.. бога ради, скажи, кто он?
- Твой... клиент? - Хачиров выдержал протокольную паузу. - Наемный убийца. Сейчас он работает на меня. Плата за работу - дешевка. Я имею в виду тебя. Но это еще не все. Радзянскому я уже преподнес сюрприз, а тебя он ждет впереди.
- Какой сюрприз?.. - почти в ужасе прошептала она.
- Большой. Очень большой, но не тот, о котором ты сейчас подумала. - Руслан рассмеялся и, повернувшись на неповоротливых ногах, вышел из комнаты.
Глава 7
Старые и новые знакомые
24
Москва
В Москве Радзянский часто навещал своего бывшего начальника Шерстнева, но больше беспокоил его телефонными звонками. Василий Ефимович проработал на своей должности еще пять лет и в пятьдесят девять ушел в отставку. Лев часто задумывался над тем, что Шерстнев на своем нелегком посту сделал доброе дело, похлопотав насчет перевода подчиненного в силовое подразделение КГБ. Старика любили за его теплое отношение к молодым кадрам, и многие могли бы сказать о Шерстневе то же самое, что и Радзянский: помог в трудную минуту. Было что-то ревностное в любви к старику, Радзянскому хотелось присвоить всю его доброту, не оставляя другим ничего.
Он приходил к нему, когда на душе было скверно, и старик словно залечивал его раны, предаваясь воспоминаниям, сыпал знакомыми именами, рассказывал, кто «пересидел» в разведке, кто «недосидел», что бывший шеф, моложе Шерстнева на десять лет, растолстел как боров и разводит цветы на даче. Лев слушал старика, и на душе действительно становилось легче.
Последний раз Лев навещал Василия Ефимовича три месяца назад и сейчас, набирая его номер телефона, вдруг испугался, что Шерстнева уже нет в живых: о таких людях, по-настоящему добрых, в колонке для некрологов не прочтешь. Ему сейчас семьдесят пять - старик, но с хорошей памятью, не так давно начал писать рассказы про разведчиков, потом задумал написать книгу воспоминаний. Лев не часто останавливался у книжных развалов, мог и пропустить выход в свет книги.
Сын Шерстнева, Геннадий Васильевич, достаточно известный и влиятельный человек, выделил отцу секретаря, который записывал под диктовку, потом текст шел на правку редактору или, по выражению Шерстнева, «летописцу».
- Алло, Василий Ефимович?
У Радзянского отлегло от сердца, когда он услышал в трубке скрипучий голос Шерстнева. «Жив курилка!»
- Да, с кем я разговариваю?
- Это вас Радзянский такой беспокоит.
- Левушка! - Шерстнев сохранил привычку называть всех своих подчиненных ласкательными именами, включая резидентов. - Я, грешным делом, подумал, что ты помер. - Василий Ефимович, словно угадывая тревожные мысли собеседника, переадресовал ему свое беспокойство. Явно напускное, что вызвало на лице Радзянского улыбку.
- Жив вашими молитвами, Василий Ефимович. Давно хотел позвонить, но все недосуг.
- Не ври, Лева, я по голосу слышу, что ты врешь. - Старик помолчал, потом, как показалось Льву, с надеждой в голосе спросил: - Не заедешь ко мне?
- Буду через пятнадцать минут.
Шерстнев встретил гостя крепко заваренным чаем и неизменным клубничным вареньем. Он был одет во фланелевую рубашку, широкие спортивные брюки и мягкие тапочки. Его лоб и щеки избороздили глубокие морщины, брови стали еще гуще, голубые глаза выцвели. Напустив на себя таинственность, шаркающей походкой подойдя к книжному шкафу, Василий Ефимович снял с полки книгу. Радзянский потянулся было к ней, но хозяин, как малыш, у которого хотят отобрать любимую игрушку, потянул книгу к себе. Нацепив на массивный нос очки, он достаточно дорогой перьевой ручкой сделал дарственную надпись и только после этого вручил свое произведение гостю, не без доли самодовольства произнеся:
- Вот так, Лева.
- Поздравляю! - Радзянский прочел дарственную, не сдержав улыбки: «Леве Радзянскому с уважением и благодарностью от автора. Москва, июль 1999». - За что же вы меня благодарите, Василий Ефимович?
