Он все еще помнит времена, когда мясо по пятницам считалось смертным грехом. Или пропуск воскресной мессы. И развод. — Симона замолчала. — Он помнит времена, когда мог читать мессу по-латыни. Он счастлив, что умрет раньше, чем произойдут другие изменения. Но для него сама сущность осталась неизменной. Он не может открыть тайну исповедовавшегося. Таков закон.
Хьюстон пристально смотрел на священника, сидящего возле очага. Мудрое лицо вглядывалось в него, старческие глаза горели странными огнями. Хьюстон вздохнул и медленно покивал головой.
Отец Деверо повернулся к Симоне, чувствуя, что сил на то, чтобы разговаривать с ней с глазу на глаз у него не осталось. Тон был отеческим. И хотя Хьюстон изо всех сил старался понять, что он ей говорит, плотные камфорные пары сбивали и отвлекали его. Наконец, он сдался и перестал напрягаться.
Джен вдруг задохнулась, — шокированная, обескураженная, ошеломленная — сказать было трудно.
Священник замолчал. Симона наклонилась, чтобы поцеловать ему руку. Он благословил ее. Женщина помогла ему встать. Пит поблагодарил его, хотя за что — так до конца и не понял.
— Помоги тебе Господь, — ответил по-французски отец Деверо. Ухватившись за кушетку, он сделал шаг, перехватил ручку кресла и, шаркая ногами, вышел из комнаты.
Выйдя из пропитанного камфорными парами дома приходского священника, Хьюстон стал полной грудью вдыхать свежий воздух позднего полдня в саду.
— И что теперь? — спросил он.
— Деревенский секретарь, — предложила Симона. Они направились к железным воротам в садовой стене.
— Последнюю часть вы почему-то не перевели, — напомнил Симоне Хьюстон.
— Это личное.
— Еще в отеле вы колебались, приводить нас сюда или нет.
Женщина кивнула. Хьюстон толкнул створку ворот и пропустил ее вперед.
— Вы, наверное, поняли, что он говорил о разводе, — проговорила Симона, наконец. Пришла пора кивать Питу.
— В общем, когда я поехала в Беркли, я там вышла замуж. Но все было напрасно. Мы не сошлись.
Значит, дело было вовсе не в студенческих беспорядках… Симона вернулась во Францию из-за разрушенного брака и развода.
— Он говорил о том, что я должна прийти на исповедь и что он помолится за меня.
6
Подвал здания деревенского суда находился возле реки. Влагой было пропитано все. Деревянный пол казался мягким, влажная конторка липла к рукам. От бумаг, сложенных в деревянные короба, покрывавшие ряды полок на стенах, исходил запах сырого сероводорода.
Хьюстон наблюдал за клерком, который смотрел на него прищурившись и категорически покачивал головой, напоминая американцу сержанта с кладбища и священника:
— Нон, мсье.
Человеку было далеко за пятьдесят, он был тучен и понятлив. На ланч он поглощал колбасу. Хьюстон за несколько шагов учуял чесночный перегар, смешанный с табачной вонью и прокисшим винцом.
Хьюстон сочувствовал ему. Они находились здесь уже в течение часа. Попросили клерка проверить налоговые декларации на Пьера де Сен-Лорана, но подобного человека в списках обнаружено не было. Тогда они принялись за списки имен людей, которым принадлежала близлежащая пахотная земля. И вновь ничего.
— Эстиль морт? — полюбопытствовал клерк и тут же пожалел о сказанном. Позже, он хотел прикусить себе язык, потому что подобная идея означала новую работу, розыск в папках со свидетельствами о смерти за многие годы. Он вздохнул и начал выставлять на конторку коробки с папками.
Хьюстон знал, что подобная работа может исполняться только служащими муниципалитета, но клерк великодушно принял их предложение о помощи.
На самом деле клерк просто оставил все свое хозяйство на откуп Симоне, Питу и Дженис. А сам лишь щелкал подтяжками по полосатой рубашке, оттягивая и отпуская их, и покачивался с пяток на носки. И постоянно посматривал за спину Хьюстона, туда, где на стене висели запыленные часы.
