Протирая стекла очков носовым платком, огляделся и холодно вопросил:
– Это было необходимо?
Поддерживаемая низенькой морщинистой служанкой, за ним вошла мадам Луиза. Она бросила взгляд на страшный предмет на полу, затем стоически замерла, напряженно выпрямившись. На ее щеках проступили красные пятна. Глаза у нее были сухими, только лихорадочно блестели. Редко приходилось мне видеть женщин, таких величавых и надменных, какой она была в тот момент, стоя перед своим мертвым мужем. Она не разрыдалась и не сделала ни одного движения, хотя одна бретелька ее вечернего платья сползла с плеча и ее прическа была немного сбита, как будто волосы приглаживали дрожащей рукой. Она освободилась от поддерживающей ее служанки и медленно приблизилась к обезображенному телу.
– Бедный Рауль! – произнесла она таким тоном, как матери обращаются к ребенку, порезавшему себе пальчик. Затем обернулась, и мы увидели, что вокруг ее глаз легла тень.
Какое-то время в комнате царила полная тишина. Только трепетали под ветром шторы на окне. Внезапно американец, Голтон, поднял остекленелый взгляд, которым изучал пол, и увидел женщину. Комнату огласил его восторженный крик. Не замечая обезглавленного тела, он, шатаясь, поднялся на ноги, сделал неловкий поклон и схватил мадам за руку.
– Мои самые сердечные поздравления, – сказал он, – в этот счастливейший день вашей жизни!
Это было ужасно. Мы все замерли, кроме Голтона, который покачивался из стороны в сторону с опущенной для поклона рукой в своем идиотском бумажном колпаке, едва державшемся на макушке. Впервые пьянство предстало передо мной во всей своей омерзительности – здесь, над телом убитого спортсмена. Голтон с трудом перевел взгляд на Вотреля и, спотыкаясь на каждом слове, проговорил:
– Сожалею, что тебе указали на дверь, Эдди! Но ведь у Рауля куда больше денег, чем у тебя…
Глава 4
МЫ ОПРЕДЕЛЯЕМ ПОЛОЖЕНИЕ МАРИОНЕТОК
– Уберите отсюда этого пьяницу! – зарычал Вотрель и взмахнул рукой, но ее перехватил полицейский, стоящий у Двери.
– Уведи его, – прошептал мне Банколен, – и постарайся выведать, что сможешь.
Голтон охотно подчинился соотечественнику. К тому же ему стало дурно. Полицейский пропустил нас в холл. Здесь было очень тихо, только из курительной доносились приглушенные мужские голоса. В зимнем саду, который изображали несколько пальм в кадках, никого не было. Напротив карточной комнаты уходили вверх марши устланной красной ковровой дорожкой мраморной лестницы со старинными часами на площадке. По ступенькам поднималась небольшая группа гостей, обмениваясь веселыми замечаниями и мельком взглянув в нашу сторону, когда я помогал Голтону пройти в мужскую гостиную.
Это было очень удобное помещение с множеством зеркал на стенах, с уютными торшерами возле глубоких кожаных кресел и столом в центре, на котором лежали кипы журналов. Но в то же время здесь царила какая-то мрачная торжественность, столь свойственная подобным помещениям. Голтон исчез в туалетной комнате и вскоре появился, все еще бледный, но немного протрезвевший.
– Простите, что заставил повозиться со мной, – пробормотал он, опускаясь в кресло. – Терпеть не могу этого состояния. Но теперь все в порядке. – Он уставился в пол, затем мрачно глянул на меня и воскликнул: – Господи, какой позор! Так вы американец! Всюду американцы! Вы, наверное, один из туристов… – Его размалеванное лицо приобрело трагический вид. Он произнес слово „турист“ с неистовой печалью и отвращением. – Все туристы непременно едут в Париж и все портят. Они не знают французов, настоящих французов. Угу! – Он становился меланхоличным и неприятным. – А я знаю Париж. У меня даже есть знакомый француз!
– В самом деле?