- Ты поучи, поучи меня, как подписывать книги, - нравоучительно, но с видом уставшего от раздачи автографов автора проскрипел Шерстнев. А глаза блестели!
Оказывается, книга вышла всего два месяца назад, что несколько успокоило совесть Радзянского, и называлась «Не вся правда о разведчиках». Лев удивленно приподнял брови и устремил на автора вопросительный взгляд. Пока Шерстнев медлил с ответом, Лев, предполагая, что не ошибается, высказался:
- Следующая книга будет называться «Вся правда о разведчиках», да?
- Это издатели дали такое название, - пояснил хозяин. - Может, они правы: назови ее «Вся правда» - покупать не будут.
- Почему? - улыбнулся гость.
- Потому что правда всем надоела, - резюмировал старик. - А тут в самом названии интрига! - Шерстнев многозначительно поднял палец, которым тут же погрозил гостю: - Ты не лыбься, Лева, лучше почитай на досуге. Почитаешь? - с надеждой в голосе спросил он. - Там ведь и про тебя написано.
- Да что вы говорите! - Радзянский открыл книгу, в первую очередь обратив внимание на двойственный на первый взгляд, но воистину глубокий по смыслу и, главное, в тему эпиграф: «Книги имеют свою судьбу», поскольку судеб в этой книге должно быть множество, и все они - реальные.
Лев показал, что уже на первых страницах надеется отыскать знакомую фамилию. Делал это преувеличенно поспешно, с нетерпением, чтобы доставить старику удовольствие. Тот легко разобрался в поведении гостя и остановил его прикосновением руки.
- Небольшой эпизод, Лева, ты уж не обижайся. Имя твое я оставил, а вот фамилию взял другую. Ты в моих воспоминаниях - Русинский.
- С благозвучием у вас все в порядке, - похвалил старика Лев.
И снова в голосе Шерстнева прозвучали менторские интонации:
- Не говори вещей, в которых не разбираешься. Ты у меня получился лучше всех, честное слово. Я описал, как ты вместо того, чтобы разрабатывать «контакт», думал пустить ему пулю в лоб! - Хозяин рассмеялся. - Ей-богу, Лева, до сих пор помню наш с тобой разговор. Ну и насмешил ты меня тогда!
Шерстнев уже пятый год жил один, супруга умерла от рака. В его квартире-"трешке" в центре города был прописан внук. Старик незлобиво шутил: «Ждет, когда я отдам богу душу».
Здесь, у бывшего начальника, Радзянский чувствовал себя раскованно; тут и мысли приходили другие, чуточку возвышенные, граничащие со святостью: о вечности и стойкости, доброжелательности и вере.
Может, Радзянский очищался здесь душою, а отставной генерал казался ему единственным человеком, способным отпустить ему его смертные грехи? А может, Лев обманывался, думал, что ему становится легче, но разбирать по косточкам - как и по какой причине, было делом неблагодарным. Во всяком случае, по отношению к Шерстневу. Просто он человек, он есть, его не забывают - и этим все сказано.
Сейчас Льву хотелось нарушить все неписаные правила и раскрыться перед Шерстневым, рассказать ему всю правду, ничего не утаивая. Наверное, самому станет легче, а вот старику... Каково ему будет, когда он узнает, что человек, о котором он упомянул в своей книге, оказался... Оборотнем? Нет, это совсем не так. И слабым его не назовешь, и сильным. Можно найти определение, но только не в этой квартире, не в присутствии хозяина, который вот уже на протяжении нескольких минут не спускает настороженных глаз со своего замолчавшего гостя и не решается спросить, что с ним, с Левушкой, приключилось.
Наверное, незаслуженно по отношению к родному отцу, почившему восемь лет назад, но Радзянский никогда не питал к нему тех чувств, которые он испытывал к Шерстневу. И дело не в замкнутости отца, не в его природном еврейском стремлении к выгоде, которая раздражала Льва, не в том, что старший Радзянский молчаливо не соглашался с сыном, выбравшим для себя иной путь, нежели тот, о котором мечтал отец. Да и мечтал ли он вообще? Просто однажды обронил, что работать за границей лучше в качестве торгового представителя. И больше ничего не добавил, словно загадал загадку.
И в этом весь его отец - ни убавить, ни прибавить.
