Второй этаж, вторая комната слева. Выяснить это оказалось до смешного просто.
– Для человека из семьи киллеров и похитителей людей ты слишком мягкосердечен, погонщик верблюдов, – насмешливо сказал Арес, но лицо Шарифа осталось холодным и бесстрастным.
– Я убиваю потому, что это мое предназначение. Чувства тут ни при чем, – проговорил араб лишенным эмоций голосом и услышал в ответ презрительное фырканье сотоварища.
– Впредь не веди себя так со мной, раб! Это тебе не к лицу.
Шариф имел одно положительное качество: его молено было как угодно ругать и оскорблять. Слова, казалось, просто отскакивают от его темной кожи. Но если они однажды прорвались до самой души, думал Арес про себя, тогда их легче вырубить оттуда саблей, чем пытаться его переубедить. Арес был «мастером меча» – так его издавна называли, непревзойденным виртуозом в обращении с холодным оружием.
С презрительной усмешкой Арес выбрался из машины. Шариф последовал за ним, когда тот без спешки направился к общежитию.
«Фон Метц немало потрудился с выбором убежища для Давида», – подумал Арес.
Мариенфельд… Надо же… Согласно пословице: «Если большей задницы не ведает мир, то, конечно, имеется здесь и сортир», – и нечто в этом роде здесь действительно имеется, но город еще столетия назад повернулся спиной, чтобы просто о нем позабыть. Тем не менее они отыщут здесь маленького Давида в кратчайший срок. Затем (речь может идти о неделях, а может быть, и о днях) они найдут Роберта фон Метца, а вместе с ним и трижды проклятых тамплиеров, и укрытие, в котором те прячут священные реликвии.
Перед комнатой Давида Арес споткнулся. Своего племянника он представлял себе немного другим. Конечно, в его организме имеется пятьдесят процентов ДНК его сестры, независимо от того, с кем она слюбилась в ту свою продуктивную ночь. Арес ожидал увидеть интеллигентного, погруженного в себя молодого человека тем более что тот восемнадцать лет находился под присмотром чопорного монаха в смертельно скучном монастырском интернате на самом краю цивилизации. Кроме того, члены их семьи на протяжении многих поколений обладали известной физической привлекательностью, которая должна была хотя бы частично, даже если отцовская наследственность доминирует, перейти к Давиду.
Грубый, неотесанный парень, которого он застал в комнате, ни в малейшей степени не соответствовал его представлению о племяннике. Парень был, без сомнения, силен. Но с его безобразно слипшимися прядями темно-русых волос, беспокойным взглядом зеленых глаз, искаженными ненавистью чертами скорее невзрачного, чем миловидного лица парень не имел ни малейшего сходства с Лукрецией. Вокруг шеи он носил пластиковый воротник. В руках у него была бейсбольная бита, которой он по какой-то неизвестной причине яростными, резкими ударами колотил все подряд, разбивая вдребезги любой предмет, какой можно было разбить в этой большой и уютной комнате.
Арес покачал головой со смешанным выражением озабоченности и упрека. «Если бы Лукреция смогла увидеть мальчика таким, – подумал он, – возможно, она мгновенно позабыла бы о своем постоянном и непоколебимом спокойствии и, наплевав на очевидное совершеннолетие парня, сама бы хорошенько его отлупила». Но его сестра ждала внизу, в лимузине, и, таким образом, самая мерзкая работа вновь досталась ему.
– Так много ярости, – вздохнул Арес и состроил неодобрительную гримасу, которой попытался выразить свое разочарование явно неудачным племянником.
Юноша, в пылу гнева вообще его не заметив, наконец повернулся. Кулак Ареса, да еще в плотной перчатке, целеустремленно и жестко ударил его прямо в лицо. Молодой человек закатил на миг раскрывшиеся от ужаса глаза, потерял сознание и грохнулся на пол.