Пит мог читать по-французски, хотя говорил не очень хорошо, но с документами разбирался с трудом. Бумаги прилипали друг к другу, и любое неосторожное движение руки могло разорвать их напополам. Чем дальше в глубину времени удалялись они, тем светлее становились чернила, и каждый писака карябал на листах по-своему. Они с Дженис постоянно обращались к Симоне за комментариями и объяснениями. Восьмидесятые, семидесятые, затем шестидесятые годы. В каждом коробе бумаги были сложены по алфавиту, но все Сен-Лораны были свалены в кучи без разбора, алфавит имен не соблюдался. В промозглом подвале, без окон, со светом, жидко льющимся с потолка от пары запыленных лампочек, у Хьюстона вновь разыгралась страшная головная боль. Он внезапно понял, что щурится.
— Я бы сейчас выпила, — сказала Джен.
— И не раз, — ответил Пит. — Мы просмотрели всего лишь половину бумаг. О, Боже, нет, больше, чем половину. — Он ошибался. Им оставалось просмотреть всего лишь три короба. Он взял 1953-й, Симона 52-й, а Дженис 51-й.
— Где же пятидесятый? — удивился Хьюстон. Клерк был озадачен.
Симона перевела. Служащий пустился в пространное объяснение.
— Больше бумаг нет, — сказала Симона Хьюстону.
— Как так?
— Записи заканчиваются на пятьдесят первом году. Все правильно. Я совершенно позабыла.
— Что позабыли?
— Был большой пожар. Теперь я вспомнила. Как раз в пятидесятом. Я тогда была совсем ребенком, но помню, как мать носила меня смотреть. Пламя превратило ночь в день.
— Сгорело здание суда?
— Старое, но очень элегантное, настоящее здание суда. Не то, что этот дурацкий склад. Кто знает, что там случилось. Может быть, кто-то кинул не потушенную сигарету, или была повреждена электропроводка. Кто знает? Но ущерб был колоссальный. Сгорело все дотла. Мать принесла меня посмотреть, и я глазела до тех пор, пока не заснула у нее на руках и она не отправилась домой. Но утром мы снова пришли вместе с ней, от здания кроме остова, ничего не осталось. Несколько месяцев подряд, проходя мимо пепелища, я ощущала во рту привкус дыма.
— Но все-таки что-то должно было остаться?
Она молча посмотрела на него.
7
Они шли по покрытой булыжником улице. Небо было оранжевым, но в этом месте дома загораживали вид на закат, сгущая ранние сумерки. Прищурившись, Хьюстон наблюдал за тенями, выплывающими из речного тумана, который поднимался вверх и зависал над деревьями в дальнем конце улицы.
— Ну, мы по крайней мере постарались, — проговорила Джен.
Держа ее руку в своей, он апатично кивнул, размышляя над личностью Пьера де Сен-Лорана.
— Похоже, что этот человек просто-напросто испарился.
— В Америке вы бы сказали, что произвели выстрел с дальним прицелом, — сказала Симона. — Но против вас оказалось слишком много обстоятельств.
— Но кто-то же должен его помнить! — проговорил Пит голосом, дрожащим от ярости.
— Совершенно не обязательно, — пожала плечами Симона.
Хьюстон зыркнул на нее.
— После войны большинство деревень оказалось в кошмарном состоянии, воспоминания о том, что в них произошло, казались людям невыносимыми, — объяснила Симона свои слова. — Потерявшие дом, родителей, знакомых, родственников, они решали начать жизнь сначала в другом месте. Вы американец и не поймете этого. Вам повезло: на вашей земле войн было раз-два и обчелся. Но здесь, во Франции, мир — довольно редкий гость. Война длилась целыми веками без перерыва. — Она замолчала; глаза ее были печальны. Это довольно трудно объяснить. Представьте себе вашу Гражданскую войну, Джорджию после нашествия войск Шермана. Не осталось ни единого поместья. Ни единой травиночки в поле не растет. Полный разгром. А теперь вообразите, что через тридцать семь лет вы приезжаете в эту самую Джорджию. И начинаете искать человека с совершенно обыкновенной фамилией, жившего в деревушке, находившейся на пути движения войск Шермана. Неужели вам не очевидна абсурдность этой затеи? Разве вам покажется странным то, что его никто не может вспомнить?
— И все-таки должно что-то проклюнуться.
