Он растворил окно в передней, вошел в столовую и остановился, пораженный тем зрелищем, которое представилось его глазам.
Ида все еще сидела за столом перед своими флаконами; в левой руке она держала закуренную папиросу, а на столе стоял около нее стакан портера. Клара с другой папиросой развалилась в большом кресле, а кругом нее на полу было разложено несколько географических карт. Она положила ноги на корзинку для угольев, и у самого ее локтя стоял на маленьком столике стакан, наполненный до краев какою-то темно-красною жидкостью. Доктор смотрел попеременно то на ту, то на другую из своих дочерей сквозь облако серого дыма, но наконец, его глаза с изумлением остановились на старшей дочери, отличавшейся более серьезным направлением.
— Клара! — выговорил он, едва переводя дух. — Я не поверил бы этому!
— В чем дело, папа?
— Ты куришь?
— Я только пробую, папа. Я нахожу, что это немножко трудно, потому что я еще не привыкла.
— Но скажи, пожалуйста, зачем ты…
— Миссис Уэстмакот советует курить.
— О, дама зрелых лет может делать много такого, чего молодая девушка должна избегать!
— О, нет! — воскликнула Ида. — Миссис Уэстмакот говорит, что для всех должен быть один закон. Вы выкурите папироску, папа?
— Нет, благодарю. Я никогда не курю утром.
— Не курите? Но, может быть, это папиросы не того сорта, какой вы курите. Какие это папиросы, Клара?
— Египетские.
— Ах, вам надо купить «Ричмондские жемчужины» или Турецкие папиросы. Мне хочется, чтобы вы, папа, купили мне Турецких папирос, когда поедете в город.
— И не подумаю. Я полагаю, что это совершенно не годится для молодых девушек. В этом я совсем не схожусь с миссис Уэстмакот.
— В самом деле, папа? Да ведь вы же советовали нам во всем подражать ей.
— Но с ограничениями. Что это такое ты пьешь, Клара?
— Ром, папа.
— Ром? Утром? — он сел и протер себе глаза, как человек, который старается стряхнуть с себя какой-нибудь дурной сон. — Ты сказала — ром?
— Да, папа. Люди той профессии, которую я хочу избрать, пьют все поголовно.
— Профессии, Клара?
— Миссис Уэстмакот говорит, что всякая женщина должна избрать себе профессию, и что мы должны выбрать себе такие профессии, которых всегда избегали женщины.
— Да, это верно.
— Ну, так я хочу поступить по ее совету и буду лоцманом.
— Милая моя Клара! Лоцманом! Это уже слишком!
— Вот прекрасная книга, папа: «Маяки, сигнальные огни, бакены, каналы и береговые сигналы для моряков в Великобритании». А вот другая: «Руководство для моряка». Вы не можете себе представить, как это интересно!
— Ты шутишь, Клара. Ты, наверно, шутишь!
— Совсем нет, папа. Вы не можете себе представить, как много я уже узнала. Я должна выставить зеленый фонарь на штирборте, красный на левом борту, белый на топ мачте и через каждые четверть часа пускать ракету.
— Ах, это должно быть красиво ночью! — воскликнула ее сестра.
— А затем я знаю сигналы во время тумана. Один сигнал значит, что корабль идет штирбортом, два — левым бортом, три — кормою, четыре — что плыть невозможно. Но в конце каждой главы автор задает ужасные вопросы. Вот послушайте: «Вы видите красный свет. Корабль на левом галсе и ветер с севера, какой курс должен взять этот корабль?»
Доктор встал с места и сделал жест, выражавший отчаяние.
— Я решительно не могу понять, что сделалось с вами обеими, — сказал он.
— Дорогой папа, мы стараемся подражать в нашей жизни миссис Уэстмакот.
— Ну, я должен сказать, что результаты мне не нравятся. Может быть, твоя химия не причинит тебе вреда, Ида, но твой план, Клара, никуда не годится. Я не могу понять, как подобная мысль могла прийти в голову такой рассудительной девушке, как ты. Я решительно должен запретить вам продолжать ваши занятия.