Арес присел на корточки. Теперь, когда юноша лежал без движения, он смог внимательнее его рассмотреть. Это было действительно мало привлекательное зрелище. Несколько безобразных проволочек, торчавших из его широкой нижней челюсти, придавали ему сходство с монстром, созданным Франкенштейном. Густая кровь текла из его носа, который Арес сломал своим кулаком. Арес наморщил лоб. Недавно зашитые раны? Или кровотечение из-за такого незначительного удара, которое должно в течение кратчайшего времени пройти само собой?
Юноша со стоном пришел в себя и начал мелко дрожать всем телом. Он смотрел на Аре-са полными страха глазами, как отслуживший автомобиль смотрит на пресс, готовый его расплющить и выбросить на свалку. Кровь из носа испачкала руку Ареса, когда тот приподнял голову юноши, чтобы получше его рассмотреть.
– Да из него кровища хлещет, как из свиньи! – выругался Арес, когда понял свою ошибку. – Нет, это не он!
Гневаясь на самого себя, Арес подтянул широкоплечего парня за косицу и с трудом поставил его в вертикальное положение.
– Где Давид? – угрожающе спросил он. При этом он тряс юношу, нисколько не беспокоясь о недавно зашитых ранах, которые немедленно открылись снова. – Раскрой наконец рот! – закричал.
– Я-я… н-не… ж-на-ю, – заикаясь, произнес молодой человек, которому проволочки, торчавшие между зубами, почти не давали возможности говорить. Кроме того, казалось, он испытывает сильные боли. Правда, Аресу это было в высшей степени безразлично. У него есть более важные заботы, чем проблемы людей, которых он не знал, никогда более не увидит и жизнь которых будет ограничена ничтожным сроком – много менее одного столетия. – Т… точно… н-не… ж-жнаю, – добавил парень в полном отчаянии, и его глаза наполнились слезами. Если прежде он казался просто безобразным, то теперь, как находил Арес, его вид стал жалким и отвратительным.
– Проклятие! Чего ты ждешь? Ищи его! – крикнул он Шарифу, который остался стоять в дверях, в то время как Арес снова выпрямился и с отвращением швырнул парня обратно на пол.
Тот, вероятно, громко бы завопил, если бы проволочки, болты и все прочее, что врачи понапихали в его нижнюю челюсть и между зубами, не помешали ему это сделать, так что он должен был ограничиться тем, что время от времени всхлипывал, как маленький мальчик, который описался в штанишки перед всем классом и еще получил за это болезненные удары тростью.
– Мне бы помогло, если бы я знал, как он выглядит, – холодно ответил Шариф.
На один короткий момент Аресу показалось, будто он уловил в обычно бесстрастном лице Шарифа упрек.
«Мастер меча» молчал, подыскивая ответ, которым он дал бы Шарифу понять, какого он о нем мнения. Но, учитывая тот факт, что темнокожий был прав, найти подходящий ответ было не так-то просто, и в конце концов Арес только покачал головой и дал арабу знак следовать за ним. Им действительно нужен был портрет или точное описание, чтобы найти племянника.
Быстрыми шагами они направились в бюро священника, которое находилось в соседнем здании. Прибыв туда, Шариф вытащил из своего рюкзака необычный аппарат, чтобы подключить его к совершенно устаревшему местному телефону, в то время как Арес, скорее со скукой, чем с надеждой, листал личное дело Давида, которое отыскал почти мгновенно.
Этот комичный священник, которому Роберт доверил мальчика, был, должно быть, большим любителем порядка. В деле было несколько сведений личного характера, причем все данные о происхождении Давида и его родителях, как и ожидалось, отсутствовали. Кроме того, аккуратно разложенные по годам – от начального до первой половины выпускного класса, – там имелись свидетельства о его успеваемости с оценками по всем предметам, причем каждое свидетельство было вложено в отдельный прозрачный файл. Завидные оценки, как заметил Арес уже при первом беглом просмотре, и ни одного замечания или выговора. Несомненно, они имели дело с настоящим маленьким карьеристом, однако это все же лучше, чем безмозглый, хотя и сильный верзила, которому он сломал нос в комнате Давида. Фотографии в личном деле, однако, не оказалось.
