И еще мелькнуло слово «зарыт». Впрочем, решительно утверждать не могу. Я бы на вашем месте расспросил майора Фезертона.
— Имя, — повторил я, — и слово «зарыт»… — В голове вдруг возникла ужасная мысль — как поступит кто-то из четырех или трех неврастеников, если вдруг осознает, что Дартворт прохвост и обманщик? — А Дартворт, — продолжал я, не оглашая смутных подозрений, — всех озадачил своим заявлением, будто в записке упоминается Луис Плейг… Впрочем, возможно, он нечаянно выпалил то, что было у него на уме. Кстати, кто-нибудь тут, во дворе, похоронен?
Губы Мастерса дрогнули в тихой улыбке. Он безмятежно взглянул на меня:
— Только сам Луис Плейг, сэр.
Охваченный справедливым негодованием, я раздраженно заметил: видно, история всем известна, все делают загадочные намеки, а мне никто ничего не рассказывает.
— В одной книге в Британском музее этой истории посвящена целая глава, — сообщил Мастерс. — М-м-м… Разве мистер Холлидей не передал вам пакет с документами? — Он проследил, как я лезу в карман, где лежал забытый пакет в оберточной бумаге. — Гм. Правильно. Осмелюсь заметить, нынче ночью, сэр, у вас будет вполне достаточно времени для чтения. Тот самый Плейг — замечательный типчик, — восхищенно, но с полным спокойствием объявил инспектор. — Впрочем, перейдем к фактам, Берт. Что тут сегодня происходило?
Макдоннел начал быстро и толково рассказывать, а я вытащил из кармана пакет и, пока он говорил, машинально взвешивал его на ладони. Рассказ сержанта сводился к следующему. Узнав от Теда Латимера о намеченном предприятии, он самовольно пробрался во двор — ворота были открыты, — виновато признавшись, что затеял сумасбродную охоту на диких гусей. В половине одиннадцатого появились все шестеро — Дартворт, Джозеф, леди Беннинг, Тед Латимер с сестрой и майор. Пробыв какое-то время в доме, куда Макдоннел не мог заглянуть, Тед и майор Фезертон открыли заднюю дверь и принялись подготавливать каменный домик для Дартворта, что-то там оборудовать…
— Колокол? — догадался Мастерс. — Тот самый, что висит в галерее?
— Точно! Прошу прощения, сэр… Да, я был весьма озадачен, наблюдая за ними. Тед по указаниям Дартворта прикрепил проволоку, протянул через двор, влез на какой-то ящик, другой конец просунул в окно домика. Дартворт снова ушел отдыхать, а Тед с майором суетились в домике, разжигали камин, свечи, двигали мебель, не знаю, чем они еще там занимались — мне не было видно, только слышались ругательства. Я так понял, что колокол будет служить для подачи сигнала, если Дартворту потребуется помощь. — Макдоннел кисло улыбнулся. — Потом они вернулись, и Дартворт сказал, что готов. Похоже, он нисколько не нервничал. Не знаю, чего он боялся, но только не домика. Остальное вы знаете.
Мастерс минуту сидел в размышлении и, наконец, поднялся:
— Пойдемте. Кажется, у нашего Холлидея небольшие проблемы. Я сам заберу у них этого медиума. И задам несколько нескромных вопросов, а, Берт? Ты пойдешь со мной, только никто тебя видеть не должен… — Инспектор взглянул на меня.
— Если не возражаете, Мастерс, — сказал я, — я здесь немного посижу и загляну в пакет. Если понадоблюсь, позовите.
Я вытащил из кармана перочинный нож, перерезал ленту. Мастерс с любопытством смотрел на меня.
— Что у вас на уме, разрешите спросить? — отрывисто бросил он. — Когда у вас в последний раз возникало подобное настроение, мы сумели арестовать…
Я заверил, не совсем искренне, что никаких идей не имею. Мастерс промолчал, не поверив, и кивком поманил за собой сержанта. После их ухода я поднял ворот пальто, сел па ящик, освобожденный инспектором, положил перед собой пакет, но не стал разворачивать его, а принялся раскуривать трубку.