— Но, папа, — сказала Ида, в больших голубых глазах которой был виден наивный вопрос, — что же нам делать, если ваши приказания расходятся с советами миссис Уэстмакот? Вы же сами говорили, чтобы мы слушались ее. Она говорит, что когда женщины делают попытки сбросить с себя оковы, то их отцы, братья и мужья первые стараются опять заклепать на них эти оковы, и что в этом случае мужчина не имеет никакой власти.
— Разве миссис Уэстмакот учит вас тому, что я не глава в собственном доме?
Доктор вспылил, и от гнева его седые волосы на голове поднялись, точно щетина.
— Конечно. Она говорит, что глава дома — это остаток темных веков.
Доктор что-то пробормотал про себя и топнул ногою по ковру. Затем он, не говоря ни слова, вышел в сад, и его дочери могли видеть, как он в сердцах ходил взад и вперед, сбивая цветы хлыстиком.
— О, милочка! Как великолепно ты играла свою роль! — воскликнула Ида.
— Но это жестоко! Когда я увидела в его глазах огорчение и удивление, то я едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею и не рассказать обо всем. Как ты думаешь, не пора ли нам кончить?
— Нет, нет, нет! Этого далеко не дозволено. Ты не должна выказывать теперь свою слабость, Клара. Это так страшно, что я руковожу тобой. Я испытываю незнакомое мне чувство. Но я знаю, что я права. Если мы будем продолжать так, как начали, то мы можем говорить себе всю жизнь, что мы спасли его. А если мы перестанем, — о, Клара! — то мы никогда не простим себе этого!
Глава X
Женщины будущего
С этого дня доктор утратил свое спокойствие. Еще никогда ни один дом, где было всегда тихо и соблюдался во всем порядок, не превращался так быстро в шумное место, или счастливый человек вдруг делался несчастливым, как было в этом случае. До сих пор он совсем не понимал, что его дочери предохраняли его от всех маленьких неприятностей в жизни. Теперь же, когда они не только перестали заботиться о нем, но сами делали ему всевозможные неприятности, он начал понимать, как велико было то счастье, которым он наслаждался, и он сожалел о тех счастливых днях, когда его дочери не подпали еще под влияние его соседки.
— Вы что-то невеселы, — заметила ему однажды утром миссис Уэстмакот. — Вы бледны, и у вас измученный вид. Вам бы следовало сделать вместе со мной прогулку в десять миль на тандеме.
— Я беспокоюсь о моих девочках.
Они ходили взад и вперед по саду. Время от времени из дома, находящегося за садом, раздавался протяжный меланхолический звук охотничьего рога.
— Это Ида, — сказал он. — Она вздумала учиться играть на этом ужасном инструменте в промежутках между занятиями химией. И Клара тоже совсем отбилась от рук. Я вам скажу, что это становится невыносимым.
— Ах, доктор, доктор! — воскликнула она, грозя ему пальцем и показывая при этом свои ослепительно белые зубы. — Вы должны проводить свои принципы в жизнь; вы должны давать вашим дочерям такую свободу, какой вы требуете для других женщин.
— Свободу, сударыня, конечно. Но тут дело доходит до своеволия.
— Закон один для всех, мой друг, — и она с упреком похлопала его по плечу своим веером. — Я думаю, что когда вам было двадцать лет, ваш отец не запрещал вам изучать химию или учиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Если бы он так поступил, то вы сочли бы это тиранством.
— Но обе они вдруг совершенно переменились.
— Да, я заметила, что они в последнее время горячо стоят за дело свободы. Я думаю, что из всех моих учениц они выйдут самыми ревностными и самыми последовательными, что вполне естественно, так как их отец один из самых горячих поборников нашего дела.
У доктора передернуло лицо от досады.
— Мне кажется, что я потерял всякий авторитет! — воскликнул он.
— Нет, нет, дорогой мой друг! Они немножко вышли из границы, порвав те путы, которыми связал их обычай. Вот и все.
— Вы не можете себе представить, что я должен выносить, сударыня. Это ужасное испытание! Вчера ночью, когда я погасил свечу в своей спальне, я наступил ногою на что-то гладкое и жесткое, что сейчас же выкатилось у меня из-под ноги, представьте же мой ужас! Я зажег газ и увидал большую черепаху, которую Клара вздумала взять в дом. По-моему, иметь таких домашних животных — скверная привычка.
