Хаугер и Бьернеберг подъедут попозже, может, вы бы тогда втроем прыгнули? По-моему, вы в одном весе. А то можно навык утратить.
– Я подумаю, – ответил он без особого энтузиазма. – Держать людей за руку я могу и на земле. То, что мне больше всего нравится там, наверху, – сказал он и кивнул на небо, – это одиночество. Там, наверху, ты действительно в полном одиночестве. Ты тоже поймешь это, но попозже, когда станешь старше.
Синхронные прыжки с парашютом Сейер любил примерно так же, как синхронное плавание. Он купил в автомате колу и присел на краешек ограды. Стараясь не испачкаться, медленно пил колу, наблюдая за парашютистами, которые стали приземляться. Сначала прыгали новички. Больше всего напоминая подстреленных ворон, они приземлялись самым причудливым образом. Первый пропахал землю подбородком, второй задел крыло модели нового самолета, и та врезалась носом в траву. Поле, на которое они садились, им приходилось делить с местным клубом авиамоделистов, с которым они находились в состоянии перманентного конфликта. Поток ругательств и проклятий не заставил себя ждать и сейчас. Нельзя сказать, чтобы хоть один из новичков приземлился прилично. Да уж, чертовски легко прыгать со стула на кухне, подумал он. Именно так они и упражнялись поначалу – прыгали по сто пятьдесят раз с кухонного стула, переворачивались и снова вскакивали на ноги – с легкостью необычайной. В действительности все оказалось иначе. В первый раз Сейер сломал лодыжку, и Элисе встретила его улыбкой, когда он, прыгая на одной ноге, появился на пороге квартиры. Нога была в гипсе. Нельзя сказать, что улыбалась она злорадно, но она же его предупреждала! А так он всегда отделывался легко, может быть, слишком легко. У него было 2017 прыжков, и запасной парашют ему никогда еще не приходилось использовать. Именно это-то и настораживало. Потому что никому еще не удавалось избежать этого, рано или поздно придет и его черед. Может, сегодня, подумал он. Он думал об этом всегда, когда вот так сидел на заборчике и готовился к первому прыжку. Никогда нельзя было забывать о том, что, может статься, ты дернешь за кольцо парашюта, глянешь в голубое небо и поймешь, что парашют-то над тобой и не раскрылся. Тот самый, сине-зеленый, который у тебя уже пятнадцать лет. Оснований менять его на новый просто нет.
Он встал и положил бутылку в машину. Огляделся. Пейзаж вокруг был такой скучный и ровный. Таким он был, если смотреть на него с земли, но каким же прекрасным становился он с высоты в десять тысяч футов! Воздух был кристально чист, солнце отражалось в стеклах машин. Потом он натянул синий комбинезон, пристегнул парашют и направился к бело-красному самолету, который как раз медленно заходил на посадку. Сначала в самолет вскарабкались двое мальчишек и одна девица лет шестнадцати. Сам он сел у двери, покрепче затянул шнурки высоких ботинок и надел кожаный шлем, потом кивнул пятому в группе. Пилот обернулся, поднял большой палец, и самолет рванул с места. Шума было мало, иногда самолет чуть подпрыгивал. К этому моменту Сейер всегда старался выбросить из головы все мысли. Он увидел, как мимо пронеслись припаркованные автомобили, и почувствовал, что шасси оторвались от земли. Посмотрел на стрелку высотомера. Они достигли отметки пять тысяч футов.
