– Извините… Я вот…
Он нервно хрустел пальцами.
– Ничего… – сказал Дубравин.
И с пониманием ободряюще кивнул.
– Раздевайтесь, – сказал майор. – Садитесь…
Тихов, сумрачно посмотрев на Белейко, – тот начал копаться в бумагах, – снял черный кожаный плащ с меховой подстежкой, повесил его на спинку стула и сел, безвольно опустив руки на колени.
Даже сейчас, с осунувшимся и каким-то потускневшим лицом, он был очень красив. До неприличия красив, с неожиданным неприятием подумал Дубравин.
Казалось, что молочно-белой бархатной кожи на щеках Тихова никогда не касалась бритва.
Резко очерченные губы, немного тонковатые для удлиненного овала лица, были свежи и будто накрашены блестящей помадой.
Прямой, правильной формы нос был ни велик, ни мал – в самый раз.
Светлые глаза (Дубравин никак не мог понять, какого они цвета; временами глаза казались ему серыми, а иногда голубели холодными льдинками) смотрели на майора с выражением горестного недоумения, изредка прячась под припухшие веки, опушенные длинными ресницами.
С крепкой шеей, ладно скроенный – изысканный дорогой костюм темно-синего цвета с искрой плотно облегал широкие, мускулистые плечи, – он был живым воплощением идеального мужчины в представлении Дубравина.
– Артур Вениаминович, насколько мне известно, вы знали Новосад, как никто другой…
Майор начал осторожно и издалека.
– Она была моей невестой, – просто ответил Тихов.
– У нее были враги? Или, скажем точнее, недоброжелатели?
– Сложно ответить на ваш вопрос… Недоброжелатели, в общем-то, были. Мир артистов – это сложный мир. Высока конкуренция всегда предполагает конфликты – явные или тайные. Но враги, и чтобы так…
– В тот день она была у вас?
– Да. После того, как я уехал от Ольховского – надеюсь, вы помните нашу первую встречу? – мы с ней виделись. Она забежала ко мне на квартиру буквально минут на десять, а затем ушла. И больше я ее не видел.
– В котором часу это было?
Тихов задумался.
– Нет, точно сказать не могу, – сказал он спустя некоторое время.
– Хотя бы приблизительно.
– Кажется… где-то около двух часов дня…
В голосе артиста слышалось сомнение.
– Странно…
– Что именно? – спросил Тихов.
– Алифанова утверждает, что в это время они были еще в театре. По-моему, так… Сейчас проверю…
Майор полистал папку с делом.
– Да, все верно, я не ошибся.
– Честное слово, не помню. Может, немного позже. Если бы я знал, что это когда-нибудь понадобится…
– Если бы…
Дубравин сокрушенно вздохнул. Все мы сильны задним умом, подумал он.
– Артур Вениаминович, а как она выглядела? Я имею в виду не внешний вид, а настроение. Не была ли она взволнована, встревожена?
– Нет. Даже наоборот – смеялась, шутила.
– Может, таким образом Новосад маскировала свое истинное состояние?
– Ни в коем случае. Она не умела притворяться. Что на уме, то и на языке – так говорят про подобных людей.
– О чем вы говорили?
– Разве теперь вспомнишь… Я угостил ее чаем…
Тихов в задумчивости потер висок.
– Ах, да, она говорила мне что-то о своей новой роли. В тот день режиссер театра предложил сыграть ей главную героиню в одной из пьес репертуарного плана на будущий сезон, и Валя была на седьмом небе от счастья. Помнится, я ее поздравил…
– Значит, она ушла, а вы? Что потом делали вы?
– Вскоре мне позвонил Ольховский, и я поехал к нему.
– Зачем?
– Тогда вы, простите, нам помешали. Мы собирались сыграть в преферанс, ждали еще одного товарища. Но – увы…
– Каким транспортом вы ехали?
– Извините, но я не понимаю, зачем вам это нужно?
– Артур Вениаминович, у нас работа такая; знать по возможности все, что касается обстоятельств дела.
– То есть, вы хотите сказать, что проверяете мое алиби? Вы… меня… подозреваете!?
– Ни в коем случае. С какой стати? Но все-таки, как я говорил ранее, для нас все нужно и важно. Мы ведь как сборщики часов: пока на место не будет поставлен последний винтик, стрелки не закрутятся. Думаю, вам ясно.