Миссис Уэстмакот сделала ему реверанс.
— Благодарю вас, сэр, — сказала она. — Это камешек в мой огород: вы намекаете на мою бедную Элизу.
— Даю вам честное слово, что я совсем и позабыл о ней! — воскликнул доктор, покраснев. — Конечно, еще можно допустить одно такое домашнее животное, но иметь их два, — это, прямо невыносимо! У Иды есть обезьяна, которая сидит на карнизе драпировки. Она будет сидеть неподвижно до тех пор, пока не заметит, что вы совершенно забыли о ее присутствии, и тогда она вдруг начинает прыгать по всем стенам с картины на картину и кончает тем, что повисает на шнурке от звонка или кидается вам на голову. За завтраком она утащила сваренное всмятку яйцо и обмазала им всю дверную ручку. Ида называет эти безобразия потешными штуками.
— О, все это устроится! — сказала вдова успокоительным тоном.
— Да и Клара тоже ведет себя не лучше, — Клара, которая была прежде такой доброй, такой кроткой, так напоминала всем свою покойную мать. Она забрала себе в голову нелепую мысль, что будет лоцманом, и теперь говорит только об одном — о вращающихся маяках, подводных камнях, установленных сигналах и о разных глупостях в этом роде.
— Но почему же нелепую? — спросила его собеседница. — Что может быть благороднее этой профессии, при которой человек двигает вперед торговлю и помогает кораблю благополучно достигнуть гавани? Я думаю, что у вашей дочери большие способности к этому, и что она прекрасно будет исполнять свои обязанности.
— Когда так, то я расхожусь в этом с вами, сударыня.
— Значит, вы непоследовательны.
— Извините меня, сударыня, но я смотрю на это совсем с другой точки зрения. И я был бы вам очень благодарен, если бы вы, пользуясь своим влиянием, разубедили моих дочерей.
— Вы хотите, чтобы и я также была непоследовательной?
— Стало быть, вы отказываетесь?
— Я думаю, что не могу вмешиваться в их дела.
Доктор рассердился не на шутку.
— Очень хорошо, сударыня, — сказал он. — В таком случае, я могу только проститься с вами.
Он приподнял свою соломенную шляпу с широкими полями и пошел большими шагами по убранной щебнем дорожке, между тем как вдова, прищурив глаза, смотрела ему вслед. Она была сама удивлена тем, что чем больше доктор был похож на мужчину и чем больше он выказывал настойчивости, тем больше он ей нравился. Это было безрассудно с ее стороны и противоречило всем ее принципам, но так было на самом деле и этого нельзя было изменить никакими доводами.
Доктор, запыхавшийся и сердитый, вошел в комнату и сел читать газету. Ида ушла отсюда, и отдаленные звуки ее охотничьего рога показывали, что она была наверху, в своем будуаре, Клара сидела напротив него со своими картами и синей книгой, которые доводили его до отчаяния. Доктор взглянул на нее, и его глаза остановились с изумлением на передней части ее юбки.
— Милая моя Клара! — воскликнул он, — ты разорвала свою юбку.
Его дочь засмеялась и поправила свою юбку. Он увидал, к своему ужасу, красный плюш кресла на том месте, где должно было быть ее платье.
— Да она вся разорвана! — воскликнул он. — Что такое ты делала?
— Дорогой папа! — сказала она, — разве вы можете понять что-нибудь в тайнах дамского туалета. Это — юбка-панталоны.
Тогда он увидал, что она была действительно сшита таким фасоном и что на его дочери было надето что-то вроде широких и очень длинных панталон.
— Это будет очень удобно для моих морских сапогов, — пояснила она.
Ее отец грустно покачал головой.
— Это не нравилось бы твоей дорогой маме, Клара, — сказал он.