А мать... Наверное, жизнь казалась бы ей лучше, во всяком случае, не скучнее, если бы отец хоть изредка напивался, ругался на весь дом матом, просыпался с похмелья и пил огуречный рассол, глядя на жену и сына виноватым взглядом. Нет, вся их жизнь прошла гладко, тихо, без ссор и взаимных упреков. Не оттого ли ушли они из жизни так рано?
Нет, не в этом дело. Лев знал, что не вправе осуждать отца, жалеть мать, а заодно и себя, искать причины, по которым он - прямая противоположность отцу, словно в его жилах больше казачьей материнской крови, нежели еврейской отцовской; согласно последней, он должен жрать фаршированную щуку, подсчитывать прибыль, толстеть и лысеть одновременно, а поднимаясь по служебной лестнице, смотреть себе под ноги.
Радзянский попрощался с Шерстневым и долго не отпускал его руку. И у старика глаза были грустные, хотя он наслал в голос бодрости:
- Заходи, Лева, не забывай старика.
- Обязательно зайду, Василий Ефимович. Вот прочитаю книгу - и приду поделиться впечатлениями.
- Ну, так скоро тебя не жди. А давай на ноябрьские праздники встретимся? - неожиданно подал идею Шерстнев.
- Неплохая мысль... Договорились.
- А ну-ка, - Василий Ефимович решительно закрыл дверь, вставая на пути гостя, - рассказывай, что случилось. Думаешь, я без глаз, ничего не заметил?
- Не могу, Василий Ефимович. Может быть, позже.
- И все-таки, - настаивал хозяин, - я хочу знать причину твоего настроения.
- Ну если только причину... - Теперь Лев не имел права уйти, не объяснившись. И он достаточно тонко открыл старику часть, только малую часть своего состояния, рассказал, что встретил человека и обрел, казалось бы, долгожданное спокойствие, ан нет - это вчера он был счастлив, а сегодня его гнетет тревога...
- Это слабость, Лева, - ответил Шерстнев, едва гость закончил. - Такое неизбежно в жизни любого человека. - Помолчав, старик возобновил разговор: - Стало быть, дела у тебя душевные и я не смогу тебе помочь...
«А, была не была», - Радзянский решился довериться своему учителю, не раскрывая при этом главного.
- У меня действительно возникли некоторые проблемы.
- Не петляй, как заяц, говори прямо.
- Короче, меня втянули в одно грязное дело. Времени у меня мало. Может, по своим каналам вы наведете справки на одного человека?
- И в самом деле у меня остались некоторые связи, тут ты не ошибся. Назови мне имя этого человека, и я постараюсь тебе помочь.
- Иванов Сергей Юрьевич. Да-да, тот самый, - кивнул гость, невольно улыбнувшись удивленной мине хозяина.
- Эка куда тебя занесло!.. Ладно, забеги завтра утречком. Много не обещаю - все, что в моих силах.
- Спасибо, Василий Ефимович!
- Пока благодарить не за что. Ступай.
Пока Радзянский находился в квартире Шерстнева, ни гость, ни хозяин ни разу не упомянули имени Бориса Левина. Радзянский не вспоминал его намеренно; и вот парадокс - не мог не думать о нем. А Шерстнев... наверное, оттого, что курировал совсем другой регион и знал по работе «европейца» Левина не так хорошо, правда, они не раз встречались в Центре, не говоря уже о том, что приятели вместе пусть не так часто, но навещали старого разведчика.
«Подзарядился? - спросил у себя Радзянский, усаживаясь за руль „БМВ“. - Если бы только подзарядился...»
Он уже пожалел, что втянул в эту историю Шерстнева. В лоб Василий Ефимович не спросит, загодя можно представить его слова: «Ну как, помог я тебе в том деле?» Обязательно спросит, поскольку к тому времени будет знать о скоропостижной кончине Иванова Сергея Юрьевича. Можно только гадать, к какому выводу придет старик, но у него возникнут вполне справедливые, обоснованные сомнения. Возможно, претензии, так как он хорошо осведомлен, как и каким способом устраняют нежелательных лиц.
