Фред понял, что Мариус Толлман задумал какую-то махинацию. Именно то, чего так не хватает Фреду для его колонки! Он сонно подумал, что надо узнать, с кем это разговаривал Мариус. Голоса слышались сзади, так что надо обернуться и посмотреть…
Однако спьяну Фред плохо ориентировался во времени. Когда он наконец отлепился от стены и посмотрел в нужную сторону, никого уже не было.
— Ублюдки! — громко сказал Фред в темноту. Еще один припозднившийся гость сердобольно взял его под локоток и отвел к такси. Фред благополучно дополз до своего номера и отключился.
Со времени вылета из Ла-Гардиа он успел выпить шесть банок пива, четыре коньяка, один двойной скотч (по ошибке) и почти три литра бурбона.
На следующее утро Фред проснулся в одиннадцать и, не веря своим глазам, уставился на часы у кровати.
Одиннадцать!
Значит, он опоздал в конюшни и прозевал всю утреннюю карусель на ипподроме. Но это были еще цветочки. Худшее было впереди. Когда Фред попытался сесть, комната закружилась и голова затрещала, словно по ней долбили отбойным молотком. Откинув одеяло, Фред обнаружил, что спал одетым и даже в ботинках. Он попытался вспомнить вчерашнее возвращение — и обнаружил, что не помнит ничего.
Фред поднялся и потащился в ванную. Из зеркала на него уставилась кошмарная рожа: опухшая, обвисшая, красноглазая, словно он за эту ночь постарел лет на десять. Похмелье было ему не в диковинку, но это не было похоже на обычный утренний бодун. Помимо тошноты и головной боли, Фреда мучило еще ощущение произошедшей катастрофы. Фред сковырнул с ног ботинки, стянул с себя пиджак, брюки и рубашку, плюхнулся на смятую постель — и только тогда понял, в чем дело.
Он вдруг осознал, что не помнит не только поездки обратно в свой мотель. Он вообще почти не помнил вчерашнего вечера! Так, какие-то обрывки разговоров в течение первого часа. Вроде бы он сидел за столом между сердитым старым репортером из «Балтиморского солнца» и суровой коннозаводчицей из Лексингтона. Ни тот, ни другая ему не нравились. Потом еще подали жареных цыплят… и вот с этого места Фред не помнил уже ничего.
Он лежал и обливался холодным потом. Один провал в памяти, потом другой… а там и до зеленых чертиков дойдет! Он вдруг вспомнил про предостережение спортивного редактора, про то, что дважды не сдал вовремя материал, и впервые забеспокоился насчет своей работы. Но через пять минут уже убедил себя, что Фреда Колье с работы ни за что не вышибут. И все-таки ради газеты надо постараться и бросить пить до тех пор, пока он не напишет свою статью о Дерби. Это решение дало Фреду приятное ощущение собственной добродетельности, которое по крайней мере помогло ему справиться с приступами дрожи и пульсирующей головной болью.
Трое других людей, находившихся в это время на Черчилл-Даунс, были не менее озабочены, чем Фред. Пайпер Боулс загонял свою лошадь в стартовую кабинку и беспокоился потому, что Джордж Хайбери, тренер лошади, на которой Пайпер должен был ехать в Сомерсет-Фармс, заметил, что Пайпер набрал два фунта лишнего веса. Джордж Хайбери считал жокеев низшими существами и разговаривал с ними коротко и резко.
— Не вешай мне лапшу на уши! — сказал он в ответ на оправдания Пайпера. — Ты ведь вчера ходил на обед Ассоциации? Так чего же ты хотел?
Пайпер Боулс вспомнил унылый вечер — единственный бифштекс и рюмка мартини — и сказал, что все утро просидел в парилке, сгоняя жир.
Хайбери нахмурился.
— Если хочешь ехать на Кринкл-Кате в Дерби, держи свою жирную задницу подальше от стола сегодня и завтра!
Пайперу Боулсу было очень нужно получить Кринкл-Ката. А потому он только послушно кивнул, опустив глаза, и грустно сел в седло.
Вместо того чтобы подстегнуть Пайпера, угроза потерять Кринкл-Ката только отвлекла его от предстоящей скачки. Он поздно стартовал, прошел первую четверть дистанции чересчур быстро, а на повороте слишком забрал в сторону и потерял время, наверстывая упущенное. Пришел шестым. Пайпер был очень опытный жокей со способностями выше среднего — просто день выдался неудачный.
Мариус Толлман, стоявший на трибуне, опустил бинокль, покачал головой и поцокал языком. Если Пайпер Боулс так скверно ехал, когда ему полагалось выиграть, что же будет, если он постарается проиграть на Кринкл-Кате?
Мариус думал о многих тысячах, которые он ставил в расчете на субботнюю скачку. Он еще не решил, стоит ли нанять нескольких парней, которые будут делать ставки вместо него, чтобы не рисковать самому, или все-таки рискнуть и сорвать куш побольше? Он, отдуваясь, опустился на скамью. Между прочим, договорная скачка так легко может сорваться…
Волдырь Шульц был озабочен упадком своего ремесла.