– Да. Это Рауль. Он только что женился. – Голтон задумался, и его одурманенный хмелем мозг явно посетила какая-то мысль. – Слушайте! А что здесь за шумиха? В той комнате, где я был… Все выглядели такими странными…
Мы перешли к деловому разговору. Мне был страшно неприятен этот человек. При любых других обстоятельствах он вызывал бы только раздражение, но сейчас он мог быть колесиком, хоть и скрипучим, в механизме убийства. Смыв с себя размазанный грим, Голтон обнаружил вполне нормальное, красноватое и полное лицо, а пригладив тонкие волосы, стал похож на оркестранта джаз-банда. Голубые глаза смотрели уже осознанно, в них читалась надежда, что, может, ему перепадет еще стаканчик. Эта мысль привела его в более добродушное настроение.
– И давно вы с ним знакомы? – спросил я.
– Нет, не очень, всего пару недель. Подумал, что будет неплохо познакомиться с приятными людьми. Не мешает иметь знакомых, которые сводят тебя куда-нибудь, понимаете? – Он хитро взглянул на меня. И хотя мне идея вовсе не пришлась по вкусу, я кивнул. Воодушевленный перспективой выпивки, тот продолжал: – Давайте познакомимся. Меня зовут Сид Голтон…
Обменявшись любезностями, я предложил поговорить о Салиньи.
– А, да! Понимаете, он упал с лошади недалеко от того места, в Буа, где стреляют по мишеням, – в тире. Так вот, он упал с лошади. Не думаю, что он слишком сильно затянул подпругу. Я кое-что смыслю в лошадях, работал рейнджером в Йеллоу-Стоун. Вот я и говорю, что он упал с лошади, понятно?
– Да, понимаю.
– Да. Так что ему пришлось поехать к специалисту в Австрию: после падения он повредил себе кисть руки и спину – понимаете, рухнул прямо на землю. Я этого не видел, потому что тогда был в Австрии, но мне рассказывали, что он здорово сверзился… Ну, мы с ним познакомились в поезде, как раз когда он возвращался обратно. Я видел его фотографии во всех газетах – великий спортсмен и всякое такое. Я просто подошел к нему и сказал: „Меня зовут Сид Голтон. Хочу пожать вам руку. Поверьте мне, герцог, если бы я был рядом, вы не рухнули бы так с лошади“.
– Это было очень тактично.
– Конечно. Ну, мы все время говорили по-английски. И в дороге здорово подружились. Он был очень веселым, все время шутил и смеялся. Я ему сразу понравился. Понимаете, не так уж трудно познакомиться с такими известными ребятами, если знаешь, как подойти. – Голтон самодовольно улыбнулся. – В любой момент протянуть руку помощи… Я часто заходил к нему, но иногда не заставал дома. А с его дружками и вовсе не встречался. Хотя надеюсь. Но его я знаю и буду рад познакомить вас с ним. Он пригласил меня на свадьбу, но эти чертовы зануды! – Лицо Голтона злобно исказилось, впрочем, он тут же беспечно улыбнулся и продолжал: – Понимаете, я не очень-то уютно себя чувствовал среди этих кичливых типов, потому и не пошел на сборище у Килара… Слушайте… Как, вы сказали, вас зовут? Слушайте, поднимитесь к Раулю. Чего это все так раскипятились? Кажется, я вспоминаю…
Он тупо пытался что-то припомнить.
– Мистер Голтон, – вздохнул я, – очень сожалею, но вынужден вам сообщить, что герцог Салиньи убит…
У Голтона остекленел взгляд. Он с подозрением смотрел на меня, будто хотел сказать: „Хочешь меня подловить?“ – но не стал расспрашивать о том, как это случилось. Для него было достаточно понять, что произошло нечто непредвиденное. Он почти выбрался из глубокого кресла, когда вошли Банколен с Графенштайном и Вотрелем. В следующую минуту Голтон предстал перед нами в совершенно ином, смешном и глупом виде. Он плакал пьяными слезами, невероятно перетрусил и заявил, что ни черта об этом не знает и что если его не отпустят, то у нас будут неприятности, потому что он человек больной.
– Разумеется, вы можете уйти, – успокоил его Банколен, – только оставьте свой адрес.
Голтон выкатился из комнаты, громогласно объявляя, что идет в нью-йоркский бар Гарри. Судя по оставленному им адресу, он жил на авеню Анри Мартина, номер 324.
