— Как владельцу Венжа, вам будет, вероятно, интересно взглянуть на маленькую историческую редкость, сохраненную нами: вот подлинные документы, любезный Ромейн, по которым монахи владели вашим поместьем в свое время. Выпейте еще вина.
Ромейн взглянул на подлинные документы и отложил их, не читая.
Отец Бенвель затронул в нем гордость, чувство справедливости и необузданной, беспредельной щедрости. Он, всегда презиравший деньги, кроме тех случаев, когда они выполняли свое назначение как средство к достижению гуманных и благородных целей, он владел собственностью, на которую не имел нравственного права и с которой его не связывали никакие воспоминания.
— Надеюсь, я не оскорбил вас? — спросил отец Бенвель.
— Вы пристыдили меня, — ответил смущенный Ромейн. — В тот день, когда я принял католическую веру, мне следовало вспомнить о Венже. Лучше поздно, чем никогда. Я отрицаю покровительство закона и уважаю нравственное право церкви. Я сейчас же возвращу имение, несправедливо захваченное мною.
Отец Бенвель взял обе руки Ромейна и горячо их пожал.
— Я горжусь вами! — воскликнул он. — Мы все будем гордиться вами, когда я напишу в Рим о том, что между нами произошло. Но нет, Ромейн! Этого не должно быть! Я восхищаюсь вами, я сочувствую вам, но я отказываюсь. От имени церкви я отказываюсь от приношения.
— Подождите, отец Бенвель! Вы не знаете положения моих дел. Я не заслуживаю вашего восхищения. Потеря Венжа, во всяком случае, не будет для меня чувствительна. Я получил наследство от моей тетки, и мой доход из этого источника гораздо больше, чем с моего йоркширского поместья.
— Ромейн, этого не должно быть!
— Извините — должно быть. У меня без Венжа денег больше, чем мне нужно тратить, да, кроме того, с этим домом у меня связаны тягостные воспоминания, которые побуждают меня никогда более не возвращаться в него.
Даже это признание не тронуло отца Бенвеля. Он упорно скрестил руки и настойчиво, топнув ногой, сказал:
— Нет! Как бы вы ни были великодушны, ответом моим остается нет!
Со своей стороны Ромейн сделался еще решительнее.
— Это имение — моя полная собственность, — настаивал он. — Близких родственников у меня нет, детей я не имею. Жена моя уже обеспечена: после моей смерти ей перейдет состояние, оставленное мне теткой. Это просто упрямство с вашей стороны — простите меня, что так говорю, — настаивать на отказе.
— Это моя обязанность, Ромейн. Если я соглашусь, то подам повод подвергнуть духовенство самым гнусным нареканиям. Я получу заслуженный выговор, а предложенная вами дарственная запись будет разорвана без малейшего колебания. Если вы уважаете меня, прекратим этот разговор.
Ромейн отказывался соглашаться даже с этим неопровержимым доводом.
— Очень хорошо, — сказал он, — но один документ вы не можете разорвать. Вы не можете помешать мне сделать завещание, я откажу Венж церкви, а вас назначу одним из душеприказчиков, вы не можете воспротивиться этому.
Даже суровый отец Бенвель не мог более придумать достойного возражения. Он мог только грустно и покорно просить тотчас же переменить разговор.
— Довольно, дорогой Ромейн, вы огорчаете меня! О чем мы говорили, прежде чем перешли к этой неприятной теме?
Налив вина, он предложил еще бисквитов. Он действительно и даже очень заметно был взволнован одержанной победой.
Отказавшись от дарственной записи при жизни Ромейна из боязни, что это приведет к публичному скандалу, он приобрел Венжское поместье для церкви более надежным путем наследия, что было — особенно за неимением наследника — неопровержимым доказательством преданности завещателя католической вере. Но предстояла еще одна последняя необходимость: следовало создать серьезное препятствие на тот случай, если б в будущем в намерениях самого Ромейна могла возникнуть перемена. Такое препятствие отец Бенвель придумал уже давно.
Несколько минут он ходил взад и вперед по комнате, не глядя на своего гостя.