По правде сказать, у меня имелись два соображения, очевидные, но противоречащие друг другу. Если Дартворт испугался не пишущего привидения, значит, его ужаснула реальная простая угроза — скажем, разоблачения, — исходящая от человека. Возможно, тут есть нечто сверхъестественное (хотя этого я пока не мог допустить) или кто-то просто выкинул тот самый трюк с подсунутой в бумагу запиской, который описывал Мастерс. В любом случае Дартворт увидел серьезную и страшную опасность, грозящую ему. С другой стороны, возможно, это не связано ни с Плейг-Кортом, ни с происходящими в данный момент здесь событиями.
Однако, рассуждая чисто теоретически, если бы Дартворт боялся самого Плейг-Корта, то вряд ли вел бы себя так, как сегодня. Он единственный сохранял спокойствие и уверенность, с удовольствием дергал марионеток за ниточки и без всякого опасения сидел в темноте. Если бы в записке действительно шла речь о Плейг-Корте, он, по всей вероятности, показал бы ее остальным. Он заговорил о Плейг-Корте именно потому, что этот дом пугает всех, кроме него.
Тут и кроется противоречие. Неопределенные страхи поклонников Дартворта сосредоточены вокруг дома. Они поверили, будто здесь обитает дух мертвеца, который необходимо изгнать, пока он не вселился в живого человека. Леди Беннинг преподнесла нам какую-то чепуху, выходящую за рамки самого спиритизма, а Дартворт, наверно, запудрил мозги всей компании туманными намеками Дельфийского оракула, сделав нечто непонятное еще страшнее. Мистика, ничуть не пугая его самого, ввергла в неудержимую панику даже Холл идея, практичного, здравомыслящего мужчину.
Я смотрел на табачный дым, клубившийся вокруг горящей свечи, вслушивался в шепот зловещих предположений. Затем, бросив взгляд через плечо, сорвал с пакета коричневую оберточную бумагу, под которой обнаружилась плотная картонная папка с шуршащими документами.
В ней лежал большой свернутый лист, засалившийся и покрытый темными пятнами; краткая заметка, вырезанная из газеты; письма на почтовой бумаге, не менее старые, чем первый лист. Выцветшие чернила совсем не читались под желтыми пятнами, но к документам прилагалась копия поновее, свернутая и засунутая под перевязывавшую пачку ленту.
Большой лист, который я не решился полностью разворачивать, боясь, как бы он не рассыпался, представлял собой официальный документ. Сверху шла витиеватая надпись столь крупными буквами, что я разобрал имена участников сделки.
«Сим удостоверяется приобретение Томасом Фредериком Холлидеем, джентльменом, упомянутой ниже усадьбы Лайонела Ричарда Молдена, лорда Сигрейва, 23 марта 1711 года»…
В глаза бросился заголовок газетной заметки: «Самоубийство известного предпринимателя». Бледный снимок запечатлел мужчину в высоком воротничке, который таращил глаза, словно испугавшись фотокамеры. Очки с двойными линзами, обвисшие усы, кроличий взгляд… В заметке кратко сообщалось, что Джеймс Холлидей, эсквайр, застрелился в доме своей тетки леди Энн Беннинг; в последнее время был чем-то угнетен, озабочен, постоянно разыскивал сведения о заброшенном фамильном доме… История загадочная. В ходе дознания леди Беннинг дважды падала в обморок.
Я отложил вырезку, снял ленточку, разложил другие бумаги. На копии старых выцветших, высохших писем была надпись:
«Письмо лорда Сигрейва своему управляющему Джорджу Плейгу и ответное письмо последнего. Переписал Дж. Холлидей 7 ноября 1878 года».
Я начал читать при неверном свете свечей в мрачной комнате, то и дело сверяясь с оригиналом. Ничего не было слышно, только шорохи, скрипы, как всегда бывает в старых домах, хотя пару раз мне показалось, будто кто-то вошел и читает через мое плечо…
"Вилла дела Треббиа, Рим, 13 октября 1710 года.
Плейг!
