. Я хоть буду иметь возможность подготовить Виктора Васильевича. Он такой нервный...
Я рассказал ей о письме Кригера. Она всплеснула руками:
– Ах, ну конечно, я знаю его! Его убили вчера, кажется, или позавчера. Это ужасная история, весь дом у нас только об этом и говорит! Да, он бывший Сашин учитель, Саша иногда бегал к нему наверх. Но почему он не обратился сначала к нам, а сразу в газету?
Понемногу мне становилось понятно почему.
– Не знаю, – сказал я. – Может быть, потому, что у вас ребенок, как вы его называете, вторые сутки пропадает неизвестно где, а вы...
– Но ведь он нашелся! – перебила она меня.
– Когда?! – Я так подался вперед, что чуть не опрокинул столик вместе с вазой.
– Сегодня, – сказала она с испугом. – Я час назад пришла с работы и сразу увидела, что все в его комнате перевернуто, исчезла спортивная сумка, кое-что из одежды, его магнитофон.
– И это вы называете “нашелся”? – спросил я.
– А вы это называете “пропал”? – парировала она. – Он, между прочим, взрослый человек, ему семнадцать лет. К тому же у него постоянно какие-то бзики: то грозится пойти ночами вагоны разгружать, то перестает брать у нас деньги даже на завтраки. А теперь вот это. Правильно Виктор Васильевич говорит: он ему сроду ни в чем не отказывал, а надо было... Что вы хотите – переходный возраст... Но вообще-то вам надо с мужем поговорить, он занимается его воспитанием.
Из ее слов скорее можно было понять, что Сашиным воспитанием не занимается никто.
– Последний вопрос, Елена Сергеевна. А не мог Саша поехать к Жильцовым?
– К Жильцовым? – Она высоко подняла брови. – Ах, Витя Жильцов! Мы как-то об этом не думали.
– Но может быть, имеет смысл им позвонить?
– Жильцовы – это знакомые Сашиной матери. Она... умерла. Виктор Васильевич уже много лет не поддерживает с ними отношений. Но от Саши я слышала, что они сейчас живут где-то в новом районе, кажется, без телефона.
Она встала. Я понял, что меня выставляют.
– Вы не позволите мне взглянуть на его комнату? Елена Сергеевна пожала плечами:
– Пожалуйста.
В комнате Латынина-младшего никакого антиквариата не было. Обои изрисованы разноцветными фломастерами, надписями на английском. Над столом – большой портрет Джона Леннона, вырезанный из журнала. Единственная картина висела над кроватью дешевая репродукция Шишкина “Утро в сосновом лесу”. Пол был усеян разбросанными вещами, шкаф распахнут настежь.
– А больше ничего не пропало? – спросил я. – Из ценностей, например?
В глазах у нее мелькнуло сначала сомнение, потом нечто большее. Она быстро прошла в гостиную, потом в другую комнату, вероятно спальню или кабинет, и вернулась обратно:
– Нет, как вы могли такое подумать!..
Сама небось подумала, злорадно отметил я про себя. Ишь как кинулась!
В прихожей тоже висели по стенам старые картины и стояли две роскошные парные бронзовые лампы на резных деревянных тумбах. Когда я уже надевал ботинки, Елена Сергеевна сказала:
– Расстроили вы меня с этим письмом. А он не писал поконкретней, что за компания такая?
– Нет, он должен был рассказать мне это при встрече.
– Жаль, очень жаль. Виктор Васильевич сегодня утром уехал с концертами в Вологду дня на три. Я думаю, вам обязательно надо с ним встретиться.
Я тоже так думал.
Открыть латынинскую дверь самостоятельно я даже не стал пытаться: она была обита железом, вся в каких-то горизонтальных и вертикальных запорах, со множеством замков. Ступив за порог, я услышал, как они один за другим щелкают и поворачиваются.
Моя версия заключалась в том, что в течение последних двух месяцев кто-то исподволь и очень тщательно, не жалея сил и средств, подбирает ключик к этим замкам. И этот ключик – Саша Латынин.
14
Похоже, Горелов начал понимать. В лице у него появилось что-то жалкое.
– Ребята, давайте скорей рассчитаемся, мне надо со стола убирать, вон клиенты ждут...
Но я рассчитываться не торопился.
– В общей сложности – шесть восемьдесят, – сказал я в раздумье. – А ведь небось хотел еще на чай получить. Не слишком жирно?
– Давайте пересчитаю, – сделал он последнюю попытку. – Я вас с другим столом перепутал.
– Ясное дело, – сказал я. – Значит, ты и другой стол хотел обжулить.
Он сел напротив меня. Я аккуратно сложил счет и спрятал во внутренний карман куртки.
– Значит, так. У меня есть несколько вопросов, на которые я очень хочу получить правдивые ответы. Правдивые! – подчеркнул я. – Иначе, милейший, вам меньше чем увольнением по статье не отделаться.
– Вы обэхаэс, что ли? – спросил он обмирая.
Я с сожалением посмотрел на него. Разве стал бы инспектор ОБХСС в такой ситуации задавать еще какие-то вопросы?
– Нет, – сказал я. – Итак, вопрос первый: почем ты покупал джинсы, которые продавал Латынину по сто рублей? Вот тут я увидел в глазах у него настоящий страх.
