Чувство, что их подстерегают, стало сильнее. Давид вспомнил о мече, который держал в правой руке. Он взял его с собой не для того, чтобы занять свои нервные пальцы, но для того, чтобы защищаться против стражников или рыцарей. Оружие могло сослужить и другую полезную службу.
Без предварительного предупреждения, одним решительным ударом Давид разбил стеклянный шкаф. Он услышал, как магистр тамплиеров, оскорбленный столь неуважительным обращением со святой реликвией, испустил подавленный крик. Клинок с отвратительным шипением резал воздух вверх и вниз, и исполненный ужаса возглас его отца заглушался далеко разносящимся неприятным звяканьем и шипеньем. Еще прежде, чем маленькие, опасно поблескивающие осколки плотно усыпали каменный пол, прозвучал оглушительный вой сигнальной сирены.
Теперь уже Давид не мог подавить испуганный кашель, хотя давно ждал, что их обнаружат. Чудом было уже то, что они добрались сюда. Если бы они так же просто выбрались на волю, он, наверное, перед тем, как сесть в фургон, ненадолго по доброй воле повернул бы с добычей назад, чтобы спросить Лукрецию, все ли с ней в порядке или день Страшного суда, возможно, так близок, что все, что он делает, – напрасный труд.
– Что случилось? Вставай! – призвал он через плечо отца, так как, взглянув на него краешком глаза, увидел, что тот все еще стоит на коленях на холодном полу и не делает никаких попыток сдвинуться с места. Но даже после того как Давид заговорил с ним, ни малейшее дрожание мускула не подтвердило, что тамплиер собирается последовать словам сына.
Давид затравленным движением повернулся к фон Метцу… и окаменел, увидев выражение его лица. Тамплиер улыбался!
Это была не та счастливая улыбка, которая так часто показывалась на его лице, а глубоко горестная и безнадежная. В соединении с твердым, решительным взглядом его ясных голубых глаз в ней было что-то трагичное, что-то… окончательное! Давид смотрел на него, полный ужаса, когда понял значение этого выражения лица еще прежде, чем фон Метц неспешно поднялся, поправил свой короткий до щиколоток плащ, под которым был старинный кожаный нагрудный панцирь, а его правая рука с непоколебимой твердостью сомкнулась вокруг рукоятки великолепного меча. Он не собирался бежать вместе с ними. Он никогда и ни от кого не прятался. Отец сопровождал их, чтобы сражаться: за Стеллу, за сына и за то единственное, ради чего он так долго жил на земле, – за Святой Грааль. Он пошел, чтобы пожертвовать собой ради них и ради того задания, которое возложил на него Господь. Но эта жертва была такой бессмысленной.
Давид чувствовал, как его руки и колени непроизвольно начинают дрожать. Тамплиер не может, не имеет права так поступить! Давид уже потерял свою мать из-за ее болезненных иллюзий и самообмана. Черт побери, ему так нужен отец! Человек, которого ему недоставало каждый день восемнадцать лет подряд, которого он искал бы день и ночь, если бы у него был хоть малейший отправной пункт, чтобы он мог начать эти поиски. Человек, который наряду со Стеллой был всем, что у него осталось, единственный, кто мог ему помочь.
– Отправляйся к Квентину, – тихо сказал фон Метц и ободряюще кивнул. – Он живет со своими братьями.
Давид не понял.
– Квентин… – взволнованно прошептал он и недоверчиво посмотрел на отца. – Ты… он… Что?
«Это не может быть правдой! – снова и снова кричал истерический голос в его сердце. – Это не имеет смысла! Они могут убежать все вместе, и они это сделают, совершенно определенно, сколько бы людей и собак их ни преследовало. А Квентин? Что это должно означать: «Он живет со своими братьями?» Все они там, куда, видимо, стремится также и его отец? Они все мертвы?!»
– Да, – спокойно ответил фон Метц. – Но он жив. – Однако затем мягкость и спокойствие исчезли из его взгляда и голоса. Его следующие слова не были предложением и уж точно не были просьбой. Это был приказ. – А теперь уходи, черт тебя побери!
