Другой рукой она придерживала под подбородком ворот плаща; был последний день сентября, очень холодный.
Было одиннадцать утра, и ей следовало бы быть сейчас дома и работать, но из дома она сбежала. Сначала она позвонила в энергонадзор и на телефонную станцию и попросила их подождать – всего пару дней, потом она непременно оплатит счета. Электричество ей оставили, потому что у нее был несовершеннолетний ребенок, а вот телефон грозились отключить в течение дня. А если дом сгорит, то им придется жить на пепелище, потому что страховку она тоже не заплатила. Каждую неделю она находила в почтовом ящике новые предупреждения о том, что страховка будет взыскана в судебном порядке. Стипендия из Национального совета по делам художников запаздывала. Холодильник был пуст. Тридцать девять крон – это все, что у нее было. В студии стояли штабеля картин, труды нескольких лет, но покупать их никто не спешил. Она взглянула налево; рыночную площадь украшала светящаяся реклама «Спаребанкена». Несколько месяцев назад его ограбили. Мужчине в спортивном костюме понадобилось меньше двух минут, чтобы удрать с четырьмястами тысячами крон. То есть, примерно сто секунд, подумала она. И никаких следов. Она покачала головой и взглянула на магазин, где продавались краски, потом заглянула в пакет, где лежал спрей с фиксатором. Он стоил сто две кроны, но баллончик оказался с дефектом: из него либо совсем ничего не выдавливалось, либо – еще хуже – содержимое извергалось потоком прямо на картины и все портило. Например, эскиз к портрету отца, который ей так нравился. У нее не было денег, чтобы купить новый, поэтому следовало обменять этот. А на оставшиеся кроны она должна была купить молоко, хлеб и кофе, ни на что другое денег не было. Проблема была в том, что Эмма ужасно много ела, буханки хлеба хватало ненадолго. Она звонила в Национальный совет, и там сказали, что «стипендия будет выслана в ближайшее время», так что все могло растянуться еще на неделю. Эва понятия не имела, на что будет жить завтра. Это ее не обескураживало, никакой паники она не ощущала, она привыкла довольствоваться малым, они с дочерью жили так уже несколько лет. С тех пор как они с Эммой остались одни, с тех пор, как ушел муж, который зарабатывал деньги. Как-нибудь выкрутимся, всегда выкручивались. Но она смертельно устала от этого вечного беспокойства. Иногда все перед глазами начинало дрожать и слабо колебаться, как в начале землетрясения. Единственным, что поддерживало ее, был стимул, затмевающий все остальное: утолить голод Эммы. Пока у нее была Эмма, у нее был якорь в жизни. Сегодня Эмма была у своего отца, и Эва искала, чем бы ей заняться. Единственным, за что можно было ухватиться, оставался пакет.
Годы безденежья сделали ее изобретательной. Она могла бы потребовать деньги, а не менять спрей на новый. Тогда у нее будет сто две кроны на еду. Правда, получится не совсем удобно: она же художник, ей нужен фиксатор, и владелец магазина об этом знает. Может, стоит ворваться в магазин, устроить там настоящий скандал, изобразить капризную покупательницу, пригрозить им Советом по защите прав потребителей, ругаться и выпендриваться, и он отдаст ей деньги. Он симпатичный человек, этот хозяин магазина. Такой же, каким был папаша Тангу, который вырезал розовую креветку из холста Ван Гога в уплату за краски. Только Ван Гог купил тогда тюбик краски, на еду ему было плевать. Эве, по правде говоря, тоже, но у нее был ребенок с неуемным аппетитом, а у голландца детей не было. Она перешла улицу, всячески себя подбадривая, и вошла в магазин. Там было теплее, чем на улице, приятная комнатная температура, и пахло так же, как в студии у нее дома. За прилавком парфюмерного отдела стояла девушка, она листала каталог красок для волос. Самого владельца магазина нигде видно не было.
– Я пришла вернуть вам это, – решительно заявила Эва. – Механизм распылителя не действует. Верните мне деньги.
Девица скорчила кислую мину и взяла пакет.
– Вы не могли это здесь купить, – сказала она недовольно. – Мы вообще не продаем такой спрей для волос.
Эва широко распахнула глаза.
