Она у нас буквально на поверхности, лишь слегка прикрытая угрюмым плащом накинутого нам на плечи рационализма, плащом, который так легко стряхнуть.
Суетные дрязги губят вечерний свет в окошках наших судеб, а радость тайного дарения, просто так, нечаянного действия, из-за которого кому-то станет тепло и благостно, считается философией на уровне чебурашки и кота Леопольда, а ведь именно в ней и заключается смысл Вселенной! Ведь в мироздании все дается просто так. И звезды светят, не требуя за это оплаты, и солнце дарит свои неисчерпаемые лучи, не ожидая возврата по счетам. Спасибо! Да и сможем ли мы расплатиться с нашим медленно сгорающим для нас солнышком?
Галактики вращаются, не выставляя нам за это сметы. Вы скажете, они необъятно огромные, а мы ничтожные песчинки?.. Хорошо! Море ласкает наши пятки бесплатно, а песчинки бескорыстно холодят или греют наши ступни… Вы скажете, они неодушевленные, им не в напряг? С этим трудно не согласиться… Значит, все дело в жизни? Значит, только с ней, суетной и взаимопожирающей, на свет появилась корысть?.. И цветы прекрасны только затем, чтобы способствовать переносу пыльцы, и прячут нектар в своих маленьких кладовых только для того, чтобы привлечь деловитых пчел?..
Нет, и еще раз нет. В природе все замешано на доброте. Это злые и отвратительные мудрецы придумали, что мир жесток, что природа нам никакая не мать, а мачеха, что Бог не отец, а отчим, а мы, люди, не их восторженные дети, а все как один подонки и выродки…
Мы живем в обществе, где доброта наказуема, а жадность, черствость и расчет – вознаграждаемы и восхваляемы на всех перекрестках любого государства. Доброта у нас стала обыкновенным товаром, и его рекламируют и продают так, как если бы это было некое сырье. Африка с голодающими и умирающими является главным поставщиком для этой новомодной торговли…
Благотворительность и доброта превращаются в хобби или даже профессию. Уже выдаются медали «За благотворительность», премии за доброту… А это искажает весь их первоначальный смысл.
Стоит лишь только заглянуть в самого себя, и вы неминуемо отыщите в себе этот вечно неудовлетворенный порыв делать безымянное добро просто так, не ожидая никакого воздаяния. Делать добро и тут же забывать об этом, лишь в душе своей оставляя легкий, едва уловимый след истинного, неземного блаженства, которое недоступно нашему рациональному «я».
Смерть эротизма
Эротизм умер. Когда на каждом шагу, в каждом фильме, на каждом журнальном стенде мы можем увидеть то, что благопорядочный человек не должен слишком пристально рассматривать даже в своей собственной спальне, – эротизма больше нет. Его притупили, сначала заменив на низменную похоть, а теперь и вовсе извели.
Если раньше классические картины нам нравились бесспорно , то теперьбез порно ни одно творение искусства не имеет шанса на успех. В Монреале ставят пьесу о любви мужчины к козе. Что придумают завтра, чтобы добить последние отблески эротизма в потухших очах человеческой страсти?
Раньше грубость немытых рыцарей компенсировали россказни менестрелей. Знатным дамам Средневековья было нечего делать по вечерам, в замках не было кабельного телевидения, а низко летящие драконы, сбивая антенны, мешали приему телесигнала со спутника, вот они и развлекали себя поэтическими опусами, а потом заставляли своих вольнорыцарствующих мужей лазать к себе в окна башен с розою в зубах наперевес и совершать другие, не менее рыцарские поступки.
В этом отношении дамы Средневековья вели себя точно так же, как и отцы Святой Церкви. Отличившимся рыцарям и те и другие сулили блаженства рая, а провинившимся – адское пламя. Ведь в любой женщине, как и в любой религии, естественно сочетаются оба эти полюса загробного бытия.