Над главным входом в сводчатый подвал бесшумно пришла в движение железная решетка, вделанная в стену полуметровой толщины. До сих пор она была скрыта от их взглядов. Откуда-то прозвучали громкие шаги.
Стеллин взгляд нервно блуждал между Давидом и двумя выходами.
– Мы должны выбраться! – вырвалось у нее плаксивым тоном.
Давид медлил. Последнюю, бесконечно долгую секунду он отчаянными глазами умолял тамплиера уйти вместе. Отец не должен требовать от него оставить его здесь, а он, Давид, не может оставить Стеллу одну.
Резким поворотом, который стоил ему большего насилия над самим собой, чем все, что он до этого делал в жизни, Давид отвернулся от отца, вытащил плащаницу из кучи осколков и бросил ее Стелле. Она ее поймала и таким же стремительным движением запихнула в рюкзак, затем повернулась на месте, чтобы выполнить то, что он поручил ей при обсуждении плана, – бежать. Давид собрался следовать за ней в направлении заднего входа, через который они вошли, но в эту секунду топот тяжелых боевых сапог вдруг стал значительно громче. Несмотря на плохую акустику сводчатого помещения, Давид правильно истолковал этот топот. Он схватил Стеллу за запястье и потащил ее назад так стремительно, что она испуганно вскрикнула, споткнулась от внезапного рывка и резко взмахнула в воздухе свободной рукой.
Если бы Давид ее не удержал, она, скорее всего, наткнулась бы на обнаженный боевой нож Ареса, приблизительно сто десять сантиметров длиной, который имел позолоченную, украшенную элегантной резьбой рукоять и такой острый клинок, что им можно было расщепить волос.
Арес загородил беглецам проход своим массивным телом. Оружие он, улыбаясь, держал обеими руками перед собой.
Стелла попятилась, завидев дядю Давида и других рыцарей ордена приоров, которые в следующий момент протиснулись в помещение мимо «мастера меча». Изящные пальчики Стеллы решительно впились в ремень черного рюкзака, в который она запихнула плащаницу.
Ужас исчез из ее черт так же быстро, как появился. Она упрямо выставила вперед красивый подбородок, набросила рюкзак на плечи и повернулась, чтобы бежать к главному входу, решетка над которым постепенно опускалась и снизилась уже наполовину. Давид также отпрянул назад с готовым к бою, поднятым мечом, чтобы никому из противников не дать возможности напасть на него со спины, не выпуская из виду Ареса и прочих даже на мгновение одного взмаха ресниц.
С внутренним отчаянием он отметил, что отец не изменил своего решения и, вторично перекрестившись, поднял меч еще выше и сделал маленький, но решительный шаг навстречу врагам. Его взгляд встретился с во взглядом Ареса.
С пронзительным боевым криком, который скорее звучал как завывание жаждущего крови зверя, чем как голос человека, Арес бросился на тамплиера.
Фон Метц парировал первую атаку Гунна, пошатываясь, отступил и толкнул Давида, отбросив его на два-три шага назад, дальше, к Стелле, которая уже достигла решетки. Девушка, нервно пританцовывая, стояла перед ней, раздумывая, сможет ли протиснуться в щель не более метра высотой и должна ли попытаться спасти свою шкуру или может еще несколько секунд, во время которых решетка продолжает опускаться, подождать Давида. В это время тамплиер отразил второе нападение «мастера меча», а Тирос, Симон и Паган одновременно сделали первые угрожающие шаги в их направлении. Стелла прыгнула вперед, схватила Давида за руку и потащила его к решетке.
Он не сопротивлялся, но он не мог также решиться бросить отца. Полный ужаса, он следил за началом битвы, которая, возможно, станет битвой гигантов.
– Идите же, наконец! – крикнул фон Метц задыхаясь, в то время как несколько раз блистательно и с разных сторон атаковал «мастера меча». – Сматывайтесь!