– Если так…
Тихов успокоился.
– Я хотел поймать такси, но погода помните, какая была… Поэтому пришлось ждать троллейбус. Затем я пересел в автобус. Вот так и добрался к дому, где живет Ольховский.
– Игра состоялась?
– Конечно.
– Сколько времени она длилась?
– Закончили мы часов в одиннадцать…
Тихов ушел.
Дубравин посмотрел на задумчивого Белейко, за время допроса не проронившего ни единого слова, и спросил:
– Что ты о нем думаешь, Бронек?
– Холеный парнишка. Артист, одним словом.
– Считаешь, что и здесь играл?
– Не похоже. Переживает здорово.
– Еще бы. Потерять невесту. И какую…
– Как ты насчет чаю? – спросил Белейко.
И включил чайник.
– С удовольствием, – ответил Дубравин. – У меня, кстати, бутерброды есть.
– Не откажусь…
Друзья налегли на бутерброды с сыром и ветчиной.
В окно кабинета вместе с метелью заглянули ранние сумерки.
Глава 12. ИОНА ХРОБАК
Подполковник Драч, грузный и неторопливый в движениях, пока длилось оперативное совещание, ходил, не приседая.
Его левая щека вздулась, опухоль надвинулась на глаз, лицо кривила страдальческая гримаса.
Время от времени он прикасался толстыми, словно обрубленными, пальцами к щеке и морщился – у него болел зуб.
Майор Дубравин, с потемневшим от хронического недосыпания лицом, а оттого хмурый больше обычного, изредка косился на замерзшие окна кабинета начальника ОУР.
Наконец ударил крепкий морозец, и майор озабоченно пытался вспомнить, надел он младшему сыну вторые колготки, шерстяные, или нет.
А тем временем старший лейтенант Белейко, стараясь незаметно ослабить чересчур туго затянутый галстук, докладывал результаты своих изысканий:
– …Басалыго найти не удалось. Никаких следов. Ее подружки-спекулянтки слезно клянутся, что не видели Алину почти неделю.
– Аэропорт, вокзалы?… – спросил Драч.
– Проверил. Сомнения только по поводу железнодорожного вокзала. Думаю, что она все же в городе.
– Линейную милицию предупредили?
– Так точно.
– Фотографии?…
– Размножены и розданы участковым, постовым, по райотделам.
– Тэ-эк… Что у вас есть по Чугунову?
– Проверяя знакомства и связи с Басалыго, я натолкнулся на некого Хробака Иону Лукича, – ответил Дубравин. – Он проходил по делу ее мужа – как свидетель. Впрочем, если судить по материалам того дела – о продаже ворованных машин на запчасти, – Иона Хробак в свидетели попал только благодаря счастливой для него случайности. И следственной недоработке. Он занимался реализацией деталей на автомобильном рынке. А их поставлял ему муж Басалыго. На суде Хробак заявил, что понятия не имел о происхождении деталей. Он отделался лишь крупным штрафом…
– Прошу поконкретней, – раздраженно бросил Драч.
Он проглотил таблетку анальгина и запил ее водой.
– Возвратимся к Чугунов, – сказал подполковник.
Драч болезненно поморщился и перевел взгляд на Белейко, который был основным докладчиком.
– Евгений Тарасович дал мне задание проверить, не существует ли какая связь между Хробаком и Семкой Заикой, которые были односельчанами…
Видно было, что Белейко немного волнуется.
– Так вот… жили они на одной улице. Иона Хробак дружил с отцом Чугунова, а значит, знал Семку достаточно хорошо. Это первое. И второе: Хробака опознали по фотографии жильцы обворованных квартир, где он представлялся то деревенским гостем, то стекольщиком.
– Наводчик?
– У нас с Евгением Тарасовичем на этот счет сомнений нет: Хробак – наводчик.
– Тэ-эк…
Драч повеселел.
– Неплохо… – сказал он с удовлетворением. – Версия, вполне, я бы сказал, подходящая. Итак, треугольник: Басалыго, Чугунов и Хробак?
– Связаны они крепко, – уверенно сказал Дубравин. – Сомнений в этом нет. А значит, не исключена возможность, что Семка теперь скрывается у Ионы Хробака.