Банколен уселся за стол и посмотрел на закрывшуюся за американцем дверь.
– Я начинаю думать, – заметил он, – что американский акт Волстеда был самым неудачным законом в истории Франции. Но не важно. С Голтоном можем подождать. – Отодвинув в сторону кипу журналов, Банколен откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. – Садитесь, пожалуйста, месье Вотрель. Основные сведения я должен получить от вас. Присаживайтесь, господа.
Гостиная с отблесками темно-красного света на коричневой коже кресел и с полом, выложенным черными и белыми мраморными плитами, напомнила мне комнату для судебных заседаний в здании Криминального суда у нас в Штатах. Графенштайн стоял спиной к камину и набивал трубку табаком. В кресле перед столом выпрямившись сидел Вотрель. Сбоку при полном освещении стали отчетливо видны многочисленные морщины у него на лице с пожелтевшими от курения усами. В его холодных, бесстрастных глазах застыло вежливое внимание; светлые волнистые волосы заметно поседели на висках. Его безукоризненно сложенное тело было облечено в превосходно сшитый костюм, так что он казался похожим на манекен. Однако за внешним холодным высокомерием чувствовалась натура нервная, не лишенная любви к театральным жестам и даже риску. Такие, как он, способны сделать блестящую карьеру, скажем, стать знаменитым полководцем, умеющим произносить зажигательные речи, призывая солдат к отважной атаке неприятеля, а затем, оставшись в стороне и хладнокровно и расчетливо оценив свое положение, принять меры к тому, чтобы самому оказаться вне опасности. Из подобного материала действительно частенько получаются генералы, артисты и зазывалы уличных балаганов.
– Если позволите, месье, несколько вопросов, – продолжал Банколен. – Вы понимаете их необходимость…
Вотрель слегка склонил голову.
– Могу я спросить, во сколько вы сегодня пришли сюда?
– Точно сказать не могу. Во всяком случае, где-то вскоре после десяти часов.
– Прошу вас рассказать подробно, что вы делали потом.
– Это совсем не трудно. Вообще-то мне не очень хотелось сюда идти, – он с отвращением огляделся по сторонам, – но предыдущее замужество Луизы было не очень приятным, и Рауль подумал отвлечь ее от тягостных воспоминаний, поскольку здесь довольно весело и оживленно… Мы пришли с супругами Килар, но они были вынуждены вскоре уйти. Кроме того, – тут Вотрель посмотрел на Банколена с таким выражением, как будто подумал об очень забавной шутке, – кроме того, думаю, Рауль назначил здесь кое-кому свидание…
– В самом деле? Вы сказали „кое-кому“, месье Вотрель, словно имели в виду женщину…
Вотрель пожал плечами. Казалось, Банколен очень заинтересован разговором, но оба смотрели друг на друга настороженно, как дуэлянты.
– На самом деле я не знаю. Мы поднялись наверх. Луизу тут же окружили знакомые дамы и увлекли за собой. Народу было еще очень мало. В курительной вообще никого, когда мы с Раулем зашли туда выпить. После этого он оставил меня – хотел сыграть в рулетку. „Хочу поставить на красное, Эдуар, – крикнул он, – сегодня вечером красное – мой удачный цвет!“ Могу поклясться, что на его лице снова промелькнула сардоническая усмешка.
Потом Рауль вернулся в курительную, как будто передумал играть. „Кстати, – сказал он, – что это за коктейль, – помнишь, ты мне говорил, – который делает бармен в американском баре в „Амбассадоре“?“ Я объяснил, что это особо крепкий напиток. Называется, кажется, „Обезьянья железа“. „Тогда не окажешь ли мне услугу? – не унимался он. – Сходи к здешнему бармену и объясни, как его готовить. Пусть он сделает для меня. Вечером я ожидаю человека по очень важному делу… И скажи бармену, чтобы коктейли принесли в карточную комнату, когда я позвоню. Мужчина должен прийти около половины двенадцатого. Спасибо“.
Я остался сидеть в курительной…
– Минутку, пожалуйста, – прервал его Банколен и обратился к Графенштайну: – Доктор, не позвоните ли вы по этому колокольчику? Шнур рядом с вами.
