— Но почему?
— Я же говорю вам: он жил в мире своих детских фантазий. Просто, став взрослым, он научился скрывать их. В этом нет ничего удивительного. Гартунг был евреем. А теперь представьте, каково это: знать, что твой отец, сам еврей по национальности, выдал — а я боюсь, что это факт, — своих сородичей нацистам? Артур не желал верить в такую правду и выстроил другую версию. Письмо отца укрепило его в этом мнении.
Первое, за что он уцепился, — ссылка на Высший суд. Евреи не верят в подобные вещи, сказал он, тогда что имел в виду отец? Возможно, отец и принял религию в последние дни, но только не христианскую. Значит, ссылка на Высший суд означала нечто материальное. Затем он уцепился за спрятанные бумаги, упоминаемые в письме, которые должны были вызволить его из беды. Сам Гартунг так и не смог до них добраться, но, очевидно, не получил их и никто другой. Артур посчитал, что бумаги и Высший суд как-то связаны. Чистое сумасшествие, на мой взгляд.
— Возможно. Не уверена.
— После этого Артур уехал, и с тех пор я получала от него лишь краткие отчеты о том, как продвигается его расследование. Он посвящал ему все свободное время. Он посещал архивы и писал в различные французские министерства с просьбой предоставить ему сведения об отце. Встречался с разными людьми, с историками, восстанавливая события того времени. И постоянно ломал голову, пытаясь догадаться, о каких бумагах писал отец.
Он был полностью поглощен этой идеей, говорил, что собрал огромную папку…
— Что? — внезапно спросила Флавия. Не то чтобы ее сознание до этого блуждало, хотя это было бы вполне извинительно, но последнее слово заставило ее собраться. — Папку?
— Да. Эта папка и письма отца и матери были главными его сокровищами. А почему вы спрашиваете?
Флавия задумалась. Во время осмотра квартиры они не нашли ни папки, ни писем.
— Я попрошу проверить все еще раз, — сказала она, но почему-то была уверена, что ничего не найдут. — Простите, я перебила вас. Пожалуйста, продолжайте.
— Боюсь, что больше мне нечего рассказать, — пожала плечами Хелен Маккензи. — Наши встречи и разговоры с Артуром были очень краткими и редкими. Я сумела вам как-то помочь?
— Не знаю. Возможно. Конечно, ваша информация нам пригодится, вот только вопросов после нашей с вами беседы стало еще больше.
— Например?
— Например, — пока это только предположение, которое может оказаться ошибочным, — каким образом с убийством связана картина. Вы, кажется, сказали, что Артур считал очень важной ссылку на Высший суд.
— Да, это так.
— Хорошо. Картин, объединенных темой суда, было несколько. Точнее — четыре.
— О-о.
— Вероятно, ваш сводный брат полагал, что в картине может быть спрятано какое-то свидетельство, Вот только…
— Да?
— В ней ничего не было. Значит, либо он ошибался, а вы были правы, считая, что он фантазирует, либо… конечно, это тоже всего лишь догадка, — кто-то успел забрать то, что в ней было спрятано. С другой стороны, Джона… курьер, который доставил картину, говорит, что мистер Мюллер был крайне взволнован, когда получил картину, но буквально через несколько минут разочаровался и сказал, что она ему больше не нужна. Подобное поведение можно объяснить только тем, что его интересовала не сама картина, а то, что в ней было спрятано. И этого там не оказалось. При осмотре квартиры мистера Мюллера мы не нашли никакой папки.
Флавия из последних сил боролась со сном и чувствовала, что сама начинает фантазировать, теряя ощущение реальности. Она встряхнулась и заставила себя сосредоточиться.
— Мы были бы очень признательны, если бы вы смогли зайти попозже и подписать протокол допроса, — сказала она. — Компания, в которой работал мистер Мюллер, обещала позаботиться о похоронах. Мы со своей стороны можем вам чем-нибудь помочь?
Миссис Маккензи поблагодарила, сказав, что ей ничего не нужно. Флавия проводила ее к выходу и вернулась передать содержание разговора Боттандо.
— Что еще за поиски сокровищ? — нахмурился Боттандо. — Ты говоришь об этом серьезно?