– Логично. Басалыго “засветилась”, деваться ему вроде некуда, – подытожил Драч. – Это если судить по нашим данным, – добавил он осторожно.
– Чугунов уверен в надежности своего убежища, – ответил ему Дубравин. – Судя по всему, его связь с Хробаком давняя. Но Семка никогда в процессе следствия и на суде не упоминал своего односельчанина. Потому и думает теперь, что бояться ему особо нечего.
– Согласен, – сказал подполковник.
И с нетерпением посмотрел на часы.
– Закончили, – сказал он. – Дубравин и Белейко, прошу остаться. Остальные могут быть свободны…
Хробак, невысокий плосколицый старик с коротким приплюснутым носом, семенил по тротуару, кутаясь в длинный не по росту полушубок.
Иона нес в руках объемистую хозяйственную сумку. Она была почти доверху набита съестными припасами.
Хробак шел, не оборачиваясь и не глядя по сторонам. Казалось, что его интересовал только плохо почищенный от снега тротуар.
Но его выпуклые темные глаза, чуть подернутый сизой пленкой, были насторожены и подмечали малейшие изменения в окружающей обстановке.
Возле продовольственного магазина Хробак сбавил ход и поставил сумку на землю. Он долго шарил по карманам полушубка, пока не вытащил носовой платок, которым и воспользовался, при этом незаметным, но острым взглядом окинув улицу и тротуар позади.
В магазине Хробак повторил ту же операцию, что и в трех предыдущих: купил триста граммов колбасы, две пачки котлетного фарша, немного сливочного масла, пачку чаю и шоколадных конфет.
“Темнит дед… – удовлетворенно думал Белейко, уже битый час плутавший за ним по городу. – Закупает понемногу, чтобы не вызвать подозрений. Хитер, ничего не скажешь…”
Иона Хробак и впрямь, оказался не настолько прост, каким был с виду, – эдакий безразличный ко всему, болезненный старичок, погруженный в свои мысли.
Первый раз он едва не оставил старшего лейтенанта в дураках, когда неожиданно вскочил в отъезжающий трамвай.
Второй раз Хробак попытался сделать подобный трюк, когда зашел в подъезд многоэтажного дома.
И если бы Белейко вовремя не почувствовал подвох, наученный горьким опытом с трамваем, то на его наблюдениях в этот день можно было бы поставить крест.
Как оказалось, дом имел выходы на обе стороны. Белейко бежал, как сумасшедший, расталкивая на бегу прохожих. Он едва успел вскочить в переполненный троллейбус, куда Хробак ввинтился, как штопор.
Теперь Иона Лукич шел домой.
Последний продмаг располагался неподалеку от его квартиры, и здесь Хробака знали многие (он был на пенсии, но продолжал работать ночным сторожем в детском садике и по совместительству дворником).
Иона Лукич то и дело раскланивался с прохожими, в основном с женщинами. При этом его плоское, грубо отесанное лицо расплывалось в сладчайшей улыбке.
Дом, где на первом этаже находилась квартира Хробака, стоял в тупике.
С одной стороны высились стеной многоэтажки, с другой – сетчатый забор детского садика, в котором работал Иона.
Позади дома был разбит густой ухоженный сквер со скамейками и беседкой, упиравшийся в невысокую насыпь, поросшую кустарником.
Под насыпью журчал грязный незамерзающий ручей, бывший когда-то речушкой, а теперь служивший сточной канавой расположенного на противоположном берегу завода.
Окна квартиры Хробака были зашторены даже днем. И Белейко только повздыхал с сожалением, когда вечерней порой убедился, насколько плотная ткань висит по другую сторону давно не мытых окон.
Вечером к Брониславу присоединился еще один сотрудник угрозыска, направленный ему в помощь Драчом.
В начале девятого Хробак, потушив свет в комнатах, отправился на ночное дежурство в садик, сторожить.
Белейко, беззлобно поругивая усилившийся к ночи мороз, выплясывал в кустарнике чечетку, стараясь согреть ноги. И завидовал напарнику: тот устроился в теплом подъезде дома, где проживал Иона Лукич.
В начале двенадцатого ночи Белейко, продрогший так, что зуб на зуб не попадал, едва не закричал от радостного изумления – есть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22