А еще я встретила человека, который мне очень помог и с которым я смогу немного отдохнуть от работы. Не хочу, чтобы кто-то узнал, где я, поэтому и шлю письмо через Интернет. Так нужно, чтобы запутать врагов».
Вторая часть представляла собой составленное по всей форме заявление об уходе с работы по собственному желанию.
Выглядело все это довольно правдоподобно — особенно стиль. «И это зря» и «чтобы запутать врагов» — это были любимые выражения Ирины, которые она употребляла к месту и не к месту и в устной речи, и в газетных материалах.
Но имелись в этом письме и некоторые несуразности. Во-первых, Ирина называла редактора по имени-отчеству только в минуты сильного раздражения. А во-вторых, заявление об уходе — не такой документ, который можно в обезличенной форме передавать по электронной почте. Без собственноручной подписи Ирины редактор все равно не имела права предпринимать какие-либо действия по этому заявлению.
Впрочем, теперь Вера Петровна не имеет права также уволить Ирину за прогулы — ведь существует заявление об уходе по собственному желанию, пусть и не вполне правильно оформленное. Может, Ирина прислала это заявление именно с такой целью?
Однако передавая копию письма следователю, ведущему дело об исчезновении Ирины, вера Петровна решительно сказала:
— Я не верю, что это от нее. Во-первых, Ирина не могла так поступить, а во-вторых, она не могла так написать.
— Что именно вам не нравится в этом письме? — поинтересовался следователь.
— Прежде всего обращение. Между нами всего двенадцать лет разницы, и она всегда звала меня просто Верой. По имени-отчеству Ира обращалась ко мне только когда злилась или была не в духе.
— Это несерьезно, Вера Петровна. Она когда-нибудь раньше писала вам письма?
— Нет. Разве что записки.
— Ну вот. Вполне возможно, что в столь важном письме она предпочла более официальную форму. Обращения. Для солидности. Не мне вас учить, что письменная речь радикальным образом отличается от устной.
— А заявление?
— Что — заявление?
— Заявление об уходе без личной подписи — не документ. И Ирина прекрасно об этом знает. Если ей приспичило воспользоваться электронной почтой, почему бы не написать заявление от руки, а затем отсканировать и переслать в графическом файле? И вообще, почему бы ей не позвонить в конце концов?
— Ну откуда же я знаю, — пожал плечами следователь. — У нее могла быть тысяча причин. Для меня очевидно одно — Ирина Лубенченко больше не может считаться пропавшей без вести. У меня есть все основания полагать, что это письмо пришло непосредственно от нее, а у вас нет доказательств обратного.
Выслушав это, Вера Петровна поняла, что совершила ошибку, показав письмо следователю.
А следователь прекрасно понимал, что в словах редактора «Молодого Петербурга» есть резон — однако установка, данная сверху, требовала спустить это дело на тормозах — а с появлением письма за подписью Ирины появились реальные основания закрыть дело и забыть о нем, как о глупом недоразумении.
Чтобы отвязаться от Веры Петровны, следователь даже назначил филологическую экспертизу, заранее зная, что текст слишком мал, чтобы по нему можно было дать однозначный ответ.
Напрасно Вера Петровна настаивала на том, что эта экспертиза ничего не докажет.
— Даже если она сама набирала текст на компьютере, это ничего не значит. Есть много способов заставить человека сделать что-то против его воли, — говорила она. — Гипноз, пытки, угроза убийством — да мало ли что.
— Совершенно согласен с вами, — отвечал на это следователь. — И именно поэтому предполагаемым злоумышленникам незачем было прибегать к электронной почте. Они могли заставить ее просто позвонить.
Телефон
Злоумышленники, конечно, могли заставить Ирину просто позвонить. Но они не стали рисковать. Даже после всех наказаний и уроков покорности у Иры могло хватить безумия, прервав на самом интересном месте повествование о романтическом путешествии с любимым мужчиной, крикнуть в трубку: «Меня держат в „Бригантине“», — или что-то вроде того.
Однажды нечто подобное уже было. Охранники привезли на базу девчонку, которая оказалась племянницей нового русского. Не слишком богатого, но и не настолько бедного, чтобы отказать в помощи брату любимой жены, потерявшему единственного ребенка.
Бизнесмен нанял частных детективов, и хотя шансов на успех у них было мало, Платонов решил перестраховаться и устроить звонок девочки домой.