— Я просто пересказываю вам разговор. По-моему, в этом что-то есть.
— В том случае, если ссылка на высший суд имела конкретный смысл и если Мюллер расценивал это так же. Что весьма сомнительно. Хотя картину он зачем-то купил. — Боттандо поразмыслил с минуту. — Покажи-ка мне заявление мистера Аргайла. Оно при тебе?
Флавия порылась в папке и вручила ему листок.
— Вот тут он говорит, — сказал Боттандо, перечитав заявление, — что когда он принес картину и освободил ее от упаковки, то отлучился на кухню приготовить кофе. И за те несколько минут, пока он отсутствовал, настроение Мюллера кардинально изменилось. Когда Аргайл вернулся в комнату, Мюллер заявил, что хочет избавиться от картины.
— Да, верно.
— Исходя из этого, мы можем предположить три вещи. Первое: он не нашел того, что искал, и, осознав свою ошибку, решил избавиться от картины. Второе: он нашел то, что искал, и забрал эту вещь, пока мистер Аргайл варил на кухне кофе.
— Но в этом случае, — возразила Флавия, — он не был бы так разочарован. Разве что в нем погиб великолепный актер.
— И третье предположение заключается в том, что истинная причина гораздо проще, прозаичнее и понятнее.
— Может быть, он плохо искал, — сказала Флавия. — Или мы плохо искали. Я думаю, нужно осмотреть картину еще раз.
— С этим предложением ты немного опоздала. Твой друг Аргайл уже едет с ней в Париж.
— Черт, совсем забыла. Так устала, что все вылетело из головы. Он отдаст ее Жанэ?
Боттандо кивнул.
— Должно быть, так. Я только очень надеюсь, что он не станет совать свой нос туда, куда его не просят.
— Как вы думаете, стоит мне еще раз взглянуть на картину? Может быть, после Базеля мне тоже заехать в Париж? Вы могли бы попросить Жанэ собрать для меня кое-какую информацию.
— Например?
— Например, сведения о Гартунге. Также неплохо было бы узнать, кому раньше принадлежала картина. Мы очень мало знаем об Эллмане. Вы могли бы попросить швейцарцев…
Боттандо вздохнул.
— Хорошо, хорошо. Что-нибудь еще?
Она покачала головой:
— Нет, пожалуй, все. Да, и пошлите, пожалуйста, Фабриано копию допроса миссис Маккензи. Я схожу домой, приму душ и соберу вещи. Самолет улетает в Базель в четыре часа, и я не хочу опоздать.
— Я сделаю все, о чем бы ты ни попросила, дорогая. Да, кстати…
— Хм-м?
— Не будь такой беспечной. Произошло уже два убийства, и я не желаю, чтобы тебя или даже мистера Аргайла постигла такая же участь. Береги себя. Ему я собираюсь сказать то же самое, когда он вернется.
— Не беспокойтесь, — успокоила генерала Флавия. — Я не чувствую ни малейшей опасности.
ГЛАВА 8
Несмотря на любовь к путешествиям на поезде, недоверие к воздушному транспорту и хроническую нехватку средств, Аргайл решил лететь в Париж самолетом. Это лишний раз свидетельствует, насколько серьезно он отнесся к возложенному на него поручению — настолько, что решился воспользоваться кредитом, предоставленным ему банком, прекрасно зная, что возместить долг сможет не скоро. В конце концов, его вынудили к тому ужасные обстоятельства, и раз банк готов поверить ему в долг, то кто он такой, чтобы оспаривать его мнение?
Джонатан страшно не любил самолеты, однако не мог не признать, что они перемещают в пространстве несколько быстрее, чем поезда: во всяком случае, к десяти часам он, как и собирался, был уже в Париже. Но тут-то и начали проявляться неудобства пользования воздушным транспортом, и «короткая однодневная поездка» начала угрожающе удлиняться из-за разного рода препятствий. Путешествуя поездом, вы покупаете билет и садитесь в вагон. Иногда вам приходится ехать стоя или тесниться в купе проводника, но вы едете. С самолетами все иначе. Если принять во внимание, что с каждым годом они все больше напоминают клеть для перевозки скота, то суета вокруг билетов кажется совсем уж чрезмерной. Проще говоря, все билеты на вечерний рейс на Рим оказались проданы. «Ни одного свободного места. Примите наши сожаления. Есть билеты на завтрашний рейс, ближе к обеду».