Он увидел синеющий фиорд, машины на шоссе. С такой высоты казалось, что машины движутся еле-еле, как в замедленной съемке, хотя на самом деле скорость у них была километров 90-юо. Кто-то кашлянул, трое подростков образовали фигуру, взявшись за руки. В своих комбинезонах они были похожи на нарядных ребятишек, которые играют в считалочки. Он услышал, что число оборотов уменьшилось, и хорошенько затянул ремешок под подбородком, еще раз посмотрел на шнурки ботинок и на стрелку высотомера, которая все поднималась и поднималась, и улыбнулся, увидев наклейки на двери: белые облачка с разными текстами: «Blue sky forever», «Chickens, turn back!», «Give my regards to mamma». Они уже достигли нужной высоты, и он снова кивнул Трондсену, сидящему напротив, подтверждая, что хотел бы прыгнуть первым. Повернулся, чтобы оказаться спиной к двери. Теперь перед ним были молодые лица, такие странно гладкие: они действительно выглядели, как маленькие дети, он даже не мог припомнить, было ли его собственное лицо когда-нибудь таким же гладеньким, но ведь это было так давно, больше тридцати лет тому назад, подумал он и увидел, что Трондсен открывает дверь. Шум снаружи и ветер словно бы вжали его в маленький самолет, мешали ему выпасть из двери тогда, когда он был уже на самом деле готов. Конрад, помни: вполне возможно, что на этот раз парашют не раскроется, сказал он себе. Он всегда говорил это себе именно в такой момент, чтобы не забыть. Он поднял большой палец, еще раз без улыбки посмотрел на молодые лица – они тоже не улыбались. Он откачнулся назад и выпал из самолета.
***
На следующий день Сейер опять запустил Кольберга в машину и поехал в дом престарелых, где его мать находилась уже четвертый год. Он оставил машину на стоянке для посетителей, быстро дал наставления псу и направился к главному входу. Ему всегда нужно было время, чтобы собраться с духом. Сейчас времени не было, но в последний раз он навещал мать уже четырнадцать дней назад. Он выпрямился и кивнул завхозу, который попался ему навстречу. Завхоз шел со стремянкой в руках, у него была запоминающаяся расслабленная походка и довольная улыбка на широком лице. Было видно: такой человек и работу свою любит, и все в этой жизни у него есть, и вообще он не понимает, что это все вокруг так суетятся? Немногие могут похвастаться таким выражением лица, подумал Сейер. И вдруг увидел в стеклянной двери отражение своей собственной мрачной физиономии. Да, похоже, я не произвожу впечатления счастливого человека, подумалось ему вдруг, но, если уж быть честным, меня это никогда особо и не волновало. Он поднялся по лестнице на второй этаж, кивнул кому-то из знакомых и прошел прямо к ее двери. У матери была отдельная комната. Он громко стукнул три раза и открыл дверь. Войдя внутрь, он остановился, постоял, чтобы она услышала, ей всегда требовалось немного времени. Она повернула голову. Он улыбнулся, подошел к ее кровати, подвинул поближе стул и взял ее тонкую руку в свою.
– Привет, мам, – сказал он. Глаза ее стали какими-то блеклыми, но блестели. – Это я. Вот приехал посмотреть, как ты тут. – Он сжал ее руку, но ответного пожатия не дождался. – Я был тут недалеко, – соврал он.
Нельзя сказать, что врать ему было стыдно. Он же должен был говорить о чем-то, а найти тему было нелегко.
– Надеюсь, у тебя есть все, что тебе нужно. Мать огляделась по сторонам, словно бы проверяя.
– Надеюсь, у тех, кто здесь работает, находится время, чтобы зайти и посидеть с тобой. Во всяком случае, мне они говорят, что заходят к тебе. Хочется надеяться, что не врут.
Мать не отвечала. Смотрела на него своими светлыми глазами, как будто ожидала чего-то большего.
– Я ничего не принес. Они говорят, что цветы – не самый подходящий подарок, а что еще придумать? Поэтому я привез себя. А Кольберг в машине, – добавил он.
Ее глаза уже не смотрели на него, они уставились в окно.
– Пасмурно на улице, – быстро произнес он. – Но приятно. Не холодно. Надеюсь, ты будешь иногда лежать на веранде, когда наступит лето. Ты ведь всегда любила бывать на улице – шла гулять при первой же возможности, прямо как я.
Он взял и вторую ее руку; руки были маленькие и просто утонули в его больших ладонях.
– Что-то у тебя ногти чересчур длинные, – вдруг заметил он. – Им следовало бы их подстричь.
Он потрогал ногти пальцами, они были жесткие и желтые.
– Это занимает всего-то пару минут, я мог бы и сам это сделать, но боюсь, что я немного неуклюжий. Неужели у них нет никого, кто мог бы подстричь тебе ногти?