Посередине разговора у девчонки не выдержали нервы, и она сорвалась на крик, впала в истерику. Охранник с такой силой отбросил ее от телефона, что она раскроила голову о стену. Срочная медицинская помощь могла спасти ей жизнь, но штатный врач базы выразился так: «Или в больницу, или в могилу». О больнице не могло быть и речи, и девушку просто застрелили в подвале на глазах у других рабынь. Поскольку ее привязали в вертикальном положении и накрыли голову глухим колпаком, девушки, которых заставили смотреть на казнь, даже не заметили, что смертница без сознания. Но в целом казнь получилась не очень эффектной, и на уроках покорности рабыням показывали на слайдах лишь ее завершающий этап — растворение тела в кислоте.
Платонов тогда чуть было не объявил практику подобного рода звонков порочной в принципе, но тут образцовая рабыня Сандра изъявила желание добровольно позвонить подруге и объяснить причину своего исчезновения самым невинным образом.
— Ладно, преодолев сомнения, ответил на эту просьбу Платонов. — Но учти: если что-то будет не так — легкой смерти не жди.
Однако все было «так» и даже лучше. Подруга незамедлительно передала весь разговор любовнику Александры (так звали Сандру в миру), после чего тот перестал разыскивать подругу всеми легальными и нелегальными способами, проклял ее принародно и с горя напился до крыс, чертиков и шмыгающих собак.
Ирония заключалась в том, что, воркуя с подругой по телефону, Сандра расписывала ей достоинства своего нового любовника, хвасталась поездкой к Черному морю и убеждала ее ничего бывшему бой-френду не говорить:
— Зачем расстраивать человека. Пусть лучше думает, что я пропала бесследно.
Разумеется, Сандра заранее знала, что, едва повесив трубку, подруга побежит к этому самому бой-френду делиться новостями.
Позже Платонов еще несколько раз прибегал к этому способу охлаждения страстей по поводу исчезновения красивых девушек, и все сходило гладко — хотя эти невольницы не были так влюблены в рабство, как Сандра.
Теперь Платонов готовил звонок Марины Варвариной любимому папочке, и все шло к тому, что дочь мафиози прекрасно справится со своей ролью, однако тут сработал другой, более подходящий вариант. Нашлись идиоты, которые подхватили вскользь брошенную кем-то из платоновских агентов реплику, развили заложенную в этой реплике идею и потребовали у Варяга выкуп за Марину.
Обе особо охраняемых рабыни числились за Платоновым лично — в то время как остальные в большинстве своем принадлежали его младшим партнерам. В платоновской организации существовало своего рода разделение труда. Сам Платонов отвечал за общее руководство, а также за похищение женщин, их транспортировку и содержание баз. Продажа рабынь и международные отношения относились к ведению господина Христофора, который знал несколько языков. На самом деле он носил другое имя и был пусть не совсем русским, но уж россиянином — на сто процентов. В лице господина Христофора бросались в глаза восточные черты, однако от чистых монголоидов его отличала обильная растительность на лице. Христофор носил пышные бакенбарды, плавно переходящие в усы — а-ля император Николай Первый.
Переговоры с французом, который называл себя Жаком де Моле (и это тоже было ненастоящее имя) вел именно Христофор. Платонов настаивал на том, что виновницы напряжения, которое создалось в последнее время вокруг «Плутона» и его базы, надо продать немедленно — чем скорее, тем лучше. Неважно, что они еще не прошли полного курса обучения в школе покорности, и из-за этого их цена окажется гораздо ниже, чем могла бы быть. Главное — как можно быстрее вывезти их из страны. И от других новеньких тоже неплохо бы избавиться. Оставить на базе только хорошо обработанный товар — таких рабынь, которые, даже если их найдут и освободят, будут утверждать, что жили во владениях Платонова и ходили нагими и в цепях по доброй воле и без всякого принуждения.
Француз соглашался взять шесть необученных рабынь, из которых две внушали особые опасения из-за своей связи с прессой и мафией — но при одном условии. Он хотел получить в придачу к ним Сандру — одну из лучших рабынь «Плутона», постоянную любовницу господина Христофора и отличную помощницу учителей покорности.
— Без нее сделка не состоится, — решительно заявлял француз. — Вы предлагаете мне негодный товар, и я имею право на компенсацию.
Жак де Моле соглашался на любую цену в разумных пределах, и цифры, которые он называл, звучали весьма соблазнительно.
Но существовала одна загвоздка. Христофор не хотел продавать Сандру.
Загородная прогулка
Борис Введенский достал из кармана пачку сигарет.
Он сделал это очень быстро, но Серафим Данилов среагировал еще быстрее.
Завизжали тормоза, машина Введенского пошла зигзагом, пачка оказалась растоптана.