Проклиная аэропорты, авиалинии и всю современную цивилизацию в целом, Аргайл забронировал билет на следующий день, затем попытался дозвониться до Флавии, чтобы предупредить ее о задержке. Дома он ее не застал. Он заплатил еще и позвонил на работу. Незнакомый противный голос довольно холодно ответил ему, что она ведет допрос очень важного свидетеля и не может подойти к телефону. Тогда он позвонил парижским коллегам Флавии, чтобы известить их о своем приезде, но там ему сообщили, что ничего не знают ни о какой картине, и предложили подождать до понедельника: «Сейчас выяснить все равно ничего не удастся — все разъехались на уик-энд». Аргайл подозревал, что при желании можно было бы найти человека, который хоть что-нибудь знал, но такого желания у дежурного полицейского не было. Однако окончательно подкосил Аргайла отказ принять у него картину — «Это полицейский участок, а не камера хранения. Приходите в понедельник».
Бросив трубку, Джонатан вернулся к кассам аэропорта, отменил бронь на следующий день и забронировал билет на понедельник. Только после этого он поехал искать гостиницу. По крайней мере здесь ему повезло: администратор гостиницы, где он обычно останавливался, угрюмо признал, что у них есть свободные номера, и с явной неохотой согласился заселить в один из них Аргайла. Заполучив в свое распоряжение номер, Джонатан первым делом засунул картину под кровать — не самое надежное место, но гостиница не принадлежала к разряду тех, где имеются сейфовые комнаты.
Усевшись на стул, Аргайл задумался, как убить время до понедельника. Он снова позвонил в офис Флавии, но на этот раз ему сказали, что она уже ушла. Однако дома он ее также не застал. В общем, денек выдался тот еще.
Чуть позже он столкнулся с новым препятствием, когда явился в галерею Жака Делорме расспросить о картине. Учитывая, сколько неприятностей он претерпел от этого француза, Аргайл считал себя вправе рассчитывать на его помощь. Несколько тщательно продуманных фраз он заготовил еще в самолете и скрупулезно перевел на французский, желая донести их до адресата в неизмененном виде. Нет ничего хуже, чем выражать негодование, путаясь в падежах. Он не доставит Делорме удовольствия похихикать над его гневной речью из-за неправильно употребленных предлогов. Французы придают слишком большое значение подобным мелочам, в отличие от итальянцев, которые относятся к ошибкам иностранцев гораздо терпимее, во всяком случае, не осыпают их язвительными насмешками.
— Вы оказали мне медвежью услугу, — ледяным тоном начал Джонатан, войдя в галерею. Делорме радостно бросился ему навстречу. Первая ошибка. Должно быть, фразеологический словарь что-то наврал. Нужно будет написать издателю жалобу. Судя по реакции Делорме, тот воспринял его слова как искреннюю благодарность.
— О какой услуге вы говорите?
— Я говорю о картине.
— А что с ней такое?
— Как она к вам попала?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что картина, судя по всему, краденая и имеет отношение к серии жестоких убийств. А я по вашей милости контрабандой вывез ее из страны.
— Но при чем же тут я? — возмутился француз. — Я ни о чем вас не просил. Вы сами предложили. Это была ваша собственная идея.
В самом деле, галерейщик прав.
— Как бы там ни было, — продолжил Аргайл, — мне пришлось привезти ее обратно, чтобы сдать в полицию. Поэтому я хочу знать, каким образом она попала к вам в руки. Хотя бы для того, чтобы знать, что отвечать, когда меня спросят об этом в полиции.
— Сожалею, но ничем не могу вам помочь. Откровенно говоря, я просто не помню.
Какое все-таки интересное выражение «откровенно говоря», думал потом Аргайл, вспоминая разговор. Это выражение давно уже стало своеобразным заменителем фразы «Не надейтесь услышать правду».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39