– Мысль, что она провернула этот номер с Метцем, мучает меня… – сказал Арес с отвращением. – Думаю, она большая стерва, но я просто не могу представить себе свою сестру во время секса. Ты можешь?
Лицо Шарифа, как всегда, не имело никакого выражения. Лишь едва заметное подергивание под глазом выдавало, что он вполне может себе это представить.
Арес насмешливо улыбнулся:
– Ну что ж, раб, продолжай мечтать. Возможно, она переспит с врагом, но со слугой никогда.
«Итак, у араба есть чувства», – установил для себя Арес с каким-то садистским удовлетворением. Он узнал предвестие гримасы на его лице, прежде чем Шариф демонстративно повернулся к нему спиной и стал укладывать обратно в рюкзак аппарат, в котором за секунду до этого прогудел электронный зуммер и откуда выползла записка с колонками цифр. Даже не взглянув на нее, Шариф протянул записку Аресу.
– Этот монах, однако, вел несколько длинных телефонных разговоров с определенным сотовым номером, – коротко констатировал он.
Они покинули бюро и через минуту вышли во двор. Когда они уже почти подошли к машине, Арес вычленил из неразберихи цифр телефонные номера и даты, которые имел в виду араб.
– Это, должно быть, фон Метц, – подтвердил он свое предположение. – Хорошо, когда мы исчезнем отсюда, ты определишь мне его проклятый сотовый номер. – Арес протянул руку, чтобы открыть переднюю дверцу машины справа от шофера, но затем его взгляд упал на пальцы спутника и он замер на месте. – Скажи, Шариф, ты что, не надевал сегодня перчатки? – спросил он араба.
– Что-о? – Шариф растерянно смотрел на него.
– Тогда твои проклятые отпечатки сейчас повсюду, – простонал Арес.
Араб открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел. Арес без дальнейших комментариев сунул руку в карман плаща, вытащил ручную гранату и швырнул ее в открытую дверь дома священника.
«В моем лице приоры имеют по крайней мере одного члена, у которого есть мозги», – подумал он и залез в машину, в то время как позади них раздался оглушительный взрыв и ручная граната сровняла с землей домик Квентина.
Затем одним только взглядом Арес дал понять арабу, что надо завести мотор и нажать на газ.
Ничего из того, что он читал или видел на картинках, которые попадались от случая к случаю на страницах пухлого тома, толщиной, как быстро установил Давид, более полутора тысяч страниц, не продвигало его вперед и не давало никаких сведений, имеющих отношение лично к нему. Возможно, ему было бы проще, если бы он мог поверить в то, что рассказывал ему вчера Квентин и что подтверждалось чтением этой книги. Вместе с выводами, сделанными им из происшествий вчерашнего вечера, это даже имело некоторый смысл, если только располагать достаточным объемом фантазии. Однако в результате это приводило его на грань между безумием и манией величия, и любое новое даже совсем незначительное событие могло нарушить то шаткое равновесие в его мыслях, которое еще сохранилось.
Так прошло пятнадцать-двадцать минут, в течение которых он беспомощно и с возрастающим смятением листал страницы старой книги, пока дверь позади него снова не открылась и в библиотеку не вернулся Квентин. Давид не был убежден, что должен воспринять это возвращение как луч надежды; он знал монаха достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что если Квентин не хочет говорить о каких-то вещах, он не скажет ни слова, даже если Давид встанет на голову, будет шевелить ушами или сыграет ему на гребешке Пятую симфонию Бетховена. В Давиде все еще горел огонь любопытства, и таким же огнем горели его глаза. Но недостаток сна предыдущей ночью, волнение и досада (он даже не знал до этого, какой мучительно напряженной может быть ярость) постепенно исчерпали в нем запасы энергии. После того как приемный отец оставил его одного, Давида все больше охватывали равнодушие и усталость.