«Парад слева и сверху», – отчаянно пронеслось в голове у Давида. У него было почти два дня, чтобы выдать отцу слабое место своего гунноподобного дяди, но он про это забыл. Теперь его забывчивость будет стоить тамплиеру жизни.
Паган трусливо атаковал фон Метца сбоку, но тот, обороняясь, убил его небрежным движением. Однако этого крошечного отклонения хватило Аресу, чтобы нанести противнику режущий удар в правое плечо, который наверняка дошел до самой кости или еще глубже и вынудил фон Метца закричать от боли. Тамплиер переложил меч в другую руку.
«Он борется левой рукой против трех мужчин, – с ужасом наблюдал Давид, за тем, как на фон Метца напали также Симон и Тирос. – У него нет шансов, и он, Давид, должен помочь ему».
Но внезапно под сводами раздался новый крик боли. Его источник находился непосредственно за спиной Давида. Стелла!
Он вихрем крутанулся и увидел Шарифа, который, должно быть, незаметно пролез под решеткой или просто материализовался из каких-нибудь частиц пыли, летающих в воздухе. Он схватил девушку за ремень рюкзака и как раз в эту секунду замахнулся на нее острой как бритва саблей, которой явно собирался перерезать ей шею.
Давид не раздумывал, что делать. Его мускулы реагировали, не дожидаясь соответствующих решений и команд из центрального пункта управления головного мозга. Прежде чем понял, что в действительности делает, он уже напал на «мясника» и одной только силой своего наскока швырнул его на землю. Но араб успел ухватить его за воротник, и Давид грохнулся рядом. Стелла упала на них обоих, так как коварный агрессор либо из-за внезапности нападения запутался в ремнях ее рюкзака, либо просто не подумал о том, чтобы выпустить их из рук. Следствием было то, что Шариф, который, несмотря на свою отвратительную трусость и коварную жестокость, с точки зрения грубо анатомической все-таки был человеком и, как большинство представителей этого вида, располагал только двумя руками, очутился в положении, когда свободна у него была лишь одна рука, а одна рука в такой ситуации – это очень мало. Шариф не мог вытащить лежащую на земле саблю, так как все трое сцепились и образовали единый дергающийся клубок из рук, ног и голов, который прокатился на другую сторону решетки.
Давид тоже потерял в этой потасовке оружие. Как сумасшедший, он ударил несколько раз араба кулаком, но его кулак словно натыкался не на человеческую плоть, а на эбонит. Шариф не издал ни стона, но за решеткой сразу вскочил на ноги. Так как Давид все еще лежал на земле, араб сильным рывком потянул его вверх. Он освободил эфес своей сабли от ремня рюкзака, и Стелла тут же отползла от них на некоторое расстояние, после чего так же лихорадочно, хотя и с трудом, встала. «Мясник» замахнулся, чтобы ударить кулаком в лицо Давиду, которого держал за плечо. Но юноша инстинктивно пригнулся, и тыльная сторона ладони араба лишь слегка коснулась его виска.
«С ним что-то неладно, словно он думает не о том», – отметил про себя Давид. Действительно, его противник сконцентрировался вовсе не на нем. Араб далее не взглянул на него, когда замахнулся вторично, в его глазах было только одно – Стелла и рюкзак.
Давид вырвался из рук араба, издал крик ярости, схватил темнокожего «мясника» обеими руками и стукнул головой о стену сбоку от железной решетки, которая тем временем спустилась так низко, что едва ли еще можно было проползти под ней на четвереньках. В каком-нибудь плохом кинофильме Шариф, ошарашенный силой и своеобразным методом атаки, вероятно, закатил бы глаза и с глубоким вздохом упал бы на землю, и задние кости его черепа шумно треснули бы. Но здесь было не кино, а жестокая действительность, и она была более суровой и беспощадной, чем продукция Голливуда.