Твой хозяин (и друг) слишком болен и озабочен, чтобы писать так, как ему приличествует, но я молю тебя и заклинаю во имя твоей любви к Господу Богу поведать мне правду об этом ужасном событии. Вчера я получил письмо от сэра Дж. Толлфера с известием о кончине моего брата Чарлза от своей же собственной руки. Он ничего больше не сообщает, но намекает на какое-то темное дело, и когда я припомнил все слухи, ходившие вокруг нашего дома, то едва не лишился рассудка. Поскольку здоровье миледи Л, ухудшается, что бесконечно меня тревожит, я не могу вернуться домой, хотя ученый доктор уверяет, будто ее можно вылечить. Поэтому расскажи мне все, Плейг, ведь ты жил у нас с детства, а прежде — твой отец. Молюсь и надеюсь, что сэр Дж. Толлфер ошибся.
Поверь, Плейг, я не столько тебе господин, сколько друг.
Сигрейв".
"Лондон, 21 ноября 1710 года.
Милорд!
Если бы Богу было угодно отвести беду, нависшую над Вами и, конечно, над всеми нами, я бы никогда ничего не утаивал. Но я думал, это были преходящие неприятности, хоть теперь убедился в обратном. Ныне на мне лежит тяжкий долг, и Богу известно, я сполна осознаю собственную вину. Должен сказать вашему лордству много больше, чем Вы спрашиваете, и даже о событиях времен Великой Чумы, когда поместьем управлял мой отец, только об этом ниже.
По поводу кончины мастера Чарлза должен сообщить Вам: вашему лордству ведомо, что он был спокойным, тихим юношей, склонным к учению, дружелюбным, любезным и всеми любимым. За месяц до смерти (приключившейся в четверг 6 сентября) я заметил в нем беспокойство и бледность, приписав сие слишком усердным занятиям. Битон, его камердинер, рассказывал, что мастер Чарлз по ночам просыпался в холодном поту, однажды разбудил его криком, и он, прибежав, увидел, что хозяин прячется за пологом кровати, схватившись за горло, как будто испытывал смертную боль. Однако к утру мастер Чарлз обо всем позабыл.
Он не носил с собой шпагу, но, казалось, пребывал в постоянном беспокойстве, искал что-то по бокам своего длиннополого сюртука, пуще прежнего побледнел и осунулся. Кроме того, взял за обыкновение сидеть у окна своей спальни, которое, как известно вашему лордству, выходит на наш задний двор, особенно в сумерки и при восходе луны. Однажды он что-то крикнул в окно и, указывая на явившуюся молочницу, именем Господа Бога заклинал не пускать ее в дом, ибо видит страшные язвы у нее на руках и на теле.
Теперь попрошу ваше лордство вспомнить каменный домик во дворе под деревом.
Пятьдесят с лишком лет он пустует. Батюшка вашего лордства и его досточтимый отец ссылались на таковую причину: домик случайно поставлен над выгребной ямой, и поэтому там все портится. Настаивая на сем утверждении, далеком от истины, оба не позволяли сносить дом, заявляя, будто иначе все кругом заразят дурные испарения. В домике не держали никакой провизии, только сено, пшеницу, овес и подобное.
Служил у нас тогда привратником молодой работник по имени Уилберт Хоукс, зловредный малый, который до того рассорился с прочей прислугой, что не пожелал ночевать рядом с ними и потребовал поместить его в иное место. (Будьте уверены, я об этом в ту пору не знал.) Он клятвенно заверил, что не боится никакой выгребной ямы, в домике нет ничего дурного, честный слуга может там сладко спать на охапке чистой соломы. Его уведомили о запрете. Тогда он говорит: «Ладно, буду по вечерам тайком снимать ключ со связки ключей проныры Плейга, когда он повесит ее на ночь, а по утрам цеплять обратно».
Время было дождливое, ветреное. На первое утро его спросили, спокойно ли он спал, хороша ли постель, на что он сказал: «Хороша, но признайтесь, кто из вас ночью царапался в дверь, легонько стучал и расхаживал вокруг домика, глядя в окна? Кто собирался меня одурачить, прикинувшись пронырой Плейгом, и заставлял открыть дверь?»
Над ним посмеялись, сказали, что он лжет, ибо окна расположены так высоко, что никто не мог бы в них заглянуть. Вскоре приметили необычную бледность Хоукса, нежелание выходить на двор в темноте, хотя он по-прежнему спал в том же домике — не хотел, чтоб его дразнили.
Первая неделя сентября выдалась сырой, с сильным ветром, тут-то и нагрянули беды, о которых я вам хочу поведать.
