- И что из того?
- Так ведь я тоже еду в Бремен. Вместе веселей.
Он демонстративно тряхнул сумкой, в которой что-то звякнуло. И только теперь Сергей разглядел, что человек этот явно навеселе. А он-то думал: за ним наблюдает. А мужику просто собутыльник нужен.
- Боюсь, что не смогу составить вам компанию. Сплю на ходу.
- Нельзя спать, проспите. В Бремене остановка только на две минуты, не как у вас.
- У кого "у вас"?
- У русских. Я сначала подумал, что вы - немец, говорите чисто. А теперь гляжу - не-ет. Я русских давно изучаю.
- Зачем?
- Они моего отца убили. Пуля попала прямо в лоб.
- Сочувствую, - сказал Сергей, раздумывая, как бы отделаться от этого попутчика. Злопамятные выпивохи - самые непредсказуемые существа. Начнет еще выяснять отношения...
- Выпьем и помиримся. Вон вы как хорошо говорите по-немецки. Чистый немец. Жили в Германии?
- Сам выучился.
- Талант! - восхитился немец, заставив Сергея по-доброму вспомнить московских фирмачей-полиглотов, накачавших его языковой практикой. Сергей совершенно не помнил, что они с ним делали в его кибернетическом беспамятстве, но делали, видно, на совесть.
На платформу они поднялись эскалатором. Короткая лестница, до того неподвижная, сама собой поехала, как только они подошли к ней. И остановилась, когда сошли с последней ступеньки. На платформе было довольно прохладно, и захотелось опять вниз, в душный уют вокзала. Но Сергей знал: нельзя уходить. Поезда в Германии в самом деле хотят с точностью до секунд и стоят самую малость. Одни пассажиры сошли, другие сели, и тут же отправление.
Поезд, бесшумно подкативший к платформе, состоял всего из четырех вагонов. За стеклянными раздвижными дверями купе - шесть мягких кресел. Сергей рассчитывал, что соседи по купе не больно-то дадут болтать словоохотливому соседу. Но вагон, куда они вошли, оказался полупустым, и в купе кроме их двоих никого не было.
- Ганс Грамс, - представился веселый попутчик, расстегивая сумку. И заинтересованно покосился на Сергея. - Красивое имя, не правда ли? Единственное чего-то стоящее, наследство от отца. С таким именем мне бы в артисты. Представляете афиши? Во-от такими буквами...
Сергей в свою очередь назвал себя и сел в мягкое кресло, откинулся к такой же мягкой спинке, закрыл глаза. Подумал, что теперь бы в самый раз отключиться под тихое шуршание вагона. "Пусть себе болтает, а я подремлю". И тут же услышал, как стукнула о стол бутылка, сухо щелкнули пластмассовые стаканчики. И забулькало, запахло знакомо. Вермут, по запаху определил Сергей. И не удержался, посмотрел. Точно, вермут, литровая бутылка с яркой коричнево-красной этикеткой.
- Раньше я не любил русских. Отца убили. Пуля - прямо в лоб...
- Где убили?
- На войне. Город у вас такой, не выговоришь - Днепродзержинск.
- А у меня на войне деда убили. Осколком в живот. Так что нам теперь?..
Ганс заелозил бутылкой по столу.
- Выпьем и помиримся. Прозит!
Он подвинул к Сергею налитый стакан, не дожидаясь, когда тот возьмет его, выпил свое. И Сергей тоже выпил. Вино было ароматным, в меру терпким, успокаивающим, таким, что захотелось повторить. Он подвинул свой стакан вплотную к бутылке, и Ганс понял как надо, налил.
"Теперь пускай мелет, что хочет", - подумал Сергей, откидываясь к спинке кресла. Первое время он слушал, как сосед бессвязно, по-пьяному ругал кого-то, потом...
Потом ему опять привиделась Эмка. Вот чего он никак не ожидал от себя в свои-то тридцать семь - влюбиться. И в кого? В девчонку, на пятнадцать лет моложе. Можно, конечно, чем угодно называть это - увлечением, флиртом, просто беганием озабоченного петуха за молодой курочкой. Но творилось с ним ни на что не похожее. Никаких эротических сновидений. А будто сам собой влез в него образ Эмки и является, когда захочет, томит душу.