– Квентин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Для человека из семьи киллеров и похитителей людей ты слишком мягкосердечен, погонщик верблюдов, – насмешливо сказал Арес, но лицо Шарифа осталось холодным и бесстрастным.
– Я убиваю потому, что это мое предназначение. Чувства тут ни при чем, – проговорил араб лишенным эмоций голосом и услышал в ответ презрительное фырканье сотоварища.
– Впредь не веди себя так со мной, раб! Это тебе не к лицу.
Шариф имел одно положительное качество: его молено было как угодно ругать и оскорблять. Слова, казалось, просто отскакивают от его темной кожи. Но если они однажды прорвались до самой души, думал Арес про себя, тогда их легче вырубить оттуда саблей, чем пытаться его переубедить. Арес был «мастером меча» – так его издавна называли, непревзойденным виртуозом в обращении с холодным оружием.
С презрительной усмешкой Арес выбрался из машины. Шариф последовал за ним, когда тот без спешки направился к общежитию.
«Фон Метц немало потрудился с выбором убежища для Давида», – подумал Арес.
Мариенфельд… Надо же… Согласно пословице: «Если большей задницы не ведает мир, то, конечно, имеется здесь и сортир», – и нечто в этом роде здесь действительно имеется, но город еще столетия назад повернулся спиной, чтобы просто о нем позабыть. Тем не менее они отыщут здесь маленького Давида в кратчайший срок. Затем (речь может идти о неделях, а может быть, и о днях) они найдут Роберта фон Метца, а вместе с ним и трижды проклятых тамплиеров, и укрытие, в котором те прячут священные реликвии.
Перед комнатой Давида Арес споткнулся. Своего племянника он представлял себе немного другим. Конечно, в его организме имеется пятьдесят процентов ДНК его сестры, независимо от того, с кем она слюбилась в ту свою продуктивную ночь. Арес ожидал увидеть интеллигентного, погруженного в себя молодого человека тем более что тот восемнадцать лет находился под присмотром чопорного монаха в смертельно скучном монастырском интернате на самом краю цивилизации. Кроме того, члены их семьи на протяжении многих поколений обладали известной физической привлекательностью, которая должна была хотя бы частично, даже если отцовская наследственность доминирует, перейти к Давиду.
Грубый, неотесанный парень, которого он застал в комнате, ни в малейшей степени не соответствовал его представлению о племяннике. Парень был, без сомнения, силен. Но с его безобразно слипшимися прядями темно-русых волос, беспокойным взглядом зеленых глаз, искаженными ненавистью чертами скорее невзрачного, чем миловидного лица парень не имел ни малейшего сходства с Лукрецией. Вокруг шеи он носил пластиковый воротник. В руках у него была бейсбольная бита, которой он по какой-то неизвестной причине яростными, резкими ударами колотил все подряд, разбивая вдребезги любой предмет, какой можно было разбить в этой большой и уютной комнате.
Арес покачал головой со смешанным выражением озабоченности и упрека. «Если бы Лукреция смогла увидеть мальчика таким, – подумал он, – возможно, она мгновенно позабыла бы о своем постоянном и непоколебимом спокойствии и, наплевав на очевидное совершеннолетие парня, сама бы хорошенько его отлупила». Но его сестра ждала внизу, в лимузине, и, таким образом, самая мерзкая работа вновь досталась ему.
– Так много ярости, – вздохнул Арес и состроил неодобрительную гримасу, которой попытался выразить свое разочарование явно неудачным племянником.
Юноша, в пылу гнева вообще его не заметив, наконец повернулся. Кулак Ареса, да еще в плотной перчатке, целеустремленно и жестко ударил его прямо в лицо. Молодой человек закатил на миг раскрывшиеся от ужаса глаза, потерял сознание и грохнулся на пол.