Мать снова взглянула на него. Рот ее был полуоткрыт. Зубного протеза не было. Они утверждали, что он ей только мешает. Беззубая, она казалась старше, чем на самом деле. Но волосы были причесаны, и сама она была чистенькая, и постельное белье свежее, да и в комнате было чисто. Он вздохнул. Он снова и снова смотрел на нее и пытался найти в ее лице хоть малейший признак того, что она его узнала, но не находил. Мать снова отвела глаза. Когда он, наконец, поднялся и пошел к двери, она по-прежнему лежала, уставившись в окно, как будто уже забыла о нем. В коридоре он встретил санитарку. Она приветливо улыбнулась высокому мужчине, он коротко улыбнулся в ответ.
– У нее ногти слишком длинные, – сказал он. – Вы можете что-нибудь сделать?
И он ушел, пытаясь справиться с тем состоянием подавленности, которое всегда испытывал после посещений матери. Но это продолжалось всего пару часов, а потом проходило.
Сейер поехал в Энгельстад, но сначала сделал пару звонков. У него возник еще один вопрос, и ответы, которые он получил, заставили его призадуматься. Даже самые маленькие движения, производимые человеком, похожи на круги на воде, подумалось ему. Крохотный камешек можно заметить совсем на другом пляже, в месте, где никому и в голову не пришло бы его искать.
Эва Магнус открыла ему дверь, облаченная в белую рубашку с многочисленными следами черной и белой краски. В руке у нее был кусок наждачной бумаги. По ее лицу он догадался, что она ждала его, и уже составила план предстоящего разговора. И он почувствовал крайнее раздражение.
– Здравствуйте, фру Магнус! Давно не виделись!
Она коротко кивнула и ничем не показала, что удивлена его визитом.
– В прошлый раз я приезжал поговорить о Майе Дурбан, а сейчас – об Эйнарссоне. Забавно, правда?
В ответ она глубоко вздохнула.
– У меня только один маленький вопросик.
Он говорил вежливо, но не особо церемонился. Он вообще стеснялся редко. Он олицетворял власть, он излучал ее; иногда это заставляло людей нервничать, если ему того хотелось, как, например, сейчас.
– Да, я уже слышала, – сказала она и отступила в глубину прихожей. Она откинула длинные волосы за спину и закрыла за ним дверь. – Юстейн звонил. Но я ничем больше помочь не могу. Да, я видела, как выплыл этот бедолага, и я вам звонила. Часов в пять вечера. Со мной была Эмма. Я не помню, с кем я говорила, если вас интересует это, но уж если так случилось и вы забыли записать звонок, то это не моя проблема. Во всяком случае, я выполнила свой долг, так это, кажется, называется. И больше ничего добавить не могу.
Вызубрила на славу. Явно успела прорепетировать несколько раз.
– Но помогите мне тогда хотя бы с голосом, – попросил он, – чтобы я мог разобраться и виновный был наказан. Потому что не дело, когда такое происходит. Все поступающие звонки должны быть зарегистрированы. И то, что произошло, совершенно недопустимо, мы должны это пресечь, если вы понимаете, о чем я.
Она стояла спиной к нему, загораживая вход в гостиную, и он видел черные и белые картины, которые произвели на него такое сильное впечатление в прошлый раз. Он не мог видеть ее лица, но чувствовал, что она ощетинилась всеми колючками. Она знала, что он блефует, но сказать об этом не могла.
– Да нет, господи, это был совершенно обычный голос. Я об этом даже не думала.
– Акцент жителя Восточной Норвегии?
– Э… Да нет… Я не помню, чтобы это у него был какой-то особый акцент, но я редко обращаю внимание на такие вещи. И потом, у меня был стресс, ведь со мной была Эмма и все такое. А зрелище было не из приятных.
Она уже вошла в гостиную, но по-прежнему стояла к нему спиной. Он прошел за ней. – А голос был старый или молодой?
– Понятия не имею.
– В тот вечер у нас дежурила женщина-офицер, – солгал он.
– Да? Тогда, должно быть, она отошла в туалет или куда-то еще, – быстро сказала Эва. – Потому что я разговаривала с мужчиной, в этом я уверена.
– Он говорил с акцентом жителя Южной Норвегии?