Может, это и не любовь вовсе, а колдовство какое?.. С женой Татьяной, во всяком случае, было не так. Он просто хотел ее. Тоже бредил ею, но все в сексуальном плане. А тут до сих пор чувствовал неловкость, когда вспоминал ту единственную близость, которой вроде как и не было. И Эмка ни разу не дала понять, ни словом, ни полсловом. Хотя могла бы и намекнуть. Ведь после того сколько они гуляли по Бремену, взявшись за руки.
Картинки остались в памяти, как врезанные. Вот они идут по знаменитой Betcherstrasse, улочке в сто шагов, считают музеи, театры, галереи, пивные бары, торговые лавки с находящимися тут же мастерскими... Вот стоят в толпе на крохотной квадратной площади, слушают трезвон знаменитых бременских колокольцев. Трезвон так себе, с нашими ростовскими звонами смешно даже сравнивать, но он косится на Эмку и чувствует настоящий восторг... Вот они рассматривают Бременских музыкантов, отлитых в бронзе: на невысоком постаменте у здания ратуши сказочные осел, собака, кошка, петух.
- Многие сейчас идут и едут сюда, как эти Бременские музыканты, говорит Сергей. - За счастьем.
- Это ты о нас с Виктором? - смеется Эмка.
- А что? Виктор, пожалуй, собака, а ты - кошка.
- А ты - петух?
Он замирает. Что это - намек, напоминание? И вздыхает:
- Я, наверное, осел...
И опять Эмка смеется, и ямочки на ее щеках становятся такими, что хочется тут же, прямо сейчас, поцеловать их...
Он очнулся оттого, что услышал знакомое имя.
- Горбачев - вот это человек, хоть и русский. Всех спас...
- Горбачев? Спас? Кого?
- Теперь мы не боимся атомных бомб. Теперь мы, немцы, объединились.
- Вас-то он спас, а мы который год не отчихаемся.
Фраза эта очень заинтересовала Ганса. Глаза его заблестели, он открыл рот с явным намерением начать политическую дискуссию. Но тут в коридоре послышались тяжелые шаги, громкие голоса. Стеклянная дверь с треском распахнулась и в купе втиснулся здоровенный немец с красным ремнем через плечо - контролер. Другой остался в коридоре, вел он себя так, будто стоял на стреме, - то и дело крутил головой направо-налево. И началась молчаливая, холодная, даже обидная своей механистичностью процедура проверки билетов. Вел себя контролер настолько строго, что Сергей на всякий случай достал паспорт, положил на стол.
К его удивлению, документом заинтересовался не контролер, а пьяненький сосед, быстро протянувший к нему руку. Сергей успел раньше и сунул паспорт обратно в бумажник. Это почему-то обидело соседа. Он демонстративно налил только себе, выпил, убрал бутылку, отер стол ладонью и уставился в окно. А за окном было уже совсем светло, вдоль ровного пустынного шоссе тянулись ряды домиков с занавесочками, с калиточками и чистенькими палисадниками. И ни души возле домов. Прямо-таки сонное царство, а не пригород громадного города.
Сергей постоял на опустевшем перроне, пооглядывался. Немногие пассажиры, сошедшие с поезда, быстро втянулись в раскрытые двери вокзала. Ганс вышел одним из первых и будто провалился. Исчез как-то не по-русски. Там, если уж выпили да поговорили, не убегают не попрощавшись.
Было неуютно от непривычного безлюдья. Не то что поговорить, спросить не у кого. Хотя спрашивать вовсе не требовалось. Сергей знал: по ту сторону вокзала, на площади, такси искать не придется, они всегда там, в любое время дня и ночи, и всегда свободны. Дороговато на такси? Ну да за счет богатенького Костика можно и пошиковать.
Уже входя в вокзал, краем глаза он заметил какого-то подозрительного типа, направившегося следом. У него была примечательная черная борода, закрывавшая лицо чуть не до глаз.
Вокзал был почти пуст, и если бы не тот бородач, уставившийся на него, Сергей сразу бы пошел к такси. А тут решил переждать. И он нашел скамью, уселся, намереваясь пересидеть тут ранние часы. И вдруг услышал над самым ухом:
- Русский господин никак забурел?
Сергей вздрогнул, сразу вспомнив наказ Мурзина: "Ни с кем не знакомиться, не ввязываться ни в какие истории". Оглянулся, увидел бородача и заорал:
- Виктор, черт тебя дери! Откуда ты взялся?
- Тебя встречаю.
- Я же не сообщал.