Правую ногу детектива Серафим не задел, хотя очень старался. Он изо всех сил долбанул каблуком по тому месту, где только что был носок Введенского, однако попал по пустой педали тормоза.
— Неправильно, — сказал Борис, когда машина остановилась. — Ложная опасность. Это были сигареты.
Они проводили последнюю тренировку перед операцией, кружа в «жигулях» Введенского по пригородным дорогам.
Тренировка помимо упражнений в отражении внезапной атаки включала также краткий курс автостопа.
Введенский с широкой улыбкой, теряющейся в усах и бороде, выходил на середину проезжей части, делал руками жест «Я хочу обнять земной шар» и шел навстречу первому попавшемуся грузовику.
Грузовик останавливался, потому что у шофера не было другого выхода. Иначе пришлось бы давить волосатика, а за это у нас (как и везде) сажают в тюрьму.
У Серафима так не получалось, но машины останавливались все равно — робкий юноша интеллигентного вида в маечке с надписью «I love you, Olga» и профилем Пушкина внушал доверие и желание помочь.
Серафим проезжал на попутке километров десять-пятнадцать, а потом выходил и пересаживался обратно к Введенскому.
Из одной машины ему очень не хотелось уходить. Никто его, собственно, и не гнал. Девушка по имени Ольга, прочитав надпись на футболке Серафима, прониклась к нему ответной любовью и была готова отвезти его к себе домой и оставить ночевать. Серафим только диву давался — почему это раньше его преследовали непреодолимые трудности в сфере общения с девушками и особенно знакомства с ними. Может, дело в маечке, которую дал ему тонкий психолог Введенский.
Серафиму очень хотелось остаться с Ольгой, но он любил Настю и к тому же был человеком долга. Он обещал Введенскому помочь — а значит, все остальное побоку.
Ольга дала Серафиму свой телефон, вырвала у него обещание позвонить и напутствовала его словами:
— Если тебя беспокоит разница в возрасте, то это зря. Пять лет — не разница.
Ей был двадцать один год, а Серафиму недавно исполнилось шестнадцать, и он мог свободно и безбоязненно вести половую жизнь в полном согласии с новым Уголовным кодексом.
Впрочем, сейчас Серафима нисколько не беспокоила разница в возрасте. Его беспокоила предстоящая операция.
Еще Серафима тревожили домашние проблемы. Два дня назад он впервые сделал то, что многие подростки совершают лет в тринадцать — поругался с родителями по поводу своей личной свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Вторая часть представляла собой составленное по всей форме заявление об уходе с работы по собственному желанию.
Выглядело все это довольно правдоподобно — особенно стиль. «И это зря» и «чтобы запутать врагов» — это были любимые выражения Ирины, которые она употребляла к месту и не к месту и в устной речи, и в газетных материалах.
Но имелись в этом письме и некоторые несуразности. Во-первых, Ирина называла редактора по имени-отчеству только в минуты сильного раздражения. А во-вторых, заявление об уходе — не такой документ, который можно в обезличенной форме передавать по электронной почте. Без собственноручной подписи Ирины редактор все равно не имела права предпринимать какие-либо действия по этому заявлению.
Впрочем, теперь Вера Петровна не имеет права также уволить Ирину за прогулы — ведь существует заявление об уходе по собственному желанию, пусть и не вполне правильно оформленное. Может, Ирина прислала это заявление именно с такой целью?
Однако передавая копию письма следователю, ведущему дело об исчезновении Ирины, вера Петровна решительно сказала:
— Я не верю, что это от нее. Во-первых, Ирина не могла так поступить, а во-вторых, она не могла так написать.
— Что именно вам не нравится в этом письме? — поинтересовался следователь.
— Прежде всего обращение. Между нами всего двенадцать лет разницы, и она всегда звала меня просто Верой. По имени-отчеству Ира обращалась ко мне только когда злилась или была не в духе.
— Это несерьезно, Вера Петровна. Она когда-нибудь раньше писала вам письма?
— Нет. Разве что записки.
— Ну вот. Вполне возможно, что в столь важном письме она предпочла более официальную форму. Обращения. Для солидности. Не мне вас учить, что письменная речь радикальным образом отличается от устной.
— А заявление?
— Что — заявление?
— Заявление об уходе без личной подписи — не документ. И Ирина прекрасно об этом знает. Если ей приспичило воспользоваться электронной почтой, почему бы не написать заявление от руки, а затем отсканировать и переслать в графическом файле? И вообще, почему бы ей не позвонить в конце концов?