Современный мир искоренил эротизм как факт, сначала доступно разъяснив всем анатомию и физиологию любви, затем сняв с женщин юбки (не в занимательном смысле, а просто заменив их на скучные штаны), погнав их на работу, навесив на них функции кухарки, горничной, кормилицы, экономки, уборщицы, посудомойки и промеж всех этих профессий, где-то сбоку, напомнил ей еще и об обязанности выполнять супружеский долг, который нынче разделяется между двумя супругами поровну и выражается в выплате ипотечной ссуды на приобретение совместного жилья.
О чем думал Бальзак, когда писал свою «Физиологию брака»? Все нужно переписывать заново. Современность его безусловно поправит. Выплеснув на улицу парады геев, на экраны – откровенное сокровенное, а в мозги людские впрыснув неприхотливую скуку похотливого бытия, с потухшими манерами, с пожухлой на задворках сознания галантностью, с уродливыми майками и штанами, в которые нынче облечено все население Земли без разделения на пол и возраст, современность правит бал. Виагра и прозак являются исключительными эквивалентами человеческого счастья.
Когда секс везде – его нет нигде. Раскрепощение дошло до того, что раскрепощенный прочно забыл, во имя чего он раскрепощался. Жизнь человека стала беднее, и тут оказалось, что смысла-то особого в человеческом существовании больше нет. Ну что, мы существуем ради плохо сработанной пищи и пластиковых товаров широкого потребления? Нет! Человечество должно было существовать ради любви. А вот как раз ее-то и напечатали в физиологичном ракурсе на обложке журнала, а посему чувственную любовь заменили на бесчувственный обмен весьма бессмысленными телодвижениями.
Нынче цивилизация достигла вершины своей низменности. Отсюда больше нет дороги наверх, можно только скатываться вниз. Вместо всевозможных трутней да молодых и игривых кандидаток в королевы-матки и так далее, она получила единообразного рабочего муравья, одетого повсеместно в трико предблевотного цвета.
Иной раз посмотришь на современных мужчин – ну вылитые обезьяны. А женщины? Поймайте взглядом еще нестарую женщину в какой-нибудь очереди на Главпочтамте и мысленно снимите с нее это современное тряпье. О, боже упаси, я не имел в виду никаких предосудительных мотивов, сказав «снимите с нее», я имел в виду снять только для того, чтобы одеть ее, скажем, по моде середины девятнадцатого века…
Давайте прочтем несколько строк из стихотворения Бодлера «Le beau navire», то есть «Дивный корабль»:
Quand tu vas balayant l’air de ta jupe large,
Tu fais l’effet d’un beau vaisseau qui prend le large,
Charg? de toile, et va roulant
Suivant un rythme doux, et paresseux, et lent.
«Ты плывешь, вздымая волны воздуха широкой юбкой… Так роскошная шхуна выходит в открытое море, распустив парус… В медлительном и в то же время энергичном ритме».
Это видение могло явиться Бодлеру только в середине девятнадцатого века где-нибудь в Париже. В страшных современных мегаполисах абсурден кринолин. Среди спокойной жизни неторопливых фиакров и тильбюри, и цветочных корзин на каждом углу воздух был, вероятно, несколько более акварелен, чем в современных загазованных парижских автомобильных пробках…
Читаем далее:
Tes nobles jambes, sous les volants qu’elles chassent,
Tourmentent les d?sirs obscurs et les agacent,
Comme deux sorci?res…
«Благородные ножки дерзко раздвигают воланы юбки и пробуждают темные желания, словно две чародейки…»
Широкая юбка волнует пространство, даже энергичная походка уступает повелительной плавности контрдвижения. Неуместны бег, быстрая ходьба, динамика движения должна напоминать сдержанный танец…
А теперь вложите этому одетому по той моде созданию в уста несколько вышедших из употребления старинных фраз: «Ах, сударь…»
Ну, что? Теперь вы видите? Вот как обокрал нас век компьютеров, облапошил…
Когда чувственный мир низведен до скуки порножурналов, когда все пропитано бесчувственным сексом – эротизма больше нет. Он умер. Можете не звонить папаше Фрейду. Ему нечем будет вам помочь. Наши неврозы нынче имеют совсем другие корни – и это вовсе не подавленная чувственность, а так, мелочные обиды детства, природная лень, избыток денег у других или их отсутствие у нас, и навязчивое желание кого-нибудь огреть по затылку…
Воплощение нашего крика
На рукотворном острове, омываемом сиренью персидских вод, воздвигнуто невероятное строение – очевидное воплощение амбиций пустынного шаха. Гордый каменный парус отеля Burj al Arab – несомненная невидаль нестареющего света! Света, стремительно растворяющегося в нищете роскоши, в дури белесых псевдооткровений, в плеске белил ослепительных одеяний и в силе чуждой нам веры упрямых погонщиков верблюдов!
