Даже его жена немного оттаяла и наготовила им в дорогу сандвичей. Аргайл попытался объяснить Флавии, что она совсем не злая, просто у английских женщин такой характер: сердце у них настолько мягкое, что им приходится прятать его под титановой оболочкой. Они могут быть очень добрыми, только боятся, чтобы кто-нибудь этого не заметил. Если им сказать об их доброте, они страшно сердятся и наотрез отказываются от этого качества. Вот такая странная национальная черта.
Боттандо остался дома развлекать Элизабет Бирнес. Кстати, эти двое прекрасно поладили друг с другом. Покидая дом Бирнеса, Флавия с Аргайлом заметили на кухне Боттандо — он блаженно распивал вино и одобрительно наблюдал за передвижениями хозяйки, которая пыталась приготовить что-нибудь съедобное. Разумеется, он останется у них на обед и скорее всего переночует. Хорошо устроился — наслаждается себе жизнью и ни о чем не думает.
Эта мысль распирала их обоих, когда они уселись в машину Бирнеса и отъехали от дома. Какое несправедливое распределение обязанностей, думала Флавия, — они носятся как ненормальные из страны в страну, а Боттандо рассиживается в гостях и преспокойно спит до самого утра. На прощание он напомнил Флавии о привилегиях своей должности, чем окончательно разозлил ее. Ну конечно, он и так слишком перетрудился: взял трубку, набрал номер и предупредил Жанэ о приезде своей подчиненной.
Аргайл возражал против этого звонка: он считал, что помощи от Жанэ все равно не дождешься — он уже достаточно ясно дал это понять.
Но Флавия почему-то не поддержала его.
— Звоните, — сказала она, — в этот раз Жанэ будет нам полезен.
— Как скажешь, — кротко ответил Боттандо. — Ты сама затеяла это расследование, тебе его и заканчивать. Я полностью доверяюсь твоему суждению. Ты там уже была и в отличие от меня знаешь все входы и выходы. И потом ты же должна утереть нос Фабриано.
Аэропорт имени Шарля де Голля дал добро на посадку довольно быстро, и, как только самолет сел, Аргайл и Флавия рванули к эскалаторам на выход. Оттуда помчались на паспортный контроль, потом выстояли очередь для обладателей паспортов Евросоюза. Это недолгая процедура: как правило, сотрудники иммиграционной службы даже не заглядывают в паспорт. Тем более вечером: максимум внимания, которого может ожидать от них пассажир в конце дня, — это скучающий взгляд на обложку паспорта и угрюмый кивок — «Проходи».
Но только не в этот раз. То ли офицер попался слишком молодой и рьяный, то ли в этот день ему наступили на больную мозоль, но делал он все точно по инструкции — открывал паспорт, всматривался в лицо пассажира, сличая его с фотографией, после чего говорил: «Благодарю, месье, мадам, приятного вам путешествия».
Где это видано, чтобы сотрудники иммиграционной службы проявляли подобную вежливость? Всем известно, что они проходят тренинг в специальной международной школе, где их натаскивают на фырканье — презрительное и вызывающее.
— Мадам, месье, — приветствовал он молодых людей, когда они протянули ему документы, и у Флавии вдруг появилось нехорошее предчувствие — как у барана, которого вот-вот зарежут.
Это чувство усилилось, когда он внимательно вгляделся в их фотографии и перевел изучающий взгляд на их лица, после чего перелистал компьютерную распечатку с фотографиями преступников, находившихся в розыске.
— Урод, — прошептал Аргайл.
— Спокойнее, — одернула его Флавия.
— Пожалуйста, пройдемте со мной, — предложил офицер.
— Мы бы с удовольствием, — сладким голосом пропела Флавия, — но, видите ли, мы очень торопимся. У нас совершенно нет времени.
— Мне очень жаль. Обещаю, это займет буквально несколько секунд. Поймите и меня тоже: я обязан проверить.
«Черт бы тебя побрал», — подумала она.
Им ничего не оставалось, как пройти за офицером в смежное помещение. Еще раньше Флавия заметила четырех вооруженных полицейских. Скорее всего оружие не заряжено, но у нее не было охоты проверять.