Это была такая минута, в которую заговор мог быть открыт. В его кротком упреке и упоминании о матери было что-то такое, что у нее навернулись на глазах слезы, и через минуту она, наверное, бросилась бы перед ним на колени и во всем ему призналась, но вдруг дверь растворилась настежь и в комнату вбежала вприпрыжку Ида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Ида все еще сидела за столом перед своими флаконами; в левой руке она держала закуренную папиросу, а на столе стоял около нее стакан портера. Клара с другой папиросой развалилась в большом кресле, а кругом нее на полу было разложено несколько географических карт. Она положила ноги на корзинку для угольев, и у самого ее локтя стоял на маленьком столике стакан, наполненный до краев какою-то темно-красною жидкостью. Доктор смотрел попеременно то на ту, то на другую из своих дочерей сквозь облако серого дыма, но наконец, его глаза с изумлением остановились на старшей дочери, отличавшейся более серьезным направлением.
— Клара! — выговорил он, едва переводя дух. — Я не поверил бы этому!
— В чем дело, папа?
— Ты куришь?
— Я только пробую, папа. Я нахожу, что это немножко трудно, потому что я еще не привыкла.
— Но скажи, пожалуйста, зачем ты…
— Миссис Уэстмакот советует курить.
— О, дама зрелых лет может делать много такого, чего молодая девушка должна избегать!
— О, нет! — воскликнула Ида. — Миссис Уэстмакот говорит, что для всех должен быть один закон. Вы выкурите папироску, папа?
— Нет, благодарю. Я никогда не курю утром.
— Не курите? Но, может быть, это папиросы не того сорта, какой вы курите. Какие это папиросы, Клара?
— Египетские.
— Ах, вам надо купить «Ричмондские жемчужины» или Турецкие папиросы. Мне хочется, чтобы вы, папа, купили мне Турецких папирос, когда поедете в город.
— И не подумаю. Я полагаю, что это совершенно не годится для молодых девушек. В этом я совсем не схожусь с миссис Уэстмакот.
— В самом деле, папа? Да ведь вы же советовали нам во всем подражать ей.
— Но с ограничениями. Что это такое ты пьешь, Клара?
— Ром, папа.
— Ром? Утром? — он сел и протер себе глаза, как человек, который старается стряхнуть с себя какой-нибудь дурной сон. — Ты сказала — ром?
— Да, папа. Люди той профессии, которую я хочу избрать, пьют все поголовно.
— Профессии, Клара?
— Миссис Уэстмакот говорит, что всякая женщина должна избрать себе профессию, и что мы должны выбрать себе такие профессии, которых всегда избегали женщины.
— Да, это верно.
— Ну, так я хочу поступить по ее совету и буду лоцманом.
— Милая моя Клара! Лоцманом! Это уже слишком!
— Вот прекрасная книга, папа: «Маяки, сигнальные огни, бакены, каналы и береговые сигналы для моряков в Великобритании». А вот другая: «Руководство для моряка». Вы не можете себе представить, как это интересно!
— Ты шутишь, Клара. Ты, наверно, шутишь!
— Совсем нет, папа. Вы не можете себе представить, как много я уже узнала. Я должна выставить зеленый фонарь на штирборте, красный на левом борту, белый на топ мачте и через каждые четверть часа пускать ракету.
— Ах, это должно быть красиво ночью! — воскликнула ее сестра.
— А затем я знаю сигналы во время тумана. Один сигнал значит, что корабль идет штирбортом, два — левым бортом, три — кормою, четыре — что плыть невозможно. Но в конце каждой главы автор задает ужасные вопросы. Вот послушайте: «Вы видите красный свет. Корабль на левом галсе и ветер с севера, какой курс должен взять этот корабль?»
Доктор встал с места и сделал жест, выражавший отчаяние.
— Я решительно не могу понять, что сделалось с вами обеими, — сказал он.
— Дорогой папа, мы стараемся подражать в нашей жизни миссис Уэстмакот.
— Ну, я должен сказать, что результаты мне не нравятся. Может быть, твоя химия не причинит тебе вреда, Ида, но твой план, Клара, никуда не годится. Я не могу понять, как подобная мысль могла прийти в голову такой рассудительной девушке, как ты. Я решительно должен запретить вам продолжать ваши занятия.