И только щебетание птиц, это суетливое потрескивающее щебетание, словно бы вырванное из плоскости тишины, может пробудить ошалелый от жары воздух, наполняющий каменные паруса, но этот щебет не пробудит уснувший варяжский инстинкт завоеваний, некогда столь свойственный великанам северных царств. Теперь они стали послушными строителями воздушных замков шаха, воплощенных в вереницу осязаемых каменных парусов… Сначала накачавшие его сокровищницы золотом, уплаченным за черную, вонючую маслянистую жидкость, теперь за это самое золото они возводят во плоти и камне набросанный в паре штрихов чудо-мираж!
Каков промежуток между замыслом и его воплощением? Что означает торопливый шарж, начертанный капризностью эскиза? По-видимому, возводители гигантских пирамид живы и поныне. Для них величие надгробий важнее мириад живых людских ироний, называемых суетливым человеческим бытием.
Неистовство атаки, с которым крыло летательного аппарата бросается на текущий ему навстречу и обреченный держать его на своих струящихся плечах воздух, – вот что движет замыслами сказочного шаха… Полет в неведомое пространство, лежащее над безжизненностью его родных барханов.
Что это, как не вероломное насилие над славой вознесения тех, кому было велено расточать пророчества? Но шахам не пристало терзаться непокорными сомнениями. Уверенность в своем праве на чудо – вот что движет чудотворцами современного поднебесья! Вот что содержит их дух в раболепном поклонении изобилию, сытной вольготности, намеренной издевке над пространством, вызову, брошенному в оплеванную кривизну земной гравитации.
Мы научились покорять притяжение тверди только затем, чтобы лить смертоносные ливни на головы наших собратьев. Как побочный эффект случилось так, что промеж бомбардировщиков и истребителей затесалась и гражданская авиация, эта условная разновидность добровольного самоумерщвления, на время разделяющее взлет и посадку. Анахарсис ведь верно подметил, что путешествующих нельзя причислить ни к живым, ни к мертвым. Отправлясь в полет на каменном лайнере отеля Burj al Arab, его гости, уплатившие иной раз и по семь тысяч долларов за ночь, возносятся на небо, не отрываясь от земли, эксплуатируя Вавилонскую башню, святотатственно запасшись услужливыми переводчиками на случай очередного Божьего недовольства.
Господь не любит башен. Как-то не сложилось… То ли дело вкуса, то ли просто неприятно, когда к тебе на небо лезут монтажники-высотники!
Белоснежность арабских отелей, как белоснежность арабских одеяний, компенсирует отсутствие снега в пустыне. Подразумеваемая чистота помыслов, адресованная к небесной простоте взглядов на смерть, – вот залог успешного продвижения правоверных на пути к вершинам послепотопного мира! Цунами не поглотит их праведных парусов. Верные Синдбады ждут у причалов сигнала рубить канаты. Мы и не заметим, как в вечерний час с вершины минаретов нам наконец растолкуют суть протяжного слога, – не завывания, а именно оборванного в строгом радении слога, знаменующего тот порядок, которым мир силится наградить себя уже добрые полторы тысячи лет.