Австриец выполнил его просьбу, и мы все в молчании стали ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Это было необходимо?
Поддерживаемая низенькой морщинистой служанкой, за ним вошла мадам Луиза. Она бросила взгляд на страшный предмет на полу, затем стоически замерла, напряженно выпрямившись. На ее щеках проступили красные пятна. Глаза у нее были сухими, только лихорадочно блестели. Редко приходилось мне видеть женщин, таких величавых и надменных, какой она была в тот момент, стоя перед своим мертвым мужем. Она не разрыдалась и не сделала ни одного движения, хотя одна бретелька ее вечернего платья сползла с плеча и ее прическа была немного сбита, как будто волосы приглаживали дрожащей рукой. Она освободилась от поддерживающей ее служанки и медленно приблизилась к обезображенному телу.
– Бедный Рауль! – произнесла она таким тоном, как матери обращаются к ребенку, порезавшему себе пальчик. Затем обернулась, и мы увидели, что вокруг ее глаз легла тень.
Какое-то время в комнате царила полная тишина. Только трепетали под ветром шторы на окне. Внезапно американец, Голтон, поднял остекленелый взгляд, которым изучал пол, и увидел женщину. Комнату огласил его восторженный крик. Не замечая обезглавленного тела, он, шатаясь, поднялся на ноги, сделал неловкий поклон и схватил мадам за руку.
– Мои самые сердечные поздравления, – сказал он, – в этот счастливейший день вашей жизни!
Это было ужасно. Мы все замерли, кроме Голтона, который покачивался из стороны в сторону с опущенной для поклона рукой в своем идиотском бумажном колпаке, едва державшемся на макушке. Впервые пьянство предстало передо мной во всей своей омерзительности – здесь, над телом убитого спортсмена. Голтон с трудом перевел взгляд на Вотреля и, спотыкаясь на каждом слове, проговорил:
– Сожалею, что тебе указали на дверь, Эдди! Но ведь у Рауля куда больше денег, чем у тебя…
Глава 4
МЫ ОПРЕДЕЛЯЕМ ПОЛОЖЕНИЕ МАРИОНЕТОК
– Уберите отсюда этого пьяницу! – зарычал Вотрель и взмахнул рукой, но ее перехватил полицейский, стоящий у Двери.
– Уведи его, – прошептал мне Банколен, – и постарайся выведать, что сможешь.
Голтон охотно подчинился соотечественнику. К тому же ему стало дурно. Полицейский пропустил нас в холл. Здесь было очень тихо, только из курительной доносились приглушенные мужские голоса. В зимнем саду, который изображали несколько пальм в кадках, никого не было. Напротив карточной комнаты уходили вверх марши устланной красной ковровой дорожкой мраморной лестницы со старинными часами на площадке. По ступенькам поднималась небольшая группа гостей, обмениваясь веселыми замечаниями и мельком взглянув в нашу сторону, когда я помогал Голтону пройти в мужскую гостиную.
Это было очень удобное помещение с множеством зеркал на стенах, с уютными торшерами возле глубоких кожаных кресел и столом в центре, на котором лежали кипы журналов. Но в то же время здесь царила какая-то мрачная торжественность, столь свойственная подобным помещениям. Голтон исчез в туалетной комнате и вскоре появился, все еще бледный, но немного протрезвевший.
– Простите, что заставил повозиться со мной, – пробормотал он, опускаясь в кресло. – Терпеть не могу этого состояния. Но теперь все в порядке. – Он уставился в пол, затем мрачно глянул на меня и воскликнул: – Господи, какой позор! Так вы американец! Всюду американцы! Вы, наверное, один из туристов… – Его размалеванное лицо приобрело трагический вид. Он произнес слово „турист“ с неистовой печалью и отвращением. – Все туристы непременно едут в Париж и все портят. Они не знают французов, настоящих французов. Угу! – Он становился меланхоличным и неприятным. – А я знаю Париж. У меня даже есть знакомый француз!
– В самом деле?