— Неужели чувство долга настолько сильно? Вам так хочется его отблагодарить?
Хьюстон едва не рассказал ей об истинной причине своих поисков. Но внезапно что-то внутри него захлопнулось. Собственная неуверенность и нежелание делиться своими мыслями встревожила его. Самому себе он объяснил это как невозможность высказывать вслух свои воспоминания. Глубочайшие чувства, столько сдерживаемые внутри, были крайне болезненны.
— Тут, я думаю, дело в чести.
Симона озадаченно нахмурилась.
— Завтра можем сходить в полицию.
Джен удивленно уставилась на француженку.
— Зачем это?
— Раз уж вы так решительно настроены.
Хьюстон почувствовал огромную, опустошающую усталость. Он был благодарен Симоне за то, что она вывела их с узенькой, покрытой булыжником улочки на дорожку, находящуюся напротив парка. Тени исчезли. Закат был ослепительно, завораживающе красив. За тихим парком туман, поднимающийся над рекой, был пастельно-оранжевых тонов.
— Прямо, как у Сезанна, — проговорила Джен.
“Зачем мальчишечьим горестям позволять портить настоящее? — думал Хьюстон. — Я здесь. Прекрасная страна. Вкусная пища, приветливые люди. Зачем позволять прошлому уничтожать спокойствие сердца? Здесь и сейчас — вот, что имеет значение. И вино — добавил он. — Да, еще вино”.
— Давайте-ка выпьем, — сказал он. — Вы поужинаете с нами, Симона?
— Благодарю, но я нужна отцу. Меня чересчур долго не было. Может быть, как-нибудь в другой раз, перед вашим отъездом.
— Тогда завтра.
— А как же полиция?
— Я думаю, что не стоит туда ходить. Вряд ли они чем-нибудь смогут помочь. — Рука Джен все также лежала в его ладони. Он почувствовал, что напряжение постепенно покидает ее. — Я вам заплачу. Правда, расценок не знаю…
— Мне было необходимо попрактиковаться в английском. Все бесплатно.
Пит понял, что женщина надеется на то, что он не станет спорить. Усталость боролась с твердым намерением во что бы то ни стало отыскать могилу отца. “Но, в конце концов, — сказал Хьюстон самому себе, — я сделал все, что мог”. Какая разница в том, что он проиграл? Никакой. Вообще. Поход на могилу сопровождался бы сплошными волнениями и переживаниями.
Зайдя в гостиницу, Пит повернулся к Симоне, намереваясь поблагодарить ее. Но не успел. Потому что безупречно одетый, с золотой цепочной, свисавшей из кармашка жилетки, отец Симоны как раз подходил к их небольшой компании. Подтянутый, аристократического вида, с умными и озорными глазами. Которые тотчас же стали круглыми от ужаса, когда Симона объяснила, где они были.
Мужчина побледнел.
— Коммент? — Он в полной панике повернулся к Хьюстону и прошептал: — Куй? — Голос его выдавал неподдельную тревогу.
— Пардон?
— Пьер де Сен-Лоран? — В глазах пожилого человека светился ужас.
— Уи.
Отец заговорил с Симоной. Резкие, отрывистые фразы сыпались с такой скоростью, что Хьюстон не мог понять ни единого слова. Симона нахмурилась.
— В чем дело?
— Отец сожалеет, что ничего не знал. Он говорит, что мог бы помочь, предупредить, сберечь вам уйму времени и оградить от неминуемых бед. Бед, которые должны в скором времени произойти. Слышите?
8
Пришлось подождать. Несмотря на то, что отец Симоны был невероятно возбужден и безумно хотел все им объяснить, он не мог пренебречь своими обязанностями гостиничного управляющего и должен был проследить за тем, как сервирован ужин. С невероятной неохотой он отошел от Джен и Хьюстона.
— Попозже, — сказал старик по-французски, — поговорим об этом попозже. — Он пошел было прочь, но тут же раздосадованно и встревоженно вернулся. — Долго, — сказал он и повторил, — лонгемент. Потому что вам придется многое понять.
Огромный холл напомнил Питу, насколько он сам мелок. Кожа начала чесаться. Он почувствовал спиной чей-то взгляд. Это уходила Симона.
— Подождите, — попросил Питер.
— Я должна помочь отцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30