Волдырь Шульц кормился тем, что обчищал карманы, и был по горло сыт кредитными карточками. Во времена его юности, когда он учился ремеслу у своего дедушки, люди носили бумажники в заднем кармане брюк выставленными на всеобщее обозрение. А теперь проклятые недоучки испортили всю музыку: крупных сумм с собой почти никто не носит, а те, кто носит, делят деньги на две пачки и ту, что побольше, прячут во внутренний карман да еще на «молнию» застегивают.
Волдырь прожил пятьдесят три года и сорок три из них промышлял воровством. Несколько раз он попадал за решетку, но воспринимал это просто как неудачу. Это ведь еще не причина отказаться от возможности стянуть первый же попавшийся бумажник, когда его выпустят. Однажды Волдырь попробовал завязать и заняться честным трудом. Ему не понравилось. Пашешь, как дурак, от звонка до звонка… Через полтора месяца он бросил неплохо оплачиваемую работу и с радостью вернулся к своему рискованному ремеслу. Куда приятнее спереть десять долларов, чем заработать пятьдесят.
Чтобы как следует заработать на скачках, надо приметить толстые бумажники и успеть стянуть их, пока владелец не проиграл деньги на тотализаторе, или, наоборот, подкараулить того, кто выиграл крупную сумму. В любом случае надо было ошиваться у кассы тотализатора и держать ухо востро. Вся беда в том, что ипподромские копы тоже знали этот метод и с некоторых пор завели дурную привычку стоять и пристально смотреть на людей, которые стоят и пристально смотрят на тех, кто подходит к кассе.
У Волдыря выдалась неудачная неделя. Самый толстый бумажник, за которым он охотился добрых полчаса, оказался набит не долларами, а порнографическими открытками. Волдырь, небольшой охотник до секса, испытал двойное разочарование.
За первые два дня скачек он заработал всего пятьдесят три доллара, да и то пять из них подобрал на лестнице. А дешевая комнатка в Луисвилле обходилась ему в сорок долларов за ночь. Это не считая расходов на транспорт и еду. Так что, чтобы оправдать поездку, ему нужно не меньше восьмисот баксов.
Но Волдырь был оптимистом и с надеждой ожидал дня Дерби. Когда соберется настоящая толпа, воровать будет куда проще.
Всю пятницу Фред Колье строго соблюдал свой личный сухой закон. Проснувшись утром, он почувствовал себя куда лучше. Доехал на такси до Черчилл-Даунс, записав по дороге расходы. В них входило множество вымышленных пунктов — бухгалтерии лучше не знать, что в среду вечером он напился до бесчувствия и весь четверг ничего не делал. Общая сумма оказалась еще внушительнее, чем обычно: в конце концов, бурбон стоит недешево, а сухой закон действует только до субботы.
Первоначальный шок от провала в памяти быстро выветрился: валяясь в постели, Фред припомнил многие события и разговоры, которые явно имели место быть уже после жареных цыплят. Правда, путешествия от отеля до своей кровати он вспомнить все равно не мог, но это Фреда уже не пугало. Временами ему казалось, что в этом промежутке случилось нечто важное, что следовало бы вспомнить, но Фред убедил себя, что, если бы там произошло что-то действительно важное, он бы этого не забыл.
У конюшен уже толпились группки репортеров, окружающие тренеров, которые готовили фаворитов Дерби. Фред Колье вразвалочку направился в сторону Гарбурна Кресси. Коллеги Фреда потеснились, ни словом не упомянув о его вчерашнем отсутствии. Это успокоило Фреда: значит, в среду он все-таки ничего особенного не натворил.
Репортеры шелестели блокнотами. Гарбурн Кресси давно привык иметь дело с прессой. Он любил давать интервью и привычно делал паузы после каждой фразы, чтобы корреспонденты успевали записывать.
— Пинсер-Мувмент вчера вечером хорошо поел, сегодня он спокоен, температура у него нормальная. Полагаю, мы обойдем Салад Бэула, если, конечно, к субботе дорожка не размокнет.
Репортеры заулыбались. Небо было ясное, и погоду обещали хорошую.
Фред Колье слушал вполуха. Он все это уже слышал. Да все они это уже слышали, и не раз! И вообще, какая, к черту, разница?
Через два денника стоял тренер Салад-Бэула — соперника Пинсер-Мувмента. Он напомнил, что его жеребчик выиграл у Пинсер-Мувмента на скачках в Хайалиа, и заявил, что Салад-Бэулу все равно, мокрая дорожка или сухая.
Вокруг Джорджа Хайбери репортеров толпилось поменьше. Ему нечего было сказать о Кринкл-Кате. Кринкл-Кату случалось состязаться и с Пинсер-Мувментом, и с Салад-Бэулом, и оба они его обходили. Никто не ждал, что на этот раз будет иначе.
Вторую половину дня в пятницу Фред Колье просидел в ложе прессы. Его пару раз угощали пивом, но он