– Да. Это Рауль. Он только что женился. – Голтон задумался, и его одурманенный хмелем мозг явно посетила какая-то мысль. – Слушайте! А что здесь за шумиха? В той комнате, где я был… Все выглядели такими странными…
Мы перешли к деловому разговору. Мне был страшно неприятен этот человек. При любых других обстоятельствах он вызывал бы только раздражение, но сейчас он мог быть колесиком, хоть и скрипучим, в механизме убийства. Смыв с себя размазанный грим, Голтон обнаружил вполне нормальное, красноватое и полное лицо, а пригладив тонкие волосы, стал похож на оркестранта джаз-банда. Голубые глаза смотрели уже осознанно, в них читалась надежда, что, может, ему перепадет еще стаканчик. Эта мысль привела его в более добродушное настроение.
– И давно вы с ним знакомы? – спросил я.
– Нет, не очень, всего пару недель. Подумал, что будет неплохо познакомиться с приятными людьми. Не мешает иметь знакомых, которые сводят тебя куда-нибудь, понимаете? – Он хитро взглянул на меня. И хотя мне идея вовсе не пришлась по вкусу, я кивнул. Воодушевленный перспективой выпивки, тот продолжал: – Давайте познакомимся. Меня зовут Сид Голтон…
Обменявшись любезностями, я предложил поговорить о Салиньи.
– А, да! Понимаете, он упал с лошади недалеко от того места, в Буа, где стреляют по мишеням, – в тире. Так вот, он упал с лошади. Не думаю, что он слишком сильно затянул подпругу. Я кое-что смыслю в лошадях, работал рейнджером в Йеллоу-Стоун. Вот я и говорю, что он упал с лошади, понятно?
– Да, понимаю.
– Да. Так что ему пришлось поехать к специалисту в Австрию: после падения он повредил себе кисть руки и спину – понимаете, рухнул прямо на землю. Я этого не видел, потому что тогда был в Австрии, но мне рассказывали, что он здорово сверзился… Ну, мы с ним познакомились в поезде, как раз когда он возвращался обратно. Я видел его фотографии во всех газетах – великий спортсмен и всякое такое. Я просто подошел к нему и сказал: „Меня зовут Сид Голтон. Хочу пожать вам руку. Поверьте мне, герцог, если бы я был рядом, вы не рухнули бы так с лошади“.
– Это было очень тактично.
– Конечно. Ну, мы все время говорили по-английски. И в дороге здорово подружились. Он был очень веселым, все время шутил и смеялся. Я ему сразу понравился. Понимаете, не так уж трудно познакомиться с такими известными ребятами, если знаешь, как подойти. – Голтон самодовольно улыбнулся. – В любой момент протянуть руку помощи… Я часто заходил к нему, но иногда не заставал дома. А с его дружками и вовсе не встречался. Хотя надеюсь. Но его я знаю и буду рад познакомить вас с ним. Он пригласил меня на свадьбу, но эти чертовы зануды! – Лицо Голтона злобно исказилось, впрочем, он тут же беспечно улыбнулся и продолжал: – Понимаете, я не очень-то уютно себя чувствовал среди этих кичливых типов, потому и не пошел на сборище у Килара… Слушайте… Как, вы сказали, вас зовут? Слушайте, поднимитесь к Раулю. Чего это все так раскипятились? Кажется, я вспоминаю…
Он тупо пытался что-то припомнить.
– Мистер Голтон, – вздохнул я, – очень сожалею, но вынужден вам сообщить, что герцог Салиньи убит…
У Голтона остекленел взгляд. Он с подозрением смотрел на меня, будто хотел сказать: „Хочешь меня подловить?“ – но не стал расспрашивать о том, как это случилось. Для него было достаточно понять, что произошло нечто непредвиденное. Он почти выбрался из глубокого кресла, когда вошли Банколен с Графенштайном и Вотрелем. В следующую минуту Голтон предстал перед нами в совершенно ином, смешном и глупом виде. Он плакал пьяными слезами, невероятно перетрусил и заявил, что ни черта об этом не знает и что если его не отпустят, то у нас будут неприятности, потому что он человек больной.
– Разумеется, вы можете уйти, – успокоил его Банколен, – только оставьте свой адрес.
Голтон выкатился из комнаты, громогласно объявляя, что идет в нью-йоркский бар Гарри. Судя по оставленному им адресу, он жил на авеню Анри Мартина, номер 324.
Банколен уселся за стол и посмотрел на закрывшуюся за американцем дверь.