Ни на миг не позволив себе пригубить от чаши винного брожения, возводя трезвость на ступень, более уподобленную целомудрию, чем само целомудрие согласилось бы уподобить себя отказу от простого ритуала трения между телами, гордый парус отеля Burj al Arab, вознесясь на заоблачно-птичью высоту, не раздает заветов и не скорбит над своим нелепо-величественным существованием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Суетные дрязги губят вечерний свет в окошках наших судеб, а радость тайного дарения, просто так, нечаянного действия, из-за которого кому-то станет тепло и благостно, считается философией на уровне чебурашки и кота Леопольда, а ведь именно в ней и заключается смысл Вселенной! Ведь в мироздании все дается просто так. И звезды светят, не требуя за это оплаты, и солнце дарит свои неисчерпаемые лучи, не ожидая возврата по счетам. Спасибо! Да и сможем ли мы расплатиться с нашим медленно сгорающим для нас солнышком?
Галактики вращаются, не выставляя нам за это сметы. Вы скажете, они необъятно огромные, а мы ничтожные песчинки?.. Хорошо! Море ласкает наши пятки бесплатно, а песчинки бескорыстно холодят или греют наши ступни… Вы скажете, они неодушевленные, им не в напряг? С этим трудно не согласиться… Значит, все дело в жизни? Значит, только с ней, суетной и взаимопожирающей, на свет появилась корысть?.. И цветы прекрасны только затем, чтобы способствовать переносу пыльцы, и прячут нектар в своих маленьких кладовых только для того, чтобы привлечь деловитых пчел?..
Нет, и еще раз нет. В природе все замешано на доброте. Это злые и отвратительные мудрецы придумали, что мир жесток, что природа нам никакая не мать, а мачеха, что Бог не отец, а отчим, а мы, люди, не их восторженные дети, а все как один подонки и выродки…
Мы живем в обществе, где доброта наказуема, а жадность, черствость и расчет – вознаграждаемы и восхваляемы на всех перекрестках любого государства. Доброта у нас стала обыкновенным товаром, и его рекламируют и продают так, как если бы это было некое сырье. Африка с голодающими и умирающими является главным поставщиком для этой новомодной торговли…
Благотворительность и доброта превращаются в хобби или даже профессию. Уже выдаются медали «За благотворительность», премии за доброту… А это искажает весь их первоначальный смысл.
Стоит лишь только заглянуть в самого себя, и вы неминуемо отыщите в себе этот вечно неудовлетворенный порыв делать безымянное добро просто так, не ожидая никакого воздаяния. Делать добро и тут же забывать об этом, лишь в душе своей оставляя легкий, едва уловимый след истинного, неземного блаженства, которое недоступно нашему рациональному «я».
Смерть эротизма
Эротизм умер. Когда на каждом шагу, в каждом фильме, на каждом журнальном стенде мы можем увидеть то, что благопорядочный человек не должен слишком пристально рассматривать даже в своей собственной спальне, – эротизма больше нет. Его притупили, сначала заменив на низменную похоть, а теперь и вовсе извели.
Если раньше классические картины нам нравились бесспорно , то теперьбез порно ни одно творение искусства не имеет шанса на успех. В Монреале ставят пьесу о любви мужчины к козе. Что придумают завтра, чтобы добить последние отблески эротизма в потухших очах человеческой страсти?
Раньше грубость немытых рыцарей компенсировали россказни менестрелей. Знатным дамам Средневековья было нечего делать по вечерам, в замках не было кабельного телевидения, а низко летящие драконы, сбивая антенны, мешали приему телесигнала со спутника, вот они и развлекали себя поэтическими опусами, а потом заставляли своих вольнорыцарствующих мужей лазать к себе в окна башен с розою в зубах наперевес и совершать другие, не менее рыцарские поступки.
В этом отношении дамы Средневековья вели себя точно так же, как и отцы Святой Церкви. Отличившимся рыцарям и те и другие сулили блаженства рая, а провинившимся – адское пламя. Ведь в любой женщине, как и в любой религии, естественно сочетаются оба эти полюса загробного бытия.