А может, все будет проще. Виной подобных измышлений, претендующих на угрызения совести, неспокойное состояние Льва Радзянского, его взвинченность и немалый объем предстоящей работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
- Твой... клиент? - Хачиров выдержал протокольную паузу. - Наемный убийца. Сейчас он работает на меня. Плата за работу - дешевка. Я имею в виду тебя. Но это еще не все. Радзянскому я уже преподнес сюрприз, а тебя он ждет впереди.
- Какой сюрприз?.. - почти в ужасе прошептала она.
- Большой. Очень большой, но не тот, о котором ты сейчас подумала. - Руслан рассмеялся и, повернувшись на неповоротливых ногах, вышел из комнаты.
Глава 7
Старые и новые знакомые
24
Москва
В Москве Радзянский часто навещал своего бывшего начальника Шерстнева, но больше беспокоил его телефонными звонками. Василий Ефимович проработал на своей должности еще пять лет и в пятьдесят девять ушел в отставку. Лев часто задумывался над тем, что Шерстнев на своем нелегком посту сделал доброе дело, похлопотав насчет перевода подчиненного в силовое подразделение КГБ. Старика любили за его теплое отношение к молодым кадрам, и многие могли бы сказать о Шерстневе то же самое, что и Радзянский: помог в трудную минуту. Было что-то ревностное в любви к старику, Радзянскому хотелось присвоить всю его доброту, не оставляя другим ничего.
Он приходил к нему, когда на душе было скверно, и старик словно залечивал его раны, предаваясь воспоминаниям, сыпал знакомыми именами, рассказывал, кто «пересидел» в разведке, кто «недосидел», что бывший шеф, моложе Шерстнева на десять лет, растолстел как боров и разводит цветы на даче. Лев слушал старика, и на душе действительно становилось легче.
Последний раз Лев навещал Василия Ефимовича три месяца назад и сейчас, набирая его номер телефона, вдруг испугался, что Шерстнева уже нет в живых: о таких людях, по-настоящему добрых, в колонке для некрологов не прочтешь. Ему сейчас семьдесят пять - старик, но с хорошей памятью, не так давно начал писать рассказы про разведчиков, потом задумал написать книгу воспоминаний. Лев не часто останавливался у книжных развалов, мог и пропустить выход в свет книги.
Сын Шерстнева, Геннадий Васильевич, достаточно известный и влиятельный человек, выделил отцу секретаря, который записывал под диктовку, потом текст шел на правку редактору или, по выражению Шерстнева, «летописцу».
- Алло, Василий Ефимович?
У Радзянского отлегло от сердца, когда он услышал в трубке скрипучий голос Шерстнева. «Жив курилка!»
- Да, с кем я разговариваю?
- Это вас Радзянский такой беспокоит.
- Левушка! - Шерстнев сохранил привычку называть всех своих подчиненных ласкательными именами, включая резидентов. - Я, грешным делом, подумал, что ты помер. - Василий Ефимович, словно угадывая тревожные мысли собеседника, переадресовал ему свое беспокойство. Явно напускное, что вызвало на лице Радзянского улыбку.
- Жив вашими молитвами, Василий Ефимович. Давно хотел позвонить, но все недосуг.
- Не ври, Лева, я по голосу слышу, что ты врешь. - Старик помолчал, потом, как показалось Льву, с надеждой в голосе спросил: - Не заедешь ко мне?
- Буду через пятнадцать минут.
Шерстнев встретил гостя крепко заваренным чаем и неизменным клубничным вареньем. Он был одет во фланелевую рубашку, широкие спортивные брюки и мягкие тапочки. Его лоб и щеки избороздили глубокие морщины, брови стали еще гуще, голубые глаза выцвели. Напустив на себя таинственность, шаркающей походкой подойдя к книжному шкафу, Василий Ефимович снял с полки книгу. Радзянский потянулся было к ней, но хозяин, как малыш, у которого хотят отобрать любимую игрушку, потянул книгу к себе. Нацепив на массивный нос очки, он достаточно дорогой перьевой ручкой сделал дарственную надпись и только после этого вручил свое произведение гостю, не без доли самодовольства произнеся:
- Вот так, Лева.
- Поздравляю! - Радзянский прочел дарственную, не сдержав улыбки: «Леве Радзянскому с уважением и благодарностью от автора. Москва, июль 1999». - За что же вы меня благодарите, Василий Ефимович?