– Это не спрей для волос, – сказала она с отчаянием в голосе.
Девица покраснела, взяла баллончик и сделала попытку выпустить струю над головой Эвы. Ни капли.
– Я вам дам другой, – сказала она.
– Деньги, – упрямо повторила Эва. – Я знаю вашего шефа, он всегда отдает мне деньги.
– Почему это? – спросила девица.
– Потому что я об этом прошу. Это входит в понятие хорошего обслуживания, – заявила Эва.
Девица вздохнула; она работала здесь совсем недолго, к тому же была на двадцать лет моложе Эвы. Она открыла кассу и выудила сотенную бумажку и две монетки по кроне.
– Распишитесь здесь.
Эва расписалась, взяла деньги и вышла на улицу. Она постаралась расслабиться. Теперь она сможет продержаться еще несколько дней. У нее есть сто сорок одна крона, так что она даже может позволить себе чашечку кофе в кафе в «Глассмагасинет». Если только там не придется заказывать еще что-нибудь из еды. Она перешла на другую сторону улицы, вошла в двойные стеклянные двери, распахнувшиеся перед ней, словно приглашая. Быстро забежала в отдел, где продавались книги и канцтовары, направилась к эскалатору и вдруг заметила женщину, стоявшую у одного из стеллажей спиной к ней. Полная, темноволосая, с короткой стрижкой женщина листала какую-то книгу. И тут она немного повернулась, оказавшись к Эве вполоборота. Прошло много лет, но Эва узнала ее. Эва остановилась, как вкопанная, она не верила собственным глазам. Вдруг она перенеслась мыслями на много лет назад, в те дни, когда ей было пятнадцать лет. Все их имущество было упаковано в коробки и погружено в грузовик. Она стояла и смотрела на него, никак не могла понять, как это все поместилось в небольшую машину, ведь и в доме, и в гараже, и в подвале было полно вещей. Они переезжали. Возникло странное ощущение, что они вообще нигде не живут. Состояние было не из приятных. Переезжать Эва не хотела. Отец ходил вокруг, у него был какой-то бегающий взгляд, он словно боялся, что они что-то забыли. Он наконец-то нашел работу. Но смотреть в глаза Эве он не мог.
Тут послышались шаги по гравию, и из-за утла показалась знакомая фигурка.
– Я пришла попрощаться, – сказала Майя.
Эва кивнула.
– Но мы же можем переписываться! У меня еще никогда не было никого, кому я могла бы писать письма. А ты приедешь на летние каникулы?
– Не знаю, – пробормотала Эва.
У нее никогда не будет новой подруги, в этом она была уверена. Они выросли вместе, делились друг с другом всем. Будущее представлялось ей унылым серым пейзажем, хотелось плакать. Девочки быстро, немного смущенно обнялись на прощание, и Майя исчезла. Это было почти двадцать пять лет тому назад, с тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня.
– Майя? – позвала она неуверенно и замерла. Женщина обернулась, не понимая, кто ее окликнул, и увидела Эву. Глаза ее удивленно распахнулись, а потом она быстро пошла, почти побежала к ней.
– Господи, глазам своим не верю! Эва Мария! Ничего себе, ты и вымахала!
– А ты, наоборот, стала меньше, чем я помню.
Они замолчали, внезапно смутившись, разглядывая друг друга, пытаясь рассмотреть все морщинки; они увидели, как обе постарели, а потом стали искать прежние, неизменные черты. Майя сказала:
– Пойдем посидим в кафе. Должны же мы поболтать, Эва. Значит, ты по-прежнему живешь здесь?
Она обняла Эву за талию и потащила за собой, все еще удивленная, но решительная, какой Эва ее и помнила, быстрая, разговорчивая и решительная, неизменно жизнерадостная, – другими словами, полная противоположность ей самой. Они отлично дополняли друг друга. Господи, как же им не хватало друг друга!
– Так никуда и не перебралась, – ответила Эва. – Это какое-то несчастливое место, не надо было мне сюда переезжать.
– Ты точно такая же, как была, – ухмыльнулась Майя. – Унылая. Пошли, сядем у окошка.
Они быстро двинулись к окну, чтобы никто не смог их опередить, и плюхнулись на стулья. Майя тут же вскочила.