— Ну откуда же я знаю, — пожал плечами следователь. — У нее могла быть тысяча причин. Для меня очевидно одно — Ирина Лубенченко больше не может считаться пропавшей без вести. У меня есть все основания полагать, что это письмо пришло непосредственно от нее, а у вас нет доказательств обратного.
Выслушав это, Вера Петровна поняла, что совершила ошибку, показав письмо следователю.
А следователь прекрасно понимал, что в словах редактора «Молодого Петербурга» есть резон — однако установка, данная сверху, требовала спустить это дело на тормозах — а с появлением письма за подписью Ирины появились реальные основания закрыть дело и забыть о нем, как о глупом недоразумении.
Чтобы отвязаться от Веры Петровны, следователь даже назначил филологическую экспертизу, заранее зная, что текст слишком мал, чтобы по нему можно было дать однозначный ответ.
Напрасно Вера Петровна настаивала на том, что эта экспертиза ничего не докажет.
— Даже если она сама набирала текст на компьютере, это ничего не значит. Есть много способов заставить человека сделать что-то против его воли, — говорила она. — Гипноз, пытки, угроза убийством — да мало ли что.
— Совершенно согласен с вами, — отвечал на это следователь. — И именно поэтому предполагаемым злоумышленникам незачем было прибегать к электронной почте. Они могли заставить ее просто позвонить.
Телефон
Злоумышленники, конечно, могли заставить Ирину просто позвонить. Но они не стали рисковать. Даже после всех наказаний и уроков покорности у Иры могло хватить безумия, прервав на самом интересном месте повествование о романтическом путешествии с любимым мужчиной, крикнуть в трубку: «Меня держат в „Бригантине“», — или что-то вроде того.
Однажды нечто подобное уже было. Охранники привезли на базу девчонку, которая оказалась племянницей нового русского. Не слишком богатого, но и не настолько бедного, чтобы отказать в помощи брату любимой жены, потерявшему единственного ребенка.
Бизнесмен нанял частных детективов, и хотя шансов на успех у них было мало, Платонов решил перестраховаться и устроить звонок девочки домой.
Посередине разговора у девчонки не выдержали нервы, и она сорвалась на крик, впала в истерику. Охранник с такой силой отбросил ее от телефона, что она раскроила голову о стену. Срочная медицинская помощь могла спасти ей жизнь, но штатный врач базы выразился так: «Или в больницу, или в могилу». О больнице не могло быть и речи, и девушку просто застрелили в подвале на глазах у других рабынь. Поскольку ее привязали в вертикальном положении и накрыли голову глухим колпаком, девушки, которых заставили смотреть на казнь, даже не заметили, что смертница без сознания. Но в целом казнь получилась не очень эффектной, и на уроках покорности рабыням показывали на слайдах лишь ее завершающий этап — растворение тела в кислоте.
Платонов тогда чуть было не объявил практику подобного рода звонков порочной в принципе, но тут образцовая рабыня Сандра изъявила желание добровольно позвонить подруге и объяснить причину своего исчезновения самым невинным образом.
— Ладно, преодолев сомнения, ответил на эту просьбу Платонов. — Но учти: если что-то будет не так — легкой смерти не жди.
Однако все было «так» и даже лучше. Подруга незамедлительно передала весь разговор любовнику Александры (так звали Сандру в миру), после чего тот перестал разыскивать подругу всеми легальными и нелегальными способами, проклял ее принародно и с горя напился до крыс, чертиков и шмыгающих собак.
Ирония заключалась в том, что, воркуя с подругой по телефону, Сандра расписывала ей достоинства своего нового любовника, хвасталась поездкой к Черному морю и убеждала ее ничего бывшему бой-френду не говорить:
— Зачем расстраивать человека. Пусть лучше думает, что я пропала бесследно.
Разумеется, Сандра заранее знала, что, едва повесив трубку, подруга побежит к этому самому бой-френду делиться новостями.
Позже Платонов еще несколько раз прибегал к этому способу охлаждения страстей по поводу исчезновения красивых девушек, и все сходило гладко — хотя эти невольницы не были так влюблены в рабство, как Сандра.
Теперь Платонов готовил звонок Марины Варвариной любимому папочке, и все шло к тому, что дочь мафиози прекрасно справится со своей ролью, однако тут сработал другой, более подходящий вариант. Нашлись идиоты, которые подхватили вскользь брошенную кем-то из платоновских агентов реплику, развили заложенную в этой реплике идею и потребовали у Варяга выкуп за Марину.