Давид изо всех сил стукнул араба головой о стену еще раз, прежде чем тот сумеет замахнуться на него или отбросит, его назад; затем он повторил то лее самое третий, четвертый и пятый раз. Снова и снова череп ударялся о твердый камень, кровь ручьями текла по шее «мясника». Давид был захвачен стаккато своих движений, превращая араба в отбивную котлету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Без предварительного предупреждения, одним решительным ударом Давид разбил стеклянный шкаф. Он услышал, как магистр тамплиеров, оскорбленный столь неуважительным обращением со святой реликвией, испустил подавленный крик. Клинок с отвратительным шипением резал воздух вверх и вниз, и исполненный ужаса возглас его отца заглушался далеко разносящимся неприятным звяканьем и шипеньем. Еще прежде, чем маленькие, опасно поблескивающие осколки плотно усыпали каменный пол, прозвучал оглушительный вой сигнальной сирены.
Теперь уже Давид не мог подавить испуганный кашель, хотя давно ждал, что их обнаружат. Чудом было уже то, что они добрались сюда. Если бы они так же просто выбрались на волю, он, наверное, перед тем, как сесть в фургон, ненадолго по доброй воле повернул бы с добычей назад, чтобы спросить Лукрецию, все ли с ней в порядке или день Страшного суда, возможно, так близок, что все, что он делает, – напрасный труд.
– Что случилось? Вставай! – призвал он через плечо отца, так как, взглянув на него краешком глаза, увидел, что тот все еще стоит на коленях на холодном полу и не делает никаких попыток сдвинуться с места. Но даже после того как Давид заговорил с ним, ни малейшее дрожание мускула не подтвердило, что тамплиер собирается последовать словам сына.
Давид затравленным движением повернулся к фон Метцу… и окаменел, увидев выражение его лица. Тамплиер улыбался!
Это была не та счастливая улыбка, которая так часто показывалась на его лице, а глубоко горестная и безнадежная. В соединении с твердым, решительным взглядом его ясных голубых глаз в ней было что-то трагичное, что-то… окончательное! Давид смотрел на него, полный ужаса, когда понял значение этого выражения лица еще прежде, чем фон Метц неспешно поднялся, поправил свой короткий до щиколоток плащ, под которым был старинный кожаный нагрудный панцирь, а его правая рука с непоколебимой твердостью сомкнулась вокруг рукоятки великолепного меча. Он не собирался бежать вместе с ними. Он никогда и ни от кого не прятался. Отец сопровождал их, чтобы сражаться: за Стеллу, за сына и за то единственное, ради чего он так долго жил на земле, – за Святой Грааль. Он пошел, чтобы пожертвовать собой ради них и ради того задания, которое возложил на него Господь. Но эта жертва была такой бессмысленной.
Давид чувствовал, как его руки и колени непроизвольно начинают дрожать. Тамплиер не может, не имеет права так поступить! Давид уже потерял свою мать из-за ее болезненных иллюзий и самообмана. Черт побери, ему так нужен отец! Человек, которого ему недоставало каждый день восемнадцать лет подряд, которого он искал бы день и ночь, если бы у него был хоть малейший отправной пункт, чтобы он мог начать эти поиски. Человек, который наряду со Стеллой был всем, что у него осталось, единственный, кто мог ему помочь.
– Отправляйся к Квентину, – тихо сказал фон Метц и ободряюще кивнул. – Он живет со своими братьями.
Давид не понял.
– Квентин… – взволнованно прошептал он и недоверчиво посмотрел на отца. – Ты… он… Что?
«Это не может быть правдой! – снова и снова кричал истерический голос в его сердце. – Это не имеет смысла! Они могут убежать все вместе, и они это сделают, совершенно определенно, сколько бы людей и собак их ни преследовало. А Квентин? Что это должно означать: «Он живет со своими братьями?» Все они там, куда, видимо, стремится также и его отец? Они все мертвы?!»
– Да, – спокойно ответил фон Метц. – Но он жив. – Однако затем мягкость и спокойствие исчезли из его взгляда и голоса. Его следующие слова не были предложением и уж точно не были просьбой. Это был приказ. – А теперь уходи, черт тебя побери!