– Сиди здесь и держи места, а я пойду что-нибудь возьму. Ты что будешь?
– Только кофе.
– Тебе нужен большой кусок пирога, – запротестовала Майя. – Ты еще худее, чем раньше.
– У меня нет денег.
Это вырвалось у нее автоматически, прежде чем она успела подумать.
– Что? Неважно, у меня есть.
И она убежала.
У стойки Майя принялась со знанием дела накладывать на тарелку пирожные. Эве было немного стыдно, ведь она сказала Майе, что у нее нет денег даже на пирожное, но она не привыкла лгать подруге. Правда вырвалась как бы сама собой. Ей на самом деле с трудом верилось, что это Майя, что она действительно стоит там и наливает кофе. Как будто не было этих двадцати пяти лет – она смотрела на Майю издали, та по-прежнему выглядела как молоденькая девушка. Хорошо полным, кожа у них гладкая и молодая, подумала Эва не без зависти и стащила с себя плащ. Сама она не особо думала о еде. Она ела только тогда, когда начинала физически ощущать голод, когда от этого становилось неприятно и было труднее сосредоточиться. А в основном питалась кофе, сигаретами и красным вином.
Вернулась Майя. Она поставила поднос на стол и пододвинула блюдце к Эве. Венгерская ватрушка и пирожное «Наполеон».
– Мне это никогда не съесть, – жалобно протянула Эва.
– Надо себя заставлять, – заявила Майя решительно. – Это дело тренировки. Чем больше ешь, тем больше у тебя растягивается желудок и тем больше ему надо еды, чтобы заполниться. Всех дел-то на несколько дней. Сама знаешь, тебе уже не двадцать лет; когда женщине ближе к сорока, надо, чтобы на костях было побольше мяса. Господи, нам скоро сорок!
Она воткнула вилку в «Наполеон», крем потек во все стороны. Эва смотрела на нее, чувствуя, что Майя, как всегда, начинает командовать, а она может расслабиться и делать только то, что ей говорят. Так было, когда они были девчонками. Но в то же время она обратила внимание и на пальцы подруги, унизанные золотыми кольцами, и на браслеты, звеневшие на запястьях. Видно было, что Майя – женщина обеспеченная.
– Я здесь полтора года живу, – сказала Майя. – Ужасно глупо, что мы не встретились раньше!
– Да я в городе почти не бываю. Мне здесь и делать особо нечего. Я живу в Энгельстаде.
– Ты замужем? – осторожно поинтересовалась Майя.
– Была. У меня маленькая дочка, Эмма. На самом деле не такая уж маленькая. Она сейчас у своего отца.
– Значит, одна с ребенком.
Эва почувствовала, что внутренне съеживается. Майя сказала это так, что все стало выглядеть исключительно жалким. А то, что ей нелегко живется, и так было видно с первого взгляда. Одежду себе она покупала в магазинах «секонд-хэнд», а Майя, наоборот, выглядела шикарно. Кожаная куртка и кожаные сапоги, «Левис». Такая одежда стоит целое состояние.
– А у тебя есть дети? – спросила Эва, подставляя ладонь под ватрушку, с которой сыпалась сахарная пудра.
– Нет. А зачем они мне?
– Ну, они бы заботились о тебе, когда ты состаришься, – объяснила Эва просто. – И стали бы твоим утешением и радостью на закате жизни.
– Эва Мария, ты ничуть не изменилась. Значит, в старости? Да брось, неужели ты думаешь, что люди заводят детей именно поэтому?
Эва невольно рассмеялась. Она снова чувствовала себя девчонкой, она как бы вернулась в детство, когда они были вместе каждый божий день, каждую свободную минуту, за исключением летних каникул, когда ее отправляли на каникулы к дяде в деревню. Ох, эти каникулы были просто невыносимыми, такими скучными, ведь рядом не было Майи.
– Ты еще пожалеешь об этом. Подожди.
– Никогда ни о чем не жалею.
– Да. И правда, я помню. А я вечно жалею обо всем.
– Эва Мария, с этим давно пора завязывать. Вредно для здоровья.
– Но я не жалею о том, что у меня есть Эмма.
– Ну, это понятно, кто же жалеет, что у него есть дети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42