- Ты поучи, поучи меня, как подписывать книги, - нравоучительно, но с видом уставшего от раздачи автографов автора проскрипел Шерстнев. А глаза блестели!
Оказывается, книга вышла всего два месяца назад, что несколько успокоило совесть Радзянского, и называлась «Не вся правда о разведчиках». Лев удивленно приподнял брови и устремил на автора вопросительный взгляд. Пока Шерстнев медлил с ответом, Лев, предполагая, что не ошибается, высказался:
- Следующая книга будет называться «Вся правда о разведчиках», да?
- Это издатели дали такое название, - пояснил хозяин. - Может, они правы: назови ее «Вся правда» - покупать не будут.
- Почему? - улыбнулся гость.
- Потому что правда всем надоела, - резюмировал старик. - А тут в самом названии интрига! - Шерстнев многозначительно поднял палец, которым тут же погрозил гостю: - Ты не лыбься, Лева, лучше почитай на досуге. Почитаешь? - с надеждой в голосе спросил он. - Там ведь и про тебя написано.
- Да что вы говорите! - Радзянский открыл книгу, в первую очередь обратив внимание на двойственный на первый взгляд, но воистину глубокий по смыслу и, главное, в тему эпиграф: «Книги имеют свою судьбу», поскольку судеб в этой книге должно быть множество, и все они - реальные.
Лев показал, что уже на первых страницах надеется отыскать знакомую фамилию. Делал это преувеличенно поспешно, с нетерпением, чтобы доставить старику удовольствие. Тот легко разобрался в поведении гостя и остановил его прикосновением руки.
- Небольшой эпизод, Лева, ты уж не обижайся. Имя твое я оставил, а вот фамилию взял другую. Ты в моих воспоминаниях - Русинский.
- С благозвучием у вас все в порядке, - похвалил старика Лев.
И снова в голосе Шерстнева прозвучали менторские интонации:
- Не говори вещей, в которых не разбираешься. Ты у меня получился лучше всех, честное слово. Я описал, как ты вместо того, чтобы разрабатывать «контакт», думал пустить ему пулю в лоб! - Хозяин рассмеялся. - Ей-богу, Лева, до сих пор помню наш с тобой разговор. Ну и насмешил ты меня тогда!
Шерстнев уже пятый год жил один, супруга умерла от рака. В его квартире-"трешке" в центре города был прописан внук. Старик незлобиво шутил: «Ждет, когда я отдам богу душу».
Здесь, у бывшего начальника, Радзянский чувствовал себя раскованно; тут и мысли приходили другие, чуточку возвышенные, граничащие со святостью: о вечности и стойкости, доброжелательности и вере.
Может, Радзянский очищался здесь душою, а отставной генерал казался ему единственным человеком, способным отпустить ему его смертные грехи? А может, Лев обманывался, думал, что ему становится легче, но разбирать по косточкам - как и по какой причине, было делом неблагодарным. Во всяком случае, по отношению к Шерстневу. Просто он человек, он есть, его не забывают - и этим все сказано.
Сейчас Льву хотелось нарушить все неписаные правила и раскрыться перед Шерстневым, рассказать ему всю правду, ничего не утаивая. Наверное, самому станет легче, а вот старику... Каково ему будет, когда он узнает, что человек, о котором он упомянул в своей книге, оказался... Оборотнем? Нет, это совсем не так. И слабым его не назовешь, и сильным. Можно найти определение, но только не в этой квартире, не в присутствии хозяина, который вот уже на протяжении нескольких минут не спускает настороженных глаз со своего замолчавшего гостя и не решается спросить, что с ним, с Левушкой, приключилось.
Наверное, незаслуженно по отношению к родному отцу, почившему восемь лет назад, но Радзянский никогда не питал к нему тех чувств, которые он испытывал к Шерстневу. И дело не в замкнутости отца, не в его природном еврейском стремлении к выгоде, которая раздражала Льва, не в том, что старший Радзянский молчаливо не соглашался с сыном, выбравшим для себя иной путь, нежели тот, о котором мечтал отец. Да и мечтал ли он вообще? Просто однажды обронил, что работать за границей лучше в качестве торгового представителя. И больше ничего не добавил, словно загадал загадку.
И в этом весь его отец - ни убавить, ни прибавить.