Над главным входом в сводчатый подвал бесшумно пришла в движение железная решетка, вделанная в стену полуметровой толщины. До сих пор она была скрыта от их взглядов. Откуда-то прозвучали громкие шаги.
Стеллин взгляд нервно блуждал между Давидом и двумя выходами.
– Мы должны выбраться! – вырвалось у нее плаксивым тоном.
Давид медлил. Последнюю, бесконечно долгую секунду он отчаянными глазами умолял тамплиера уйти вместе. Отец не должен требовать от него оставить его здесь, а он, Давид, не может оставить Стеллу одну.
Резким поворотом, который стоил ему большего насилия над самим собой, чем все, что он до этого делал в жизни, Давид отвернулся от отца, вытащил плащаницу из кучи осколков и бросил ее Стелле. Она ее поймала и таким же стремительным движением запихнула в рюкзак, затем повернулась на месте, чтобы выполнить то, что он поручил ей при обсуждении плана, – бежать. Давид собрался следовать за ней в направлении заднего входа, через который они вошли, но в эту секунду топот тяжелых боевых сапог вдруг стал значительно громче. Несмотря на плохую акустику сводчатого помещения, Давид правильно истолковал этот топот. Он схватил Стеллу за запястье и потащил ее назад так стремительно, что она испуганно вскрикнула, споткнулась от внезапного рывка и резко взмахнула в воздухе свободной рукой.
Если бы Давид ее не удержал, она, скорее всего, наткнулась бы на обнаженный боевой нож Ареса, приблизительно сто десять сантиметров длиной, который имел позолоченную, украшенную элегантной резьбой рукоять и такой острый клинок, что им можно было расщепить волос.
Арес загородил беглецам проход своим массивным телом. Оружие он, улыбаясь, держал обеими руками перед собой.
Стелла попятилась, завидев дядю Давида и других рыцарей ордена приоров, которые в следующий момент протиснулись в помещение мимо «мастера меча». Изящные пальчики Стеллы решительно впились в ремень черного рюкзака, в который она запихнула плащаницу.
Ужас исчез из ее черт так же быстро, как появился. Она упрямо выставила вперед красивый подбородок, набросила рюкзак на плечи и повернулась, чтобы бежать к главному входу, решетка над которым постепенно опускалась и снизилась уже наполовину. Давид также отпрянул назад с готовым к бою, поднятым мечом, чтобы никому из противников не дать возможности напасть на него со спины, не выпуская из виду Ареса и прочих даже на мгновение одного взмаха ресниц.
С внутренним отчаянием он отметил, что отец не изменил своего решения и, вторично перекрестившись, поднял меч еще выше и сделал маленький, но решительный шаг навстречу врагам. Его взгляд встретился с во взглядом Ареса.
С пронзительным боевым криком, который скорее звучал как завывание жаждущего крови зверя, чем как голос человека, Арес бросился на тамплиера.
Фон Метц парировал первую атаку Гунна, пошатываясь, отступил и толкнул Давида, отбросив его на два-три шага назад, дальше, к Стелле, которая уже достигла решетки. Девушка, нервно пританцовывая, стояла перед ней, раздумывая, сможет ли протиснуться в щель не более метра высотой и должна ли попытаться спасти свою шкуру или может еще несколько секунд, во время которых решетка продолжает опускаться, подождать Давида. В это время тамплиер отразил второе нападение «мастера меча», а Тирос, Симон и Паган одновременно сделали первые угрожающие шаги в их направлении. Стелла прыгнула вперед, схватила Давида за руку и потащила его к решетке.
Он не сопротивлялся, но он не мог также решиться бросить отца. Полный ужаса, он следил за началом битвы, которая, возможно, станет битвой гигантов.
– Идите же, наконец! – крикнул фон Метц задыхаясь, в то время как несколько раз блистательно и с разных сторон атаковал «мастера меча». – Сматывайтесь!
«Парад слева и сверху», – отчаянно пронеслось в голове у Давида. У него было почти два дня, чтобы выдать отцу слабое место своего гунноподобного дяди, но он про это забыл. Теперь его забывчивость будет стоить тамплиеру жизни.