Арес присел на корточки. Теперь, когда юноша лежал без движения, он смог внимательнее его рассмотреть. Это было действительно мало привлекательное зрелище. Несколько безобразных проволочек, торчавших из его широкой нижней челюсти, придавали ему сходство с монстром, созданным Франкенштейном. Густая кровь текла из его носа, который Арес сломал своим кулаком. Арес наморщил лоб. Недавно зашитые раны? Или кровотечение из-за такого незначительного удара, которое должно в течение кратчайшего времени пройти само собой?
Юноша со стоном пришел в себя и начал мелко дрожать всем телом. Он смотрел на Аре-са полными страха глазами, как отслуживший автомобиль смотрит на пресс, готовый его расплющить и выбросить на свалку. Кровь из носа испачкала руку Ареса, когда тот приподнял голову юноши, чтобы получше его рассмотреть.
– Да из него кровища хлещет, как из свиньи! – выругался Арес, когда понял свою ошибку. – Нет, это не он!
Гневаясь на самого себя, Арес подтянул широкоплечего парня за косицу и с трудом поставил его в вертикальное положение.
– Где Давид? – угрожающе спросил он. При этом он тряс юношу, нисколько не беспокоясь о недавно зашитых ранах, которые немедленно открылись снова. – Раскрой наконец рот! – закричал.
– Я-я… н-не… ж-на-ю, – заикаясь, произнес молодой человек, которому проволочки, торчавшие между зубами, почти не давали возможности говорить. Кроме того, казалось, он испытывает сильные боли. Правда, Аресу это было в высшей степени безразлично. У него есть более важные заботы, чем проблемы людей, которых он не знал, никогда более не увидит и жизнь которых будет ограничена ничтожным сроком – много менее одного столетия. – Т… точно… н-не… ж-жнаю, – добавил парень в полном отчаянии, и его глаза наполнились слезами. Если прежде он казался просто безобразным, то теперь, как находил Арес, его вид стал жалким и отвратительным.
– Проклятие! Чего ты ждешь? Ищи его! – крикнул он Шарифу, который остался стоять в дверях, в то время как Арес снова выпрямился и с отвращением швырнул парня обратно на пол.
Тот, вероятно, громко бы завопил, если бы проволочки, болты и все прочее, что врачи понапихали в его нижнюю челюсть и между зубами, не помешали ему это сделать, так что он должен был ограничиться тем, что время от времени всхлипывал, как маленький мальчик, который описался в штанишки перед всем классом и еще получил за это болезненные удары тростью.
– Мне бы помогло, если бы я знал, как он выглядит, – холодно ответил Шариф.
На один короткий момент Аресу показалось, будто он уловил в обычно бесстрастном лице Шарифа упрек.
«Мастер меча» молчал, подыскивая ответ, которым он дал бы Шарифу понять, какого он о нем мнения. Но, учитывая тот факт, что темнокожий был прав, найти подходящий ответ было не так-то просто, и в конце концов Арес только покачал головой и дал арабу знак следовать за ним. Им действительно нужен был портрет или точное описание, чтобы найти племянника.
Быстрыми шагами они направились в бюро священника, которое находилось в соседнем здании. Прибыв туда, Шариф вытащил из своего рюкзака необычный аппарат, чтобы подключить его к совершенно устаревшему местному телефону, в то время как Арес, скорее со скукой, чем с надеждой, листал личное дело Давида, которое отыскал почти мгновенно.
Этот комичный священник, которому Роберт доверил мальчика, был, должно быть, большим любителем порядка. В деле было несколько сведений личного характера, причем все данные о происхождении Давида и его родителях, как и ожидалось, отсутствовали. Кроме того, аккуратно разложенные по годам – от начального до первой половины выпускного класса, – там имелись свидетельства о его успеваемости с оценками по всем предметам, причем каждое свидетельство было вложено в отдельный прозрачный файл. Завидные оценки, как заметил Арес уже при первом беглом просмотре, и ни одного замечания или выговора. Несомненно, они имели дело с настоящим маленьким карьеристом, однако это все же лучше, чем безмозглый, хотя и сильный верзила, которому он сломал нос в комнате Давида. Фотографии в личном деле, однако, не оказалось.