Офицер завел их в маленькую квадратную комнатку без окон, которую, должно быть, специально проектировали с таким расчетом, чтобы она повергала людей в депрессию: грязные белые стены, неудобные табуретки, стол из пластика и металла. В этой обстановке человек должен был почувствовать собственное ничтожество и осознать себя не личностью, а административной проблемой, которую проще всего устранить, элементарно выдворив из страны.
В комнате было две двери: в одну из них они вошли; другая, противоположная, на мгновение приоткрылась при их появлении и тут же захлопнулась. Молодые люди уселись на табуретки и застыли в напряженном молчании. Флавия впервые на собственной шкуре ощутила, каково это: быть нелегальным иммигрантом.
— О, какой сюрприз, — сказал вдруг Аргайл, увидев вошедшего человека.
— Джонатан, — дружелюбно приветствовал его тот, кого они в последние дни награждали тумаками, били бутылками и сумками по голове и кому ставили подножки. Под левым глазом у него красовался пластырь. — Рад видеть вас снова.
Выражение лица его, однако, свидетельствовало об обратном. Флавия сдержала смешок и решила не напоминать ему о предыдущей встрече. Лучше не провоцировать зверя.
— Не могу ответить вам тем же, — честно признался Аргайл.
— Я и не ожидал ничего иного. Да это и не важно, — сказал мужчина, усаживаясь на табуретку. Он открыл пухлую папку с документами и долго изучал какую-то бумагу — давит на психику, подумала опытная Флавия, — после чего поднял к ним озабоченное лицо.
— И что же нам с вами делать? — спросил он.
— Может, для начала представитесь по всей форме? — предложила Флавия.
Он тонко улыбнулся.
— Жерар Монталлу, министр внутренних дел.
— Мы хотим услышать объяснения. Что происходит?
— О, это просто. Вы являетесь сотрудниками иностранной полиции, и для работы в нашей стране вам требуется разрешение. Мы не даем вам этого разрешения. Так что можете отправляться домой. Что же касается мистера Аргайла, то пусть скажет спасибо, что его не арестовали за контрабанду, и также отправляется восвояси.
— Чушь, — резко сказала Флавия. — Вы тоже не обращались к нам за разрешением, когда приезжали в Италию.
— Я ездил в Рим как гражданское лицо в составе международной делегации.
— Шпионить.
— Это как вам будет угодно. Но при этом я не совершил ничего противозаконного, что могло бы вызвать ваши возражения.
— Ради Бога, два человека убиты. Или это ваша обычная дневная норма?
Он покачал головой:
— Вы начитались шпионских романов, мадемуазель. Мое рабочее место — письменный стол. Осмелюсь предположить, что и ваше тоже. Подобные эскапады являются для меня редчайшим исключением.
— Вероятно, поэтому они столь неудачны, — ехидно бросила Флавия.
Реплика французу не понравилась. Если он и пытался быть дружелюбным, то после выпада итальянки отбросил всякие церемонии.
— Вероятно, — враждебно ответил он.
— Хорошо, — сказала Флавия. — Значит, я возвращаюсь домой и заполняю ордер на вашу экстрадицию по делу об убийстве?
— Я никого не убивал. Говорю же вам: я занимаюсь исключительно бумажной работой. Всякий раз, когда я пытался поговорить с вами, вы лезли в драку. Я найду вам сколько угодно свидетелей, которые подтвердят, что в день, когда убили Эллмана, я находился в Париже. А с Мюллером я даже не виделся. Я заходил к нему на квартиру, но не застал его дома.
— Я вам не верю.
Он безразлично пожал плечами:
— Это ваша проблема.
— Я могу доказать, что и ваша тоже.
— Не думаю.
— Чем вы занимались в Риме?
— Я не обязан вам докладывать.
— Напрасно. По приезде в Рим я раздую из этого дела гигантский скандал. И в ваших интересах отговорить меня.
Несколько секунд он размышлял.
— Ну хорошо, — сказал он. — Вы, конечно же, понимаете, что картина, принадлежащая Жану Рукселю, была у него украдена.