— Что это я хотел вам сказать? — начал он. — Я, кажется, говорил о вашей будущей жизни и правильном применении вашей энергии?
— Вы очень добры, отец Бенвель, но этот вопрос очень мало меня интересует. Моя будущая жизнь определилась: домашнее уединение, наполненное религиозными обязанностями.
Отец Бенвель, ходивший до сих пор по комнате, при этом ответе остановился и ласково положил руку на плечо Ромейна.
— Мы не позволим доброму католику, достойному лучшей участи, удаляться в домашнее уединение, — сказал он, — церковь желает извлечь из вас пользу, Ромейн. Я никогда в жизни никому не льстил, но могу сказать вам прямо в лицо, как говорил за глаза, мы не можем позволить растратить попусту свои качества человеку с вашим строгим понятием о чести, с вашим умом, с вашими высокими стремлениями при вашей личной обаятельности. Откройте мне вашу душу, а я открою вам свою. Я прямо говорю вам: перед вами завидная будущность.
Бледные щеки Ромейна вспыхнули от волнения.
— Какая будущность? — спросил он поспешно. — Разве я волен выбирать? Должен ли я напоминать вам, что женатый человек не может думать только о себе?
— Предположите, что вы не женаты.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ромейн, я попытаюсь проложить мою дорогу через ту закоренелую скрытность, которая составляет один из недостатков вашего характера. Если вы не в состоянии решиться высказать мне те тайные мысли, те невыраженные сожаления, которые не можете доверить никому другому, то этот разговор должен прекратиться. Нет ли в глубине вашей души сильного стремления к чему-нибудь более высокому, чем то положение, которое вы занимаете теперь?
Наступила пауза, румянец исчез с лица Ромейна, он молчал.
— Вы не в исповедальне, — напомнил ему отец Бенвель с грустной покорностью обстоятельствам, — вы не обязаны отвечать мне.
Ромейн встрепенулся и сказал тихо и неохотно:
— Я боюсь отвечать вам.
Этот, по-видимому, обескураживающий ответ внушил отцу Бенвелю полную уверенность в успехе, на который он почти и не рассчитывал. Он все глубже и глубже проникал в душу Ромейна с той тонкой и ловкой проницательностью, которую дала ему многолетняя практика.
— Может быть, я высказался недостаточно ясно? — сказал он. — Постараюсь выразиться ясней: вы человек не малодушный, Ромейн, если вы верите, то верите горячо. Впечатления не смутно и мимолетно проходят через вашу душу. Раз ваше обращение совершилось, необходимым следствием было то, что ваша душа всецело предалась вере. Верно я понимаю ваш характер?
— Насколько я знаю — да.
Отец Бенвель продолжал:
— Вспомните, что я вам сейчас сказал, и поймете, почему я считал своей обязанностью настаивать на вопросе, оставленном вами без ответа. В католической вере вы нашли душевное спокойствие, которое не могли обрести другими способами. Если бы я имел дело с обыкновенным человеком, то не ожидал бы от этой перемены более счастливого результата, но я спрашиваю вас: не произвело ли на вас это благодатное влияние более глубокого и возвышенного действия? Можете ли вы искренне сказать мне: «Я доволен тем, что приобрел, и больше ничего не желаю?»
— Говоря откровенно, я не могу этого сказать, — отвечал Ромейн.
Теперь настало время говорить прямо. Отец Бенвель приближался к цели, уже не прикрываясь многословием.
— Некоторое время назад вы говорили, — произнес он, — что желали бы разделить жребий Пенроза. Его вступление в индейскую миссию соответствует, как я вам уже говорил, особенностям характера его дарований. Но выбранный им путь, приведший его в священные ряды духовенства, открыт каждому, кто чувствует божественное призвание, сделавшее Пенроза одним из нас.
— Нет, отец Бенвель! Не для всякого это возможно!
— А я говорю да.
— Это невозможно для меня!
— А я говорю, что это возможно для вас, более того, я прошу вас, я приказываю вам изгнать из ваших мыслей уныние и все мнимые препятствия. Они недостойны внимания человека, чувствующего себя призванным к духовному сану. Дайте мне вашу руку, Ромейн! Говорит ли вам ваша совесть, что вы такой человек?