Хворавший мастер Чарлз оставался в постели, его навещал доктор Ханс Слоун собственной персоной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Имя, — повторил я, — и слово «зарыт»… — В голове вдруг возникла ужасная мысль — как поступит кто-то из четырех или трех неврастеников, если вдруг осознает, что Дартворт прохвост и обманщик? — А Дартворт, — продолжал я, не оглашая смутных подозрений, — всех озадачил своим заявлением, будто в записке упоминается Луис Плейг… Впрочем, возможно, он нечаянно выпалил то, что было у него на уме. Кстати, кто-нибудь тут, во дворе, похоронен?
Губы Мастерса дрогнули в тихой улыбке. Он безмятежно взглянул на меня:
— Только сам Луис Плейг, сэр.
Охваченный справедливым негодованием, я раздраженно заметил: видно, история всем известна, все делают загадочные намеки, а мне никто ничего не рассказывает.
— В одной книге в Британском музее этой истории посвящена целая глава, — сообщил Мастерс. — М-м-м… Разве мистер Холлидей не передал вам пакет с документами? — Он проследил, как я лезу в карман, где лежал забытый пакет в оберточной бумаге. — Гм. Правильно. Осмелюсь заметить, нынче ночью, сэр, у вас будет вполне достаточно времени для чтения. Тот самый Плейг — замечательный типчик, — восхищенно, но с полным спокойствием объявил инспектор. — Впрочем, перейдем к фактам, Берт. Что тут сегодня происходило?
Макдоннел начал быстро и толково рассказывать, а я вытащил из кармана пакет и, пока он говорил, машинально взвешивал его на ладони. Рассказ сержанта сводился к следующему. Узнав от Теда Латимера о намеченном предприятии, он самовольно пробрался во двор — ворота были открыты, — виновато признавшись, что затеял сумасбродную охоту на диких гусей. В половине одиннадцатого появились все шестеро — Дартворт, Джозеф, леди Беннинг, Тед Латимер с сестрой и майор. Пробыв какое-то время в доме, куда Макдоннел не мог заглянуть, Тед и майор Фезертон открыли заднюю дверь и принялись подготавливать каменный домик для Дартворта, что-то там оборудовать…
— Колокол? — догадался Мастерс. — Тот самый, что висит в галерее?
— Точно! Прошу прощения, сэр… Да, я был весьма озадачен, наблюдая за ними. Тед по указаниям Дартворта прикрепил проволоку, протянул через двор, влез на какой-то ящик, другой конец просунул в окно домика. Дартворт снова ушел отдыхать, а Тед с майором суетились в домике, разжигали камин, свечи, двигали мебель, не знаю, чем они еще там занимались — мне не было видно, только слышались ругательства. Я так понял, что колокол будет служить для подачи сигнала, если Дартворту потребуется помощь. — Макдоннел кисло улыбнулся. — Потом они вернулись, и Дартворт сказал, что готов. Похоже, он нисколько не нервничал. Не знаю, чего он боялся, но только не домика. Остальное вы знаете.
Мастерс минуту сидел в размышлении и, наконец, поднялся:
— Пойдемте. Кажется, у нашего Холлидея небольшие проблемы. Я сам заберу у них этого медиума. И задам несколько нескромных вопросов, а, Берт? Ты пойдешь со мной, только никто тебя видеть не должен… — Инспектор взглянул на меня.
— Если не возражаете, Мастерс, — сказал я, — я здесь немного посижу и загляну в пакет. Если понадоблюсь, позовите.
Я вытащил из кармана перочинный нож, перерезал ленту. Мастерс с любопытством смотрел на меня.
— Что у вас на уме, разрешите спросить? — отрывисто бросил он. — Когда у вас в последний раз возникало подобное настроение, мы сумели арестовать…
Я заверил, не совсем искренне, что никаких идей не имею. Мастерс промолчал, не поверив, и кивком поманил за собой сержанта. После их ухода я поднял ворот пальто, сел па ящик, освобожденный инспектором, положил перед собой пакет, но не стал разворачивать его, а принялся раскуривать трубку.