— Мы заметили это.
— Сначала мы уделили этому факту недостаточное внимание. Являясь членом департамента по охране официальных лиц, я…
— А при чем тут Руксель?
— Месье Руксель — особенный человек, бывший министр, в некотором роде национальное достояние. Вскоре ему должны вручить высочайшую международную награду. Видные общественные фигуры — наш… мой профиль. Моя задача — защита политических деятелей. В этом нет ничего необычного.
Так вот, около недели назад полицейское управление, занимающееся преступлениями в сфере искусства, арестовало человека по фамилии Бессон. Он признался в огромном количестве преступлений, в том числе и в краже этой картины. Я поехал побеседовать с ним, и мы заключили сделку: он рассказывает все, что ему известно о картине, а я выпускаю его на свободу.
— И что же он рассказал?
— Картину Бессону заказали. Некто Мюллер сказал ему, что цена для него значения не имеет, и выразил готовность приобрести ее за любые деньги. Бессон, разумеется, напомнил Мюллеру, что тот не сможет выставить картину на продажу. Мюллера это не интересовало. Он хотел получить картину как можно быстрее и сказал, что, если для этого понадобится украсть ее, он согласен и на кражу. «Достаньте мне ее, — попросил Мюллер, — и постарайтесь не оставить следов».
Бессона удивило такое страстное желание завладеть второразрядной картиной, и Мюллер признался, что когда-то она принадлежала его отцу. Бессону причина показалась неубедительной. Тогда Мюллер сказал, что в ней содержатся важные документы, имеющие отношение к его отцу.
Мюллер предложил Бессону такие деньги, от которых тот, будучи тем, чем он является, не смог отказаться. Он украл полотно и привез его Делорме, который, в свою очередь, отдал картину вам. Вот тут-то я и вмешался: в конце концов, для меня вы являлись курьером, нелегально переправляющим краденый товар за границу.
— Тогда почему вы не арестовали меня?
— Мы оказались в затруднительном положении. Для нас было очевидно, что Мюллер придает этой картине какой-то особенный смысл, но в чем заключается этот смысл, мы не знали. Момент, который был выбран для кражи картины, нам тоже показался неслучайным. Через неделю должно было состояться вручение награды Рукселю. Мы опасались, как бы противники Рукселя не обнародовали какой-нибудь скандальный факт его биографии. Он мог оказаться вполне тривиальным, или абсолютной неправдой, или фантазией сумасшедшего лунатика, но для нас это не имело значения. Я получил указание от начальства завладеть картиной и придержать ее у себя до тех пор, пока мы не выясним, в чем тут дело. Если бы мы арестовали вас, Мюллер мог выступить в прессе с заявлением. В мои планы входило выкрасть у вас картину, вернуть ее Рукселю и после этого приехать в Рим и поговорить с Мюллером начистоту. Возможно, мой план был не слишком удачен, но не забывайте: я был сильно ограничен временем.
Флавию его рассказ не убедил. Пока Монталлу говорил, она внимательно следила за его лицом, пытаясь определить, насколько он искренен. Все очень странно. Она всегда считала шпионов недалекими людьми, но этот вел себя просто по-идиотски. По идее он должен был обратиться в полицейское отделение при вокзале и арестовать Аргайла. Он, однако, совершил поступок крайне абсурдный. Так мог действовать только дилетант. И если он рассчитывает, что она поверит в такую чушь, то это просто оскорбительно. Кто-то из них троих говорит неправду, и это точно не она и не Аргайл.
Флавия перевела взгляд направо и увидела, что Аргайл скептически улыбается. Она незаметно ткнула его локтем в бок и взглядом приказала молчать.
— Результатом ваших, мягко говоря, странных действий стала жуткая неразбериха, — сказала она.
Монталлу ничуть не смутился.
— Боюсь, что так, — согласился он с иронической улыбкой.
— Значит, вы отправились в Рим и навестили Мюллера.
— Его не было дома. Я не встречался с ним.
— Вы звонили Аргайлу и просили вернуть картину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39