А мать... Наверное, жизнь казалась бы ей лучше, во всяком случае, не скучнее, если бы отец хоть изредка напивался, ругался на весь дом матом, просыпался с похмелья и пил огуречный рассол, глядя на жену и сына виноватым взглядом. Нет, вся их жизнь прошла гладко, тихо, без ссор и взаимных упреков. Не оттого ли ушли они из жизни так рано?
Нет, не в этом дело. Лев знал, что не вправе осуждать отца, жалеть мать, а заодно и себя, искать причины, по которым он - прямая противоположность отцу, словно в его жилах больше казачьей материнской крови, нежели еврейской отцовской; согласно последней, он должен жрать фаршированную щуку, подсчитывать прибыль, толстеть и лысеть одновременно, а поднимаясь по служебной лестнице, смотреть себе под ноги.
Радзянский попрощался с Шерстневым и долго не отпускал его руку. И у старика глаза были грустные, хотя он наслал в голос бодрости:
- Заходи, Лева, не забывай старика.
- Обязательно зайду, Василий Ефимович. Вот прочитаю книгу - и приду поделиться впечатлениями.
- Ну, так скоро тебя не жди. А давай на ноябрьские праздники встретимся? - неожиданно подал идею Шерстнев.
- Неплохая мысль... Договорились.
- А ну-ка, - Василий Ефимович решительно закрыл дверь, вставая на пути гостя, - рассказывай, что случилось. Думаешь, я без глаз, ничего не заметил?
- Не могу, Василий Ефимович. Может быть, позже.
- И все-таки, - настаивал хозяин, - я хочу знать причину твоего настроения.
- Ну если только причину... - Теперь Лев не имел права уйти, не объяснившись. И он достаточно тонко открыл старику часть, только малую часть своего состояния, рассказал, что встретил человека и обрел, казалось бы, долгожданное спокойствие, ан нет - это вчера он был счастлив, а сегодня его гнетет тревога...
- Это слабость, Лева, - ответил Шерстнев, едва гость закончил. - Такое неизбежно в жизни любого человека. - Помолчав, старик возобновил разговор: - Стало быть, дела у тебя душевные и я не смогу тебе помочь...
«А, была не была», - Радзянский решился довериться своему учителю, не раскрывая при этом главного.
- У меня действительно возникли некоторые проблемы.
- Не петляй, как заяц, говори прямо.
- Короче, меня втянули в одно грязное дело. Времени у меня мало. Может, по своим каналам вы наведете справки на одного человека?
- И в самом деле у меня остались некоторые связи, тут ты не ошибся. Назови мне имя этого человека, и я постараюсь тебе помочь.
- Иванов Сергей Юрьевич. Да-да, тот самый, - кивнул гость, невольно улыбнувшись удивленной мине хозяина.
- Эка куда тебя занесло!.. Ладно, забеги завтра утречком. Много не обещаю - все, что в моих силах.
- Спасибо, Василий Ефимович!
- Пока благодарить не за что. Ступай.
Пока Радзянский находился в квартире Шерстнева, ни гость, ни хозяин ни разу не упомянули имени Бориса Левина. Радзянский не вспоминал его намеренно; и вот парадокс - не мог не думать о нем. А Шерстнев... наверное, оттого, что курировал совсем другой регион и знал по работе «европейца» Левина не так хорошо, правда, они не раз встречались в Центре, не говоря уже о том, что приятели вместе пусть не так часто, но навещали старого разведчика.
«Подзарядился? - спросил у себя Радзянский, усаживаясь за руль „БМВ“. - Если бы только подзарядился...»
Он уже пожалел, что втянул в эту историю Шерстнева. В лоб Василий Ефимович не спросит, загодя можно представить его слова: «Ну как, помог я тебе в том деле?» Обязательно спросит, поскольку к тому времени будет знать о скоропостижной кончине Иванова Сергея Юрьевича. Можно только гадать, к какому выводу придет старик, но у него возникнут вполне справедливые, обоснованные сомнения. Возможно, претензии, так как он хорошо осведомлен, как и каким способом устраняют нежелательных лиц.
А может, все будет проще. Виной подобных измышлений, претендующих на угрызения совести, неспокойное состояние Льва Радзянского, его взвинченность и немалый объем предстоящей работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52