Ромейн вскочил, потрясенный до глубины души торжественностью этого воззвания.
— Я не могу устранить препятствия, окружающие меня! — вскричал он страстно. — Человеку в моем положении ваш совет положительно бесполезен. Узы, связывающие меня, делают духовный сан для меня недоступным.
— Ничто не может преградить вам доступ в духовный сан.
— Я женат, отец Бенвель!
Отец Бенвель сложил руки на груди, посмотрел с непоколебимой решимостью прямо в лицо Ромейну и нанес удар, который готовил уже несколько месяцев.
— Соберитесь с мужеством, — сказал он мрачно, — вы такой же холостой человек, как и я.
IV
ПО ДОРОГЕ В РИМ
В комнате было совершенно тихо. Ромейн стоял и смотрел на патера.
— Вы слышали, что я сказал? — спросил отец Бенвель.
— Да.
— Понимаете ли вы, что я действительно думаю то, что сказал?
Ромейн не отвечал, он ждал, как человек, желающий слушать дальше.
Отец Бенвель тотчас осознал, что важно в такую минуту не отступать от принятой на себя ответственности.
— Я вижу, как огорчаю вас, — сказал он, — но для вашей же пользы я обязан высказаться. Ромейн, женщина, на которой вы женились, жена другого. Не спрашивайте меня, как я это узнал, но я знаю это. Вы получите положительные доказательства, как только поправитесь. Пойдите отдохните немного в этом кресле.
Он взял Ромейна за руку, подвел к креслу и дал выпить вина. Прошло немного времени.
Ромейн поднял голову с тяжелым вздохом.
— Женщина, на которой я женился, жена другого?!
Он медленно повторил эти слова и взглянул на отца Бенвеля.
— Кто этот человек? — спросил он.
— Я познакомил его с вами, когда еще сам ничего не знал об этом обстоятельстве, — ответил патер. — Этот человек — мистер Бернард Винтерфильд.
Ромейн едва приподнялся с кресла, минутный гнев сверкнул в его глазах и тотчас снова исчез, подавленный охватившим его более благородным чувством горя и стыда. Он вспомнил, как представлял Винтерфильда Стелле.
— Ее муж! — сказал он опять сам себе, — и она позволила мне представить его ей и приняла его как незнакомого!
Он замолчал и задумался.
— Представьте мне доказательства, сэр, — , сказал он с внезапным смирением, — мне не нужно подробностей. Для меня будет достаточно, если я узнаю, что был обманут и обесславлен.
Отец Бенвель открыл свою конторку и положил перед Ромейном две бумаги. Он сделал это с полным равнодушием — еще не пришло время выражать сочувствие и сожаление.
— Первая бумага — засвидетельствованная копия брачного свидетельства мисс Эйрикорт с мистером Винтерфильдом, брак совершен, как вы видите, английским капелланом в Брюсселе и засвидетельствован тремя лицами. Взгляните на подписи. Мать невесты была первой свидетельницей, следовавшие затем два имени были имена лорда и леди Лоринг.
— И они также были в заговоре, чтобы обмануть меня, — сказал Ромейн, положив бумагу на стол.
— Я достал этот документ, — продолжал отец Бенвель, — при помощи моего преподобного коллеги, живущего в Брюсселе. Я вам сообщу его имя и адрес, если вы захотите навести дальнейшие справки.
— Совершенно бесполезно. А что такое другая бумага?
— Это извлечение из стенографического отчета о заседании английской судебной палаты, пропущенное в газетах и добытое по моей просьбе моим поверенным в Лондоне.
— Какое отношение она имеет ко мне?
Ромейн задал этот вопрос тоном бесстрастного терпения, тогда как переносил самое ужасное нравственное терзание.
— Я вам отвечу в двух словах, — сказал отец Бенвель. — В оправдание мисс Эйрикорт я обязан представить вам причины, извиняющие ее в том, что она вышла за вас.
Ромейн взглянул на него мрачно и с изумлением.
— Вы хотите представить извиняющие причины, — повторил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49