– Мысль, что она провернула этот номер с Метцем, мучает меня… – сказал Арес с отвращением. – Думаю, она большая стерва, но я просто не могу представить себе свою сестру во время секса. Ты можешь?
Лицо Шарифа, как всегда, не имело никакого выражения. Лишь едва заметное подергивание под глазом выдавало, что он вполне может себе это представить.
Арес насмешливо улыбнулся:
– Ну что ж, раб, продолжай мечтать. Возможно, она переспит с врагом, но со слугой никогда.
«Итак, у араба есть чувства», – установил для себя Арес с каким-то садистским удовлетворением. Он узнал предвестие гримасы на его лице, прежде чем Шариф демонстративно повернулся к нему спиной и стал укладывать обратно в рюкзак аппарат, в котором за секунду до этого прогудел электронный зуммер и откуда выползла записка с колонками цифр. Даже не взглянув на нее, Шариф протянул записку Аресу.
– Этот монах, однако, вел несколько длинных телефонных разговоров с определенным сотовым номером, – коротко констатировал он.
Они покинули бюро и через минуту вышли во двор. Когда они уже почти подошли к машине, Арес вычленил из неразберихи цифр телефонные номера и даты, которые имел в виду араб.
– Это, должно быть, фон Метц, – подтвердил он свое предположение. – Хорошо, когда мы исчезнем отсюда, ты определишь мне его проклятый сотовый номер. – Арес протянул руку, чтобы открыть переднюю дверцу машины справа от шофера, но затем его взгляд упал на пальцы спутника и он замер на месте. – Скажи, Шариф, ты что, не надевал сегодня перчатки? – спросил он араба.
– Что-о? – Шариф растерянно смотрел на него.
– Тогда твои проклятые отпечатки сейчас повсюду, – простонал Арес.
Араб открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел. Арес без дальнейших комментариев сунул руку в карман плаща, вытащил ручную гранату и швырнул ее в открытую дверь дома священника.
«В моем лице приоры имеют по крайней мере одного члена, у которого есть мозги», – подумал он и залез в машину, в то время как позади них раздался оглушительный взрыв и ручная граната сровняла с землей домик Квентина.
Затем одним только взглядом Арес дал понять арабу, что надо завести мотор и нажать на газ.
Ничего из того, что он читал или видел на картинках, которые попадались от случая к случаю на страницах пухлого тома, толщиной, как быстро установил Давид, более полутора тысяч страниц, не продвигало его вперед и не давало никаких сведений, имеющих отношение лично к нему. Возможно, ему было бы проще, если бы он мог поверить в то, что рассказывал ему вчера Квентин и что подтверждалось чтением этой книги. Вместе с выводами, сделанными им из происшествий вчерашнего вечера, это даже имело некоторый смысл, если только располагать достаточным объемом фантазии. Однако в результате это приводило его на грань между безумием и манией величия, и любое новое даже совсем незначительное событие могло нарушить то шаткое равновесие в его мыслях, которое еще сохранилось.
Так прошло пятнадцать-двадцать минут, в течение которых он беспомощно и с возрастающим смятением листал страницы старой книги, пока дверь позади него снова не открылась и в библиотеку не вернулся Квентин. Давид не был убежден, что должен воспринять это возвращение как луч надежды; он знал монаха достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что если Квентин не хочет говорить о каких-то вещах, он не скажет ни слова, даже если Давид встанет на голову, будет шевелить ушами или сыграет ему на гребешке Пятую симфонию Бетховена. В Давиде все еще горел огонь любопытства, и таким же огнем горели его глаза. Но недостаток сна предыдущей ночью, волнение и досада (он даже не знал до этого, какой мучительно напряженной может быть ярость) постепенно исчерпали в нем запасы энергии. После того как приемный отец оставил его одного, Давида все больше охватывали равнодушие и усталость.
– Квентин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46