По правде сказать, у меня имелись два соображения, очевидные, но противоречащие друг другу. Если Дартворт испугался не пишущего привидения, значит, его ужаснула реальная простая угроза — скажем, разоблачения, — исходящая от человека. Возможно, тут есть нечто сверхъестественное (хотя этого я пока не мог допустить) или кто-то просто выкинул тот самый трюк с подсунутой в бумагу запиской, который описывал Мастерс. В любом случае Дартворт увидел серьезную и страшную опасность, грозящую ему. С другой стороны, возможно, это не связано ни с Плейг-Кортом, ни с происходящими в данный момент здесь событиями.
Однако, рассуждая чисто теоретически, если бы Дартворт боялся самого Плейг-Корта, то вряд ли вел бы себя так, как сегодня. Он единственный сохранял спокойствие и уверенность, с удовольствием дергал марионеток за ниточки и без всякого опасения сидел в темноте. Если бы в записке действительно шла речь о Плейг-Корте, он, по всей вероятности, показал бы ее остальным. Он заговорил о Плейг-Корте именно потому, что этот дом пугает всех, кроме него.
Тут и кроется противоречие. Неопределенные страхи поклонников Дартворта сосредоточены вокруг дома. Они поверили, будто здесь обитает дух мертвеца, который необходимо изгнать, пока он не вселился в живого человека. Леди Беннинг преподнесла нам какую-то чепуху, выходящую за рамки самого спиритизма, а Дартворт, наверно, запудрил мозги всей компании туманными намеками Дельфийского оракула, сделав нечто непонятное еще страшнее. Мистика, ничуть не пугая его самого, ввергла в неудержимую панику даже Холл идея, практичного, здравомыслящего мужчину.
Я смотрел на табачный дым, клубившийся вокруг горящей свечи, вслушивался в шепот зловещих предположений. Затем, бросив взгляд через плечо, сорвал с пакета коричневую оберточную бумагу, под которой обнаружилась плотная картонная папка с шуршащими документами.
В ней лежал большой свернутый лист, засалившийся и покрытый темными пятнами; краткая заметка, вырезанная из газеты; письма на почтовой бумаге, не менее старые, чем первый лист. Выцветшие чернила совсем не читались под желтыми пятнами, но к документам прилагалась копия поновее, свернутая и засунутая под перевязывавшую пачку ленту.
Большой лист, который я не решился полностью разворачивать, боясь, как бы он не рассыпался, представлял собой официальный документ. Сверху шла витиеватая надпись столь крупными буквами, что я разобрал имена участников сделки.
«Сим удостоверяется приобретение Томасом Фредериком Холлидеем, джентльменом, упомянутой ниже усадьбы Лайонела Ричарда Молдена, лорда Сигрейва, 23 марта 1711 года»…
В глаза бросился заголовок газетной заметки: «Самоубийство известного предпринимателя». Бледный снимок запечатлел мужчину в высоком воротничке, который таращил глаза, словно испугавшись фотокамеры. Очки с двойными линзами, обвисшие усы, кроличий взгляд… В заметке кратко сообщалось, что Джеймс Холлидей, эсквайр, застрелился в доме своей тетки леди Энн Беннинг; в последнее время был чем-то угнетен, озабочен, постоянно разыскивал сведения о заброшенном фамильном доме… История загадочная. В ходе дознания леди Беннинг дважды падала в обморок.
Я отложил вырезку, снял ленточку, разложил другие бумаги. На копии старых выцветших, высохших писем была надпись:
«Письмо лорда Сигрейва своему управляющему Джорджу Плейгу и ответное письмо последнего. Переписал Дж. Холлидей 7 ноября 1878 года».
Я начал читать при неверном свете свечей в мрачной комнате, то и дело сверяясь с оригиналом. Ничего не было слышно, только шорохи, скрипы, как всегда бывает в старых домах, хотя пару раз мне показалось, будто кто-то вошел и читает через мое плечо…
"Вилла дела Треббиа, Рим, 13 октября 1710 года.
Плейг!
Твой хозяин (и друг) слишком болен и озабочен, чтобы писать так, как ему приличествует, но я молю тебя и заклинаю во имя твоей любви к Господу Богу поведать мне правду об этом ужасном событии. Вчера я получил письмо от сэра Дж. Толлфера с известием о кончине моего брата Чарлза от своей же собственной руки. Он ничего больше не сообщает, но намекает на какое-то темное дело, и когда я припомнил все слухи, ходившие вокруг нашего дома, то едва не лишился рассудка. Поскольку здоровье миледи Л, ухудшается, что бесконечно меня тревожит, я не могу вернуться домой, хотя ученый доктор уверяет, будто ее можно вылечить. Поэтому расскажи мне все, Плейг, ведь ты жил у нас с детства, а прежде — твой отец. Молюсь и надеюсь, что сэр Дж. Толлфер ошибся.