Обе особо охраняемых рабыни числились за Платоновым лично — в то время как остальные в большинстве своем принадлежали его младшим партнерам. В платоновской организации существовало своего рода разделение труда. Сам Платонов отвечал за общее руководство, а также за похищение женщин, их транспортировку и содержание баз. Продажа рабынь и международные отношения относились к ведению господина Христофора, который знал несколько языков. На самом деле он носил другое имя и был пусть не совсем русским, но уж россиянином — на сто процентов. В лице господина Христофора бросались в глаза восточные черты, однако от чистых монголоидов его отличала обильная растительность на лице. Христофор носил пышные бакенбарды, плавно переходящие в усы — а-ля император Николай Первый.
Переговоры с французом, который называл себя Жаком де Моле (и это тоже было ненастоящее имя) вел именно Христофор. Платонов настаивал на том, что виновницы напряжения, которое создалось в последнее время вокруг «Плутона» и его базы, надо продать немедленно — чем скорее, тем лучше. Неважно, что они еще не прошли полного курса обучения в школе покорности, и из-за этого их цена окажется гораздо ниже, чем могла бы быть. Главное — как можно быстрее вывезти их из страны. И от других новеньких тоже неплохо бы избавиться. Оставить на базе только хорошо обработанный товар — таких рабынь, которые, даже если их найдут и освободят, будут утверждать, что жили во владениях Платонова и ходили нагими и в цепях по доброй воле и без всякого принуждения.
Француз соглашался взять шесть необученных рабынь, из которых две внушали особые опасения из-за своей связи с прессой и мафией — но при одном условии. Он хотел получить в придачу к ним Сандру — одну из лучших рабынь «Плутона», постоянную любовницу господина Христофора и отличную помощницу учителей покорности.
— Без нее сделка не состоится, — решительно заявлял француз. — Вы предлагаете мне негодный товар, и я имею право на компенсацию.
Жак де Моле соглашался на любую цену в разумных пределах, и цифры, которые он называл, звучали весьма соблазнительно.
Но существовала одна загвоздка. Христофор не хотел продавать Сандру.
Загородная прогулка
Борис Введенский достал из кармана пачку сигарет.
Он сделал это очень быстро, но Серафим Данилов среагировал еще быстрее.
Завизжали тормоза, машина Введенского пошла зигзагом, пачка оказалась растоптана.
Правую ногу детектива Серафим не задел, хотя очень старался. Он изо всех сил долбанул каблуком по тому месту, где только что был носок Введенского, однако попал по пустой педали тормоза.
— Неправильно, — сказал Борис, когда машина остановилась. — Ложная опасность. Это были сигареты.
Они проводили последнюю тренировку перед операцией, кружа в «жигулях» Введенского по пригородным дорогам.
Тренировка помимо упражнений в отражении внезапной атаки включала также краткий курс автостопа.
Введенский с широкой улыбкой, теряющейся в усах и бороде, выходил на середину проезжей части, делал руками жест «Я хочу обнять земной шар» и шел навстречу первому попавшемуся грузовику.
Грузовик останавливался, потому что у шофера не было другого выхода. Иначе пришлось бы давить волосатика, а за это у нас (как и везде) сажают в тюрьму.
У Серафима так не получалось, но машины останавливались все равно — робкий юноша интеллигентного вида в маечке с надписью «I love you, Olga» и профилем Пушкина внушал доверие и желание помочь.
Серафим проезжал на попутке километров десять-пятнадцать, а потом выходил и пересаживался обратно к Введенскому.
Из одной машины ему очень не хотелось уходить. Никто его, собственно, и не гнал. Девушка по имени Ольга, прочитав надпись на футболке Серафима, прониклась к нему ответной любовью и была готова отвезти его к себе домой и оставить ночевать. Серафим только диву давался — почему это раньше его преследовали непреодолимые трудности в сфере общения с девушками и особенно знакомства с ними. Может, дело в маечке, которую дал ему тонкий психолог Введенский.
Серафиму очень хотелось остаться с Ольгой, но он любил Настю и к тому же был человеком долга. Он обещал Введенскому помочь — а значит, все остальное побоку.
Ольга дала Серафиму свой телефон, вырвала у него обещание позвонить и напутствовала его словами:
— Если тебя беспокоит разница в возрасте, то это зря. Пять лет — не разница.
Ей был двадцать один год, а Серафиму недавно исполнилось шестнадцать, и он мог свободно и безбоязненно вести половую жизнь в полном согласии с новым Уголовным кодексом.
Впрочем, сейчас Серафима нисколько не беспокоила разница в возрасте. Его беспокоила предстоящая операция.
Еще Серафима тревожили домашние проблемы. Два дня назад он впервые сделал то, что многие подростки совершают лет в тринадцать — поругался с родителями по поводу своей личной свободы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31