Современный мир искоренил эротизм как факт, сначала доступно разъяснив всем анатомию и физиологию любви, затем сняв с женщин юбки (не в занимательном смысле, а просто заменив их на скучные штаны), погнав их на работу, навесив на них функции кухарки, горничной, кормилицы, экономки, уборщицы, посудомойки и промеж всех этих профессий, где-то сбоку, напомнил ей еще и об обязанности выполнять супружеский долг, который нынче разделяется между двумя супругами поровну и выражается в выплате ипотечной ссуды на приобретение совместного жилья.
О чем думал Бальзак, когда писал свою «Физиологию брака»? Все нужно переписывать заново. Современность его безусловно поправит. Выплеснув на улицу парады геев, на экраны – откровенное сокровенное, а в мозги людские впрыснув неприхотливую скуку похотливого бытия, с потухшими манерами, с пожухлой на задворках сознания галантностью, с уродливыми майками и штанами, в которые нынче облечено все население Земли без разделения на пол и возраст, современность правит бал. Виагра и прозак являются исключительными эквивалентами человеческого счастья.
Когда секс везде – его нет нигде. Раскрепощение дошло до того, что раскрепощенный прочно забыл, во имя чего он раскрепощался. Жизнь человека стала беднее, и тут оказалось, что смысла-то особого в человеческом существовании больше нет. Ну что, мы существуем ради плохо сработанной пищи и пластиковых товаров широкого потребления? Нет! Человечество должно было существовать ради любви. А вот как раз ее-то и напечатали в физиологичном ракурсе на обложке журнала, а посему чувственную любовь заменили на бесчувственный обмен весьма бессмысленными телодвижениями.
Нынче цивилизация достигла вершины своей низменности. Отсюда больше нет дороги наверх, можно только скатываться вниз. Вместо всевозможных трутней да молодых и игривых кандидаток в королевы-матки и так далее, она получила единообразного рабочего муравья, одетого повсеместно в трико предблевотного цвета.
Иной раз посмотришь на современных мужчин – ну вылитые обезьяны. А женщины? Поймайте взглядом еще нестарую женщину в какой-нибудь очереди на Главпочтамте и мысленно снимите с нее это современное тряпье. О, боже упаси, я не имел в виду никаких предосудительных мотивов, сказав «снимите с нее», я имел в виду снять только для того, чтобы одеть ее, скажем, по моде середины девятнадцатого века…
Давайте прочтем несколько строк из стихотворения Бодлера «Le beau navire», то есть «Дивный корабль»:
Quand tu vas balayant l’air de ta jupe large,
Tu fais l’effet d’un beau vaisseau qui prend le large,
Charg? de toile, et va roulant
Suivant un rythme doux, et paresseux, et lent.
«Ты плывешь, вздымая волны воздуха широкой юбкой… Так роскошная шхуна выходит в открытое море, распустив парус… В медлительном и в то же время энергичном ритме».
Это видение могло явиться Бодлеру только в середине девятнадцатого века где-нибудь в Париже. В страшных современных мегаполисах абсурден кринолин. Среди спокойной жизни неторопливых фиакров и тильбюри, и цветочных корзин на каждом углу воздух был, вероятно, несколько более акварелен, чем в современных загазованных парижских автомобильных пробках…
Читаем далее:
Tes nobles jambes, sous les volants qu’elles chassent,
Tourmentent les d?sirs obscurs et les agacent,
Comme deux sorci?res…
«Благородные ножки дерзко раздвигают воланы юбки и пробуждают темные желания, словно две чародейки…»
Широкая юбка волнует пространство, даже энергичная походка уступает повелительной плавности контрдвижения. Неуместны бег, быстрая ходьба, динамика движения должна напоминать сдержанный танец…
А теперь вложите этому одетому по той моде созданию в уста несколько вышедших из употребления старинных фраз: «Ах, сударь…»
Ну, что? Теперь вы видите? Вот как обокрал нас век компьютеров, облапошил…
Когда чувственный мир низведен до скуки порножурналов, когда все пропитано бесчувственным сексом – эротизма больше нет. Он умер. Можете не звонить папаше Фрейду. Ему нечем будет вам помочь. Наши неврозы нынче имеют совсем другие корни – и это вовсе не подавленная чувственность, а так, мелочные обиды детства, природная лень, избыток денег у других или их отсутствие у нас, и навязчивое желание кого-нибудь огреть по затылку…
Воплощение нашего крика
На рукотворном острове, омываемом сиренью персидских вод, воздвигнуто невероятное строение – очевидное воплощение амбиций пустынного шаха. Гордый каменный парус отеля Burj al Arab – несомненная невидаль нестареющего света! Света, стремительно растворяющегося в нищете роскоши, в дури белесых псевдооткровений, в плеске белил ослепительных одеяний и в силе чуждой нам веры упрямых погонщиков верблюдов!