— Но, папа, — сказала Ида, в больших голубых глазах которой был виден наивный вопрос, — что же нам делать, если ваши приказания расходятся с советами миссис Уэстмакот? Вы же сами говорили, чтобы мы слушались ее. Она говорит, что когда женщины делают попытки сбросить с себя оковы, то их отцы, братья и мужья первые стараются опять заклепать на них эти оковы, и что в этом случае мужчина не имеет никакой власти.
— Разве миссис Уэстмакот учит вас тому, что я не глава в собственном доме?
Доктор вспылил, и от гнева его седые волосы на голове поднялись, точно щетина.
— Конечно. Она говорит, что глава дома — это остаток темных веков.
Доктор что-то пробормотал про себя и топнул ногою по ковру. Затем он, не говоря ни слова, вышел в сад, и его дочери могли видеть, как он в сердцах ходил взад и вперед, сбивая цветы хлыстиком.
— О, милочка! Как великолепно ты играла свою роль! — воскликнула Ида.
— Но это жестоко! Когда я увидела в его глазах огорчение и удивление, то я едва удержалась, чтобы не броситься ему на шею и не рассказать обо всем. Как ты думаешь, не пора ли нам кончить?
— Нет, нет, нет! Этого далеко не дозволено. Ты не должна выказывать теперь свою слабость, Клара. Это так страшно, что я руковожу тобой. Я испытываю незнакомое мне чувство. Но я знаю, что я права. Если мы будем продолжать так, как начали, то мы можем говорить себе всю жизнь, что мы спасли его. А если мы перестанем, — о, Клара! — то мы никогда не простим себе этого!
Глава X
Женщины будущего
С этого дня доктор утратил свое спокойствие. Еще никогда ни один дом, где было всегда тихо и соблюдался во всем порядок, не превращался так быстро в шумное место, или счастливый человек вдруг делался несчастливым, как было в этом случае. До сих пор он совсем не понимал, что его дочери предохраняли его от всех маленьких неприятностей в жизни. Теперь же, когда они не только перестали заботиться о нем, но сами делали ему всевозможные неприятности, он начал понимать, как велико было то счастье, которым он наслаждался, и он сожалел о тех счастливых днях, когда его дочери не подпали еще под влияние его соседки.
— Вы что-то невеселы, — заметила ему однажды утром миссис Уэстмакот. — Вы бледны, и у вас измученный вид. Вам бы следовало сделать вместе со мной прогулку в десять миль на тандеме.
— Я беспокоюсь о моих девочках.
Они ходили взад и вперед по саду. Время от времени из дома, находящегося за садом, раздавался протяжный меланхолический звук охотничьего рога.
— Это Ида, — сказал он. — Она вздумала учиться играть на этом ужасном инструменте в промежутках между занятиями химией. И Клара тоже совсем отбилась от рук. Я вам скажу, что это становится невыносимым.
— Ах, доктор, доктор! — воскликнула она, грозя ему пальцем и показывая при этом свои ослепительно белые зубы. — Вы должны проводить свои принципы в жизнь; вы должны давать вашим дочерям такую свободу, какой вы требуете для других женщин.
— Свободу, сударыня, конечно. Но тут дело доходит до своеволия.
— Закон один для всех, мой друг, — и она с упреком похлопала его по плечу своим веером. — Я думаю, что когда вам было двадцать лет, ваш отец не запрещал вам изучать химию или учиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Если бы он так поступил, то вы сочли бы это тиранством.
— Но обе они вдруг совершенно переменились.
— Да, я заметила, что они в последнее время горячо стоят за дело свободы. Я думаю, что из всех моих учениц они выйдут самыми ревностными и самыми последовательными, что вполне естественно, так как их отец один из самых горячих поборников нашего дела.
У доктора передернуло лицо от досады.
— Мне кажется, что я потерял всякий авторитет! — воскликнул он.
— Нет, нет, дорогой мой друг! Они немножко вышли из границы, порвав те путы, которыми связал их обычай. Вот и все.
— Вы не можете себе представить, что я должен выносить, сударыня. Это ужасное испытание! Вчера ночью, когда я погасил свечу в своей спальне, я наступил ногою на что-то гладкое и жесткое, что сейчас же выкатилось у меня из-под ноги, представьте же мой ужас! Я зажег газ и увидал большую черепаху, которую Клара вздумала взять в дом. По-моему, иметь таких домашних животных — скверная привычка.