– Я начинаю думать, – заметил он, – что американский акт Волстеда был самым неудачным законом в истории Франции. Но не важно. С Голтоном можем подождать. – Отодвинув в сторону кипу журналов, Банколен откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. – Садитесь, пожалуйста, месье Вотрель. Основные сведения я должен получить от вас. Присаживайтесь, господа.
Гостиная с отблесками темно-красного света на коричневой коже кресел и с полом, выложенным черными и белыми мраморными плитами, напомнила мне комнату для судебных заседаний в здании Криминального суда у нас в Штатах. Графенштайн стоял спиной к камину и набивал трубку табаком. В кресле перед столом выпрямившись сидел Вотрель. Сбоку при полном освещении стали отчетливо видны многочисленные морщины у него на лице с пожелтевшими от курения усами. В его холодных, бесстрастных глазах застыло вежливое внимание; светлые волнистые волосы заметно поседели на висках. Его безукоризненно сложенное тело было облечено в превосходно сшитый костюм, так что он казался похожим на манекен. Однако за внешним холодным высокомерием чувствовалась натура нервная, не лишенная любви к театральным жестам и даже риску. Такие, как он, способны сделать блестящую карьеру, скажем, стать знаменитым полководцем, умеющим произносить зажигательные речи, призывая солдат к отважной атаке неприятеля, а затем, оставшись в стороне и хладнокровно и расчетливо оценив свое положение, принять меры к тому, чтобы самому оказаться вне опасности. Из подобного материала действительно частенько получаются генералы, артисты и зазывалы уличных балаганов.
– Если позволите, месье, несколько вопросов, – продолжал Банколен. – Вы понимаете их необходимость…
Вотрель слегка склонил голову.
– Могу я спросить, во сколько вы сегодня пришли сюда?
– Точно сказать не могу. Во всяком случае, где-то вскоре после десяти часов.
– Прошу вас рассказать подробно, что вы делали потом.
– Это совсем не трудно. Вообще-то мне не очень хотелось сюда идти, – он с отвращением огляделся по сторонам, – но предыдущее замужество Луизы было не очень приятным, и Рауль подумал отвлечь ее от тягостных воспоминаний, поскольку здесь довольно весело и оживленно… Мы пришли с супругами Килар, но они были вынуждены вскоре уйти. Кроме того, – тут Вотрель посмотрел на Банколена с таким выражением, как будто подумал об очень забавной шутке, – кроме того, думаю, Рауль назначил здесь кое-кому свидание…
– В самом деле? Вы сказали „кое-кому“, месье Вотрель, словно имели в виду женщину…
Вотрель пожал плечами. Казалось, Банколен очень заинтересован разговором, но оба смотрели друг на друга настороженно, как дуэлянты.
– На самом деле я не знаю. Мы поднялись наверх. Луизу тут же окружили знакомые дамы и увлекли за собой. Народу было еще очень мало. В курительной вообще никого, когда мы с Раулем зашли туда выпить. После этого он оставил меня – хотел сыграть в рулетку. „Хочу поставить на красное, Эдуар, – крикнул он, – сегодня вечером красное – мой удачный цвет!“ Могу поклясться, что на его лице снова промелькнула сардоническая усмешка.
Потом Рауль вернулся в курительную, как будто передумал играть. „Кстати, – сказал он, – что это за коктейль, – помнишь, ты мне говорил, – который делает бармен в американском баре в „Амбассадоре“?“ Я объяснил, что это особо крепкий напиток. Называется, кажется, „Обезьянья железа“. „Тогда не окажешь ли мне услугу? – не унимался он. – Сходи к здешнему бармену и объясни, как его готовить. Пусть он сделает для меня. Вечером я ожидаю человека по очень важному делу… И скажи бармену, чтобы коктейли принесли в карточную комнату, когда я позвоню. Мужчина должен прийти около половины двенадцатого. Спасибо“.
Я остался сидеть в курительной…
– Минутку, пожалуйста, – прервал его Банколен и обратился к Графенштайну: – Доктор, не позвоните ли вы по этому колокольчику? Шнур рядом с вами.
Австриец выполнил его просьбу, и мы все в молчании стали ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32