– Из утро?
– Нет, – ответил я, начиная терять терпение. – Из другой организации.
Я достал удостоверение и показал его, повернув к нему той сторонок, на которой большими буквами написано слово “ПРЕССА”.
Несколько секунд он усваивал информацию, а потом глаза у него злобно сузились.
– Щелкоперы, – проговорил он с какой-то неожиданной яростью. – А знаете вы, щелкоперы, что у нас приносить и распивать запрещается? Нажрались тут водки с пивом, а теперь вопросики задают! Вот я сейчас сам милицию вызову, посмотрим, как ты запоешь!..
Он сидел напротив меня, сжав зубы, но не делал при этом ни малейшей попытки действительно кого-то звать. Нет, эта дубина явно не могла быть главной фигурой во всей истории.
– Зови, – сказал я решительно. – Сейчас составим актик, снимем кассу, заодно другие счета проверим. И кстати, – наклонившись, я дыхнул Горелову прямо в лицо, – проведем экспертизу, кто тут у пас пьяный. Я, понимаешь ли, совсем не пью, печень у меня нездоровая.
Вся его ярость мигом куда-то делась. Теперь он смотрел на меня, как глухонемой на радиоприемник. У него даже нижняя губа отвалилась. Происходящее было явно выше уровня его понимания.
– Так почем были джинсы? И уж заодно, кто давал на них деньги? Да, забыл предупредить: все останется между нами. Ну? Он молчал. Я встал, застегнул куртку.
– Стой! – сказал он. – Я скажу, но только если дальше – без трепа.
Я снова сел. Он протянул руку:
– Сначала отдайте счет.
Я рассмеялся ему в глаза. Он заканючил:
– Ну хоть потом-то отдадите?
– Нет, – сказал я твердо, – счет не отдам до тех пор, пока не проверю, соврал ты мне или нет. И если соврал...
Он сцепил перед собой большие, как лопаты, руки и взглянул исподлобья. Я порадовался тому, что сейчас день и вокруг нас люди.
– Я его не знаю, – наконец процедил он.
На моем лице, вероятно, очень хорошо отразилось сомнение.
– Почти не знаю. Когда ему нужно, он приезжает сюда или домой мне звонит.
– И о чем вы беседуете?
– Вам что, все мои дела рассказать? – спросил он угрюмо. – Тогда уж лучше сразу стукните на меня ментам за это...
– Хорошо, – покладисто согласился я, – все не надо. Давай про Латынина.
– Про Латынина... – повторил он. – Месяца три назад или чуть поменьше звонит он мне домой, я как раз выходной был. Говорит, повидаться надо. И назначает стрелку у телеграфа, под глобусом...
– Кто звонит-то? – спросил я.
– В каком смысле?
– Ну, как его зовут, знакомого твоего? Горелов посмотрел на меня сумрачно:
– Слушай, отдай счет по-хорошему, нос к носу – и разбежались. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Плачу две кати, а?
Я молча его изучал.
– Три!
– А пятьсот дашь? – спросил я.
– Дам! – быстро сказал он. – Сейчас у ребят в момент соберу.
Я покачал головой:
– Почему ж ты его так боишься?
– Раз боюсь, значит, надо, – ответил он. – Так пошло?
– Не пошло. Я ж сказал тебе: все между нами. Он мне нужен, а как я его нашел – пусть гадает.
– Да не нужен он тебе! – взорвался вдруг Горелов. – Наживешь приключений на свою...
– Ты меня не жалей, – сказал я. – О себе лучше думай. Давай рассказывай.
– Ну гляди. Только не жалуйся потом, что я тебя не предупреждал. Зовут его Марат.
– В Центре крутится?
– Центровой. Но – сурьезный товарищ. В общем, встретились мы. Посадил он меня в машину, и поехали мы куда-то на Колхозную, в переулки, встали там напротив какой-то школы. Сейчас, говорит, покажу тебе парня, запомни его, потом познакомься с ним как хочешь и сделай так, чтоб он пристроился к делу. Подкинуть, значит, ему чего-нибудь сфарцевать или другую какую работенку, главное, чтоб нетрудную и денежную. И вообще, говорит, подружись с ним, а все расходы, говорит, принимаю на себя.
– А что у него за машина?
– У кого?
– Кончай придуриваться! – рассердился я. – Не у мальчика же!
– “Жигули”, синяя, “трешка”, кажется.
– Номер?
– Да что ж я, чокнутый, номера запоминать?!
– Слушай, Горелов, – сказал я мягко, – пойми наконец, чем скорее я его найду, тем скорее ты получишь счет. Ну, подумай.
Он действительно задумался:
– Кажется, три семерки там есть, но точно не помню.
– Так, хорошо. Что было дальше?
– Дальше я их свел. Познакомил, в общем...
– Когда это было?
– С месяц, наверное.
– А как ты это обставил?
– Как велели, так и обставил. Позвал мальчишку обедать в пиццерию напротив, а Марат туда зашел, будто бы случайно. Ну я и говорю вашему Латынину: вот, говорю, настоящий деловой человек, хочешь, познакомлю? И все: с тех пор ни того, ни другого ни разу не видал.
На этот раз было похоже, что Горелов не врет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28