- Жена сообщила. А рассчитать, когда ты здесь будешь, проще простого.
- А я тебя не узнал. Бородища...
- Да и я не сразу. Какой-то ты не такой. Пуганый.
- Чего это?
- Откуда мне знать? Раньше ходил - нос кверху, никого, кроме себя, не видел, а тут все оглядываешься.
Сергей подумал, что надо бы последить за собой. Если уж Виктор заметил, то заинтересованные наблюдатели, о которых предупреждал Мурзин, тем более усекут. Подумал и тут же опять оглянулся. И нашелся, чем оправдаться.
- А Эмка сейчас спит?
- Наверное, спит.
Спит так спит. Обидно, конечно, могла бы и прервать сон девичий по такому случаю, приехать вместе с братом на вокзал. Хотя, если подумать, с чего бы? Его прихватило, но это вовсе не значит, что и ее тоже.
Пока ехали в стареньком "Фольксвагене" Виктора по пустынным улицам, он все пытался погасить свою обиду, прикидывал, как войдет в дом и холодно поздоровается с Эмкой. Пускай позлится.
Было уже совсем светло, фонари не горели, но сплошные ряды магазинных витрин все были ярко освещены изнутри. На улицах ни души, и эти живые витрины, горящие неизвестно для кого, оставляли впечатление ирреальности.
Виктор жил далеко, на окраине города, в новых кварталах района Остерхольц, похожих на московские новостройки. Но подъезд, куда они вошли, не напоминал московские подъезды. Чистеньким лифтом поднялись на четвертый этаж, шумно ввалились в такую знакомую Сергею просторную прихожую. Все тут было, как в прошлый раз: белые двери на кухню и в комнаты, встроенный шкаф для верхней одежды, фибровое ведерко для зонтов, всегда пустовавшее, поскольку ни Виктор, ни Эмка никак не могли привыкнуть пользоваться этой принадлежностью немецкого быта. И тот же большой стол, на котором уже было что-то, накрытое белой скатертью. Новой была только полочка на стене, и на ней в аккуратной картонной рамочке чей-то портрет. "Эмка!" - сразу решил Сергей и шагнул к полочке. И ахнул: Горбачев!
- Этого паразита чего выставил?!
- Почему паразита? - удивленно воскликнул Виктор, да так громко, что Сергей испуганно оглянулся на дверь Эмкиной комнаты.
- Тише, сестру разбудишь.
- А ее нет.
- Как нет? А где она?
Заскребло на сердце: неужели загуляла?
- Она далеко, в Тюбингене.
- Где?! - Теперь в груди похолодело. Тюбинген - это же у черта на куличках, на другом конце Германии. - Чего она там? Замуж, что ли, выскочила?
- Учится в университете. Я писал.
- Не знаю, не получал. А она чего?.. В Бремене разве нет университета?
- Есть, конечно. Но ее не переспоришь. Упрямая, ты же знаешь.
Нет, упрямой он ее не знал. Красивой, умной, доброй, заботливой, даже нежной знал, но не упрямой.
- На кого же она там учится? - спросил с сарказмом, который, как ни старался, не мог скрыть.
- На пастора.
- Пастор? Женщина?!
Вдруг подумалось: не из-за него ли? Хочет грех замолить? Хотя разве это грех по нынешним временам?
- Что такого? - в свою очередь удивился Виктор. - Это у нас, в России, женщине не полагается быть попом. А у протестантов считается: если перед Богом все равны, то и звать к Богу могут все. Лютер говорил, что человек вправе обращаться к Богу непосредственно, без посредников. И значит, пастор, получается, вроде как воспитатель, наставник. А воспитателем женщина может быть даже лучшим, чем мужчина...
Разговаривая, они уселись за стол, на котором под скатертью лежали готовые завтраки в пластиковых упаковках, стояли коробочки простокваши, несколько металлических цветастых банок пива, бутылка вина.
- Ну, рассказывай, - нетерпеливо потребовал Виктор. - Чайник сейчас вскипит, а пока дуй пиво.
- О чем рассказывать?
- Как там у нас?
- Хреново. Все разваливается.
- Ну, ты уж... Я ведь тоже радио слушаю. Трудно, конечно, но не так уж...
- Так уж! - зло сказал Сергей. И вскочил, перевернул картонку с портретом Горбачева. - Не могу видеть этого меченого. С него, заразы, все началось.
- А говорят, он начал исправлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40