Миссис Уэстмакот сделала ему реверанс.
— Благодарю вас, сэр, — сказала она. — Это камешек в мой огород: вы намекаете на мою бедную Элизу.
— Даю вам честное слово, что я совсем и позабыл о ней! — воскликнул доктор, покраснев. — Конечно, еще можно допустить одно такое домашнее животное, но иметь их два, — это, прямо невыносимо! У Иды есть обезьяна, которая сидит на карнизе драпировки. Она будет сидеть неподвижно до тех пор, пока не заметит, что вы совершенно забыли о ее присутствии, и тогда она вдруг начинает прыгать по всем стенам с картины на картину и кончает тем, что повисает на шнурке от звонка или кидается вам на голову. За завтраком она утащила сваренное всмятку яйцо и обмазала им всю дверную ручку. Ида называет эти безобразия потешными штуками.
— О, все это устроится! — сказала вдова успокоительным тоном.
— Да и Клара тоже ведет себя не лучше, — Клара, которая была прежде такой доброй, такой кроткой, так напоминала всем свою покойную мать. Она забрала себе в голову нелепую мысль, что будет лоцманом, и теперь говорит только об одном — о вращающихся маяках, подводных камнях, установленных сигналах и о разных глупостях в этом роде.
— Но почему же нелепую? — спросила его собеседница. — Что может быть благороднее этой профессии, при которой человек двигает вперед торговлю и помогает кораблю благополучно достигнуть гавани? Я думаю, что у вашей дочери большие способности к этому, и что она прекрасно будет исполнять свои обязанности.
— Когда так, то я расхожусь в этом с вами, сударыня.
— Значит, вы непоследовательны.
— Извините меня, сударыня, но я смотрю на это совсем с другой точки зрения. И я был бы вам очень благодарен, если бы вы, пользуясь своим влиянием, разубедили моих дочерей.
— Вы хотите, чтобы и я также была непоследовательной?
— Стало быть, вы отказываетесь?
— Я думаю, что не могу вмешиваться в их дела.
Доктор рассердился не на шутку.
— Очень хорошо, сударыня, — сказал он. — В таком случае, я могу только проститься с вами.
Он приподнял свою соломенную шляпу с широкими полями и пошел большими шагами по убранной щебнем дорожке, между тем как вдова, прищурив глаза, смотрела ему вслед. Она была сама удивлена тем, что чем больше доктор был похож на мужчину и чем больше он выказывал настойчивости, тем больше он ей нравился. Это было безрассудно с ее стороны и противоречило всем ее принципам, но так было на самом деле и этого нельзя было изменить никакими доводами.
Доктор, запыхавшийся и сердитый, вошел в комнату и сел читать газету. Ида ушла отсюда, и отдаленные звуки ее охотничьего рога показывали, что она была наверху, в своем будуаре, Клара сидела напротив него со своими картами и синей книгой, которые доводили его до отчаяния. Доктор взглянул на нее, и его глаза остановились с изумлением на передней части ее юбки.
— Милая моя Клара! — воскликнул он, — ты разорвала свою юбку.
Его дочь засмеялась и поправила свою юбку. Он увидал, к своему ужасу, красный плюш кресла на том месте, где должно было быть ее платье.
— Да она вся разорвана! — воскликнул он. — Что такое ты делала?
— Дорогой папа! — сказала она, — разве вы можете понять что-нибудь в тайнах дамского туалета. Это — юбка-панталоны.
Тогда он увидал, что она была действительно сшита таким фасоном и что на его дочери было надето что-то вроде широких и очень длинных панталон.
— Это будет очень удобно для моих морских сапогов, — пояснила она.
Ее отец грустно покачал головой.
— Это не нравилось бы твоей дорогой маме, Клара, — сказал он.
Это была такая минута, в которую заговор мог быть открыт. В его кротком упреке и упоминании о матери было что-то такое, что у нее навернулись на глазах слезы, и через минуту она, наверное, бросилась бы перед ним на колени и во всем ему призналась, но вдруг дверь растворилась настежь и в комнату вбежала вприпрыжку Ида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20