Поверь, Плейг, я не столько тебе господин, сколько друг.
Сигрейв".
"Лондон, 21 ноября 1710 года.
Милорд!
Если бы Богу было угодно отвести беду, нависшую над Вами и, конечно, над всеми нами, я бы никогда ничего не утаивал. Но я думал, это были преходящие неприятности, хоть теперь убедился в обратном. Ныне на мне лежит тяжкий долг, и Богу известно, я сполна осознаю собственную вину. Должен сказать вашему лордству много больше, чем Вы спрашиваете, и даже о событиях времен Великой Чумы, когда поместьем управлял мой отец, только об этом ниже.
По поводу кончины мастера Чарлза должен сообщить Вам: вашему лордству ведомо, что он был спокойным, тихим юношей, склонным к учению, дружелюбным, любезным и всеми любимым. За месяц до смерти (приключившейся в четверг 6 сентября) я заметил в нем беспокойство и бледность, приписав сие слишком усердным занятиям. Битон, его камердинер, рассказывал, что мастер Чарлз по ночам просыпался в холодном поту, однажды разбудил его криком, и он, прибежав, увидел, что хозяин прячется за пологом кровати, схватившись за горло, как будто испытывал смертную боль. Однако к утру мастер Чарлз обо всем позабыл.
Он не носил с собой шпагу, но, казалось, пребывал в постоянном беспокойстве, искал что-то по бокам своего длиннополого сюртука, пуще прежнего побледнел и осунулся. Кроме того, взял за обыкновение сидеть у окна своей спальни, которое, как известно вашему лордству, выходит на наш задний двор, особенно в сумерки и при восходе луны. Однажды он что-то крикнул в окно и, указывая на явившуюся молочницу, именем Господа Бога заклинал не пускать ее в дом, ибо видит страшные язвы у нее на руках и на теле.
Теперь попрошу ваше лордство вспомнить каменный домик во дворе под деревом.
Пятьдесят с лишком лет он пустует. Батюшка вашего лордства и его досточтимый отец ссылались на таковую причину: домик случайно поставлен над выгребной ямой, и поэтому там все портится. Настаивая на сем утверждении, далеком от истины, оба не позволяли сносить дом, заявляя, будто иначе все кругом заразят дурные испарения. В домике не держали никакой провизии, только сено, пшеницу, овес и подобное.
Служил у нас тогда привратником молодой работник по имени Уилберт Хоукс, зловредный малый, который до того рассорился с прочей прислугой, что не пожелал ночевать рядом с ними и потребовал поместить его в иное место. (Будьте уверены, я об этом в ту пору не знал.) Он клятвенно заверил, что не боится никакой выгребной ямы, в домике нет ничего дурного, честный слуга может там сладко спать на охапке чистой соломы. Его уведомили о запрете. Тогда он говорит: «Ладно, буду по вечерам тайком снимать ключ со связки ключей проныры Плейга, когда он повесит ее на ночь, а по утрам цеплять обратно».
Время было дождливое, ветреное. На первое утро его спросили, спокойно ли он спал, хороша ли постель, на что он сказал: «Хороша, но признайтесь, кто из вас ночью царапался в дверь, легонько стучал и расхаживал вокруг домика, глядя в окна? Кто собирался меня одурачить, прикинувшись пронырой Плейгом, и заставлял открыть дверь?»
Над ним посмеялись, сказали, что он лжет, ибо окна расположены так высоко, что никто не мог бы в них заглянуть. Вскоре приметили необычную бледность Хоукса, нежелание выходить на двор в темноте, хотя он по-прежнему спал в том же домике — не хотел, чтоб его дразнили.
Первая неделя сентября выдалась сырой, с сильным ветром, тут-то и нагрянули беды, о которых я вам хочу поведать.
Хворавший мастер Чарлз оставался в постели, его навещал доктор Ханс Слоун собственной персоной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38