И только щебетание птиц, это суетливое потрескивающее щебетание, словно бы вырванное из плоскости тишины, может пробудить ошалелый от жары воздух, наполняющий каменные паруса, но этот щебет не пробудит уснувший варяжский инстинкт завоеваний, некогда столь свойственный великанам северных царств. Теперь они стали послушными строителями воздушных замков шаха, воплощенных в вереницу осязаемых каменных парусов… Сначала накачавшие его сокровищницы золотом, уплаченным за черную, вонючую маслянистую жидкость, теперь за это самое золото они возводят во плоти и камне набросанный в паре штрихов чудо-мираж!
Каков промежуток между замыслом и его воплощением? Что означает торопливый шарж, начертанный капризностью эскиза? По-видимому, возводители гигантских пирамид живы и поныне. Для них величие надгробий важнее мириад живых людских ироний, называемых суетливым человеческим бытием.
Неистовство атаки, с которым крыло летательного аппарата бросается на текущий ему навстречу и обреченный держать его на своих струящихся плечах воздух, – вот что движет замыслами сказочного шаха… Полет в неведомое пространство, лежащее над безжизненностью его родных барханов.
Что это, как не вероломное насилие над славой вознесения тех, кому было велено расточать пророчества? Но шахам не пристало терзаться непокорными сомнениями. Уверенность в своем праве на чудо – вот что движет чудотворцами современного поднебесья! Вот что содержит их дух в раболепном поклонении изобилию, сытной вольготности, намеренной издевке над пространством, вызову, брошенному в оплеванную кривизну земной гравитации.
Мы научились покорять притяжение тверди только затем, чтобы лить смертоносные ливни на головы наших собратьев. Как побочный эффект случилось так, что промеж бомбардировщиков и истребителей затесалась и гражданская авиация, эта условная разновидность добровольного самоумерщвления, на время разделяющее взлет и посадку. Анахарсис ведь верно подметил, что путешествующих нельзя причислить ни к живым, ни к мертвым. Отправлясь в полет на каменном лайнере отеля Burj al Arab, его гости, уплатившие иной раз и по семь тысяч долларов за ночь, возносятся на небо, не отрываясь от земли, эксплуатируя Вавилонскую башню, святотатственно запасшись услужливыми переводчиками на случай очередного Божьего недовольства.
Господь не любит башен. Как-то не сложилось… То ли дело вкуса, то ли просто неприятно, когда к тебе на небо лезут монтажники-высотники!
Белоснежность арабских отелей, как белоснежность арабских одеяний, компенсирует отсутствие снега в пустыне. Подразумеваемая чистота помыслов, адресованная к небесной простоте взглядов на смерть, – вот залог успешного продвижения правоверных на пути к вершинам послепотопного мира! Цунами не поглотит их праведных парусов. Верные Синдбады ждут у причалов сигнала рубить канаты. Мы и не заметим, как в вечерний час с вершины минаретов нам наконец растолкуют суть протяжного слога, – не завывания, а именно оборванного в строгом радении слога, знаменующего тот порядок, которым мир силится наградить себя уже добрые полторы тысячи лет.
Ни на миг не позволив себе пригубить от чаши винного брожения, возводя трезвость на ступень, более уподобленную целомудрию, чем само целомудрие согласилось бы уподобить себя отказу от простого ритуала трения между телами, гордый парус отеля Burj al Arab, вознесясь на заоблачно-птичью высоту, не раздает заветов и не скорбит над своим нелепо-величественным существованием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48