Паган трусливо атаковал фон Метца сбоку, но тот, обороняясь, убил его небрежным движением. Однако этого крошечного отклонения хватило Аресу, чтобы нанести противнику режущий удар в правое плечо, который наверняка дошел до самой кости или еще глубже и вынудил фон Метца закричать от боли. Тамплиер переложил меч в другую руку.
«Он борется левой рукой против трех мужчин, – с ужасом наблюдал Давид, за тем, как на фон Метца напали также Симон и Тирос. – У него нет шансов, и он, Давид, должен помочь ему».
Но внезапно под сводами раздался новый крик боли. Его источник находился непосредственно за спиной Давида. Стелла!
Он вихрем крутанулся и увидел Шарифа, который, должно быть, незаметно пролез под решеткой или просто материализовался из каких-нибудь частиц пыли, летающих в воздухе. Он схватил девушку за ремень рюкзака и как раз в эту секунду замахнулся на нее острой как бритва саблей, которой явно собирался перерезать ей шею.
Давид не раздумывал, что делать. Его мускулы реагировали, не дожидаясь соответствующих решений и команд из центрального пункта управления головного мозга. Прежде чем понял, что в действительности делает, он уже напал на «мясника» и одной только силой своего наскока швырнул его на землю. Но араб успел ухватить его за воротник, и Давид грохнулся рядом. Стелла упала на них обоих, так как коварный агрессор либо из-за внезапности нападения запутался в ремнях ее рюкзака, либо просто не подумал о том, чтобы выпустить их из рук. Следствием было то, что Шариф, который, несмотря на свою отвратительную трусость и коварную жестокость, с точки зрения грубо анатомической все-таки был человеком и, как большинство представителей этого вида, располагал только двумя руками, очутился в положении, когда свободна у него была лишь одна рука, а одна рука в такой ситуации – это очень мало. Шариф не мог вытащить лежащую на земле саблю, так как все трое сцепились и образовали единый дергающийся клубок из рук, ног и голов, который прокатился на другую сторону решетки.
Давид тоже потерял в этой потасовке оружие. Как сумасшедший, он ударил несколько раз араба кулаком, но его кулак словно натыкался не на человеческую плоть, а на эбонит. Шариф не издал ни стона, но за решеткой сразу вскочил на ноги. Так как Давид все еще лежал на земле, араб сильным рывком потянул его вверх. Он освободил эфес своей сабли от ремня рюкзака, и Стелла тут же отползла от них на некоторое расстояние, после чего так же лихорадочно, хотя и с трудом, встала. «Мясник» замахнулся, чтобы ударить кулаком в лицо Давиду, которого держал за плечо. Но юноша инстинктивно пригнулся, и тыльная сторона ладони араба лишь слегка коснулась его виска.
«С ним что-то неладно, словно он думает не о том», – отметил про себя Давид. Действительно, его противник сконцентрировался вовсе не на нем. Араб далее не взглянул на него, когда замахнулся вторично, в его глазах было только одно – Стелла и рюкзак.
Давид вырвался из рук араба, издал крик ярости, схватил темнокожего «мясника» обеими руками и стукнул головой о стену сбоку от железной решетки, которая тем временем спустилась так низко, что едва ли еще можно было проползти под ней на четвереньках. В каком-нибудь плохом кинофильме Шариф, ошарашенный силой и своеобразным методом атаки, вероятно, закатил бы глаза и с глубоким вздохом упал бы на землю, и задние кости его черепа шумно треснули бы. Но здесь было не кино, а жестокая действительность, и она была более суровой и беспощадной, чем продукция Голливуда.
Давид изо всех сил стукнул араба головой о стену еще раз, прежде чем тот сумеет замахнуться на него или отбросит, его назад; затем он повторил то лее самое третий, четвертый и пятый раз. Снова и снова череп ударялся о твердый камень, кровь ручьями текла по шее «мясника». Давид был захвачен стаккато своих движений, превращая араба в отбивную котлету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46