– Господи, да не знаю я! Это был мужчина, а больше я ничего не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Я подумаю, – ответил он без особого энтузиазма. – Держать людей за руку я могу и на земле. То, что мне больше всего нравится там, наверху, – сказал он и кивнул на небо, – это одиночество. Там, наверху, ты действительно в полном одиночестве. Ты тоже поймешь это, но попозже, когда станешь старше.
Синхронные прыжки с парашютом Сейер любил примерно так же, как синхронное плавание. Он купил в автомате колу и присел на краешек ограды. Стараясь не испачкаться, медленно пил колу, наблюдая за парашютистами, которые стали приземляться. Сначала прыгали новички. Больше всего напоминая подстреленных ворон, они приземлялись самым причудливым образом. Первый пропахал землю подбородком, второй задел крыло модели нового самолета, и та врезалась носом в траву. Поле, на которое они садились, им приходилось делить с местным клубом авиамоделистов, с которым они находились в состоянии перманентного конфликта. Поток ругательств и проклятий не заставил себя ждать и сейчас. Нельзя сказать, чтобы хоть один из новичков приземлился прилично. Да уж, чертовски легко прыгать со стула на кухне, подумал он. Именно так они и упражнялись поначалу – прыгали по сто пятьдесят раз с кухонного стула, переворачивались и снова вскакивали на ноги – с легкостью необычайной. В действительности все оказалось иначе. В первый раз Сейер сломал лодыжку, и Элисе встретила его улыбкой, когда он, прыгая на одной ноге, появился на пороге квартиры. Нога была в гипсе. Нельзя сказать, что улыбалась она злорадно, но она же его предупреждала! А так он всегда отделывался легко, может быть, слишком легко. У него было 2017 прыжков, и запасной парашют ему никогда еще не приходилось использовать. Именно это-то и настораживало. Потому что никому еще не удавалось избежать этого, рано или поздно придет и его черед. Может, сегодня, подумал он. Он думал об этом всегда, когда вот так сидел на заборчике и готовился к первому прыжку. Никогда нельзя было забывать о том, что, может статься, ты дернешь за кольцо парашюта, глянешь в голубое небо и поймешь, что парашют-то над тобой и не раскрылся. Тот самый, сине-зеленый, который у тебя уже пятнадцать лет. Оснований менять его на новый просто нет.
Он встал и положил бутылку в машину. Огляделся. Пейзаж вокруг был такой скучный и ровный. Таким он был, если смотреть на него с земли, но каким же прекрасным становился он с высоты в десять тысяч футов! Воздух был кристально чист, солнце отражалось в стеклах машин. Потом он натянул синий комбинезон, пристегнул парашют и направился к бело-красному самолету, который как раз медленно заходил на посадку. Сначала в самолет вскарабкались двое мальчишек и одна девица лет шестнадцати. Сам он сел у двери, покрепче затянул шнурки высоких ботинок и надел кожаный шлем, потом кивнул пятому в группе. Пилот обернулся, поднял большой палец, и самолет рванул с места. Шума было мало, иногда самолет чуть подпрыгивал. К этому моменту Сейер всегда старался выбросить из головы все мысли. Он увидел, как мимо пронеслись припаркованные автомобили, и почувствовал, что шасси оторвались от земли. Посмотрел на стрелку высотомера. Они достигли отметки пять тысяч футов.
Он увидел синеющий фиорд, машины на шоссе. С такой высоты казалось, что машины движутся еле-еле, как в замедленной съемке, хотя на самом деле скорость у них была километров 90-юо. Кто-то кашлянул, трое подростков образовали фигуру, взявшись за руки. В своих комбинезонах они были похожи на нарядных ребятишек, которые играют в считалочки. Он услышал, что число оборотов уменьшилось, и хорошенько затянул ремешок под подбородком, еще раз посмотрел на шнурки ботинок и на стрелку высотомера, которая все поднималась и поднималась, и улыбнулся, увидев наклейки на двери: белые облачка с разными текстами: «Blue sky forever», «Chickens, turn back!», «Give my regards to mamma». Они уже достигли нужной высоты, и он снова кивнул Трондсену, сидящему напротив, подтверждая, что хотел бы прыгнуть первым. Повернулся, чтобы оказаться спиной к двери. Теперь перед ним были молодые лица, такие странно гладкие: они действительно выглядели, как маленькие дети, он даже не мог припомнить, было ли его собственное лицо когда-нибудь таким же гладеньким, но ведь это было так давно, больше тридцати лет тому назад, подумал он и увидел, что Трондсен открывает дверь. Шум снаружи и ветер словно бы вжали его в маленький самолет, мешали ему выпасть из двери тогда, когда он был уже на самом деле готов. Конрад, помни: вполне возможно, что на этот раз парашют не раскроется, сказал он себе. Он всегда говорил это себе именно в такой момент, чтобы не забыть. Он поднял большой палец, еще раз без улыбки посмотрел на молодые лица – они тоже не улыбались. Он откачнулся назад и выпал из самолета.
***
На следующий день Сейер опять запустил Кольберга в машину и поехал в дом престарелых, где его мать находилась уже четвертый год. Он оставил машину на стоянке для посетителей, быстро дал наставления псу и направился к главному входу. Ему всегда нужно было время, чтобы собраться с духом. Сейчас времени не было, но в последний раз он навещал мать уже четырнадцать дней назад. Он выпрямился и кивнул завхозу, который попался ему навстречу. Завхоз шел со стремянкой в руках, у него была запоминающаяся расслабленная походка и довольная улыбка на широком лице. Было видно: такой человек и работу свою любит, и все в этой жизни у него есть, и вообще он не понимает, что это все вокруг так суетятся? Немногие могут похвастаться таким выражением лица, подумал Сейер. И вдруг увидел в стеклянной двери отражение своей собственной мрачной физиономии. Да, похоже, я не произвожу впечатления счастливого человека, подумалось ему вдруг, но, если уж быть честным, меня это никогда особо и не волновало. Он поднялся по лестнице на второй этаж, кивнул кому-то из знакомых и прошел прямо к ее двери. У матери была отдельная комната. Он громко стукнул три раза и открыл дверь. Войдя внутрь, он остановился, постоял, чтобы она услышала, ей всегда требовалось немного времени. Она повернула голову. Он улыбнулся, подошел к ее кровати, подвинул поближе стул и взял ее тонкую руку в свою.
– Привет, мам, – сказал он. Глаза ее стали какими-то блеклыми, но блестели. – Это я. Вот приехал посмотреть, как ты тут. – Он сжал ее руку, но ответного пожатия не дождался. – Я был тут недалеко, – соврал он.
Нельзя сказать, что врать ему было стыдно. Он же должен был говорить о чем-то, а найти тему было нелегко.
– Надеюсь, у тебя есть все, что тебе нужно. Мать огляделась по сторонам, словно бы проверяя.
– Надеюсь, у тех, кто здесь работает, находится время, чтобы зайти и посидеть с тобой. Во всяком случае, мне они говорят, что заходят к тебе. Хочется надеяться, что не врут.
Мать не отвечала. Смотрела на него своими светлыми глазами, как будто ожидала чего-то большего.
– Я ничего не принес. Они говорят, что цветы – не самый подходящий подарок, а что еще придумать? Поэтому я привез себя. А Кольберг в машине, – добавил он.
Ее глаза уже не смотрели на него, они уставились в окно.
– Пасмурно на улице, – быстро произнес он. – Но приятно. Не холодно. Надеюсь, ты будешь иногда лежать на веранде, когда наступит лето. Ты ведь всегда любила бывать на улице – шла гулять при первой же возможности, прямо как я.
Он взял и вторую ее руку; руки были маленькие и просто утонули в его больших ладонях.
– Что-то у тебя ногти чересчур длинные, – вдруг заметил он. – Им следовало бы их подстричь.
Он потрогал ногти пальцами, они были жесткие и желтые.
– Это занимает всего-то пару минут, я мог бы и сам это сделать, но боюсь, что я немного неуклюжий. Неужели у них нет никого, кто мог бы подстричь тебе ногти?
Мать снова взглянула на него. Рот ее был полуоткрыт. Зубного протеза не было. Они утверждали, что он ей только мешает. Беззубая, она казалась старше, чем на самом деле. Но волосы были причесаны, и сама она была чистенькая, и постельное белье свежее, да и в комнате было чисто. Он вздохнул. Он снова и снова смотрел на нее и пытался найти в ее лице хоть малейший признак того, что она его узнала, но не находил. Мать снова отвела глаза. Когда он, наконец, поднялся и пошел к двери, она по-прежнему лежала, уставившись в окно, как будто уже забыла о нем. В коридоре он встретил санитарку. Она приветливо улыбнулась высокому мужчине, он коротко улыбнулся в ответ.
– У нее ногти слишком длинные, – сказал он. – Вы можете что-нибудь сделать?
И он ушел, пытаясь справиться с тем состоянием подавленности, которое всегда испытывал после посещений матери. Но это продолжалось всего пару часов, а потом проходило.
Сейер поехал в Энгельстад, но сначала сделал пару звонков. У него возник еще один вопрос, и ответы, которые он получил, заставили его призадуматься. Даже самые маленькие движения, производимые человеком, похожи на круги на воде, подумалось ему. Крохотный камешек можно заметить совсем на другом пляже, в месте, где никому и в голову не пришло бы его искать.
Эва Магнус открыла ему дверь, облаченная в белую рубашку с многочисленными следами черной и белой краски. В руке у нее был кусок наждачной бумаги. По ее лицу он догадался, что она ждала его, и уже составила план предстоящего разговора. И он почувствовал крайнее раздражение.
– Здравствуйте, фру Магнус! Давно не виделись!
Она коротко кивнула и ничем не показала, что удивлена его визитом.
– В прошлый раз я приезжал поговорить о Майе Дурбан, а сейчас – об Эйнарссоне. Забавно, правда?
В ответ она глубоко вздохнула.
– У меня только один маленький вопросик.
Он говорил вежливо, но не особо церемонился. Он вообще стеснялся редко. Он олицетворял власть, он излучал ее; иногда это заставляло людей нервничать, если ему того хотелось, как, например, сейчас.
– Да, я уже слышала, – сказала она и отступила в глубину прихожей. Она откинула длинные волосы за спину и закрыла за ним дверь. – Юстейн звонил. Но я ничем больше помочь не могу. Да, я видела, как выплыл этот бедолага, и я вам звонила. Часов в пять вечера. Со мной была Эмма. Я не помню, с кем я говорила, если вас интересует это, но уж если так случилось и вы забыли записать звонок, то это не моя проблема. Во всяком случае, я выполнила свой долг, так это, кажется, называется. И больше ничего добавить не могу.
Вызубрила на славу. Явно успела прорепетировать несколько раз.
– Но помогите мне тогда хотя бы с голосом, – попросил он, – чтобы я мог разобраться и виновный был наказан. Потому что не дело, когда такое происходит. Все поступающие звонки должны быть зарегистрированы. И то, что произошло, совершенно недопустимо, мы должны это пресечь, если вы понимаете, о чем я.
Она стояла спиной к нему, загораживая вход в гостиную, и он видел черные и белые картины, которые произвели на него такое сильное впечатление в прошлый раз. Он не мог видеть ее лица, но чувствовал, что она ощетинилась всеми колючками. Она знала, что он блефует, но сказать об этом не могла.
– Да нет, господи, это был совершенно обычный голос. Я об этом даже не думала.
– Акцент жителя Восточной Норвегии?
– Э… Да нет… Я не помню, чтобы это у него был какой-то особый акцент, но я редко обращаю внимание на такие вещи. И потом, у меня был стресс, ведь со мной была Эмма и все такое. А зрелище было не из приятных.
Она уже вошла в гостиную, но по-прежнему стояла к нему спиной. Он прошел за ней. – А голос был старый или молодой?
– Понятия не имею.
– В тот вечер у нас дежурила женщина-офицер, – солгал он.
– Да? Тогда, должно быть, она отошла в туалет или куда-то еще, – быстро сказала Эва. – Потому что я разговаривала с мужчиной, в этом я уверена.
– Он говорил с акцентом жителя Южной Норвегии?
– Господи, да не знаю я! Это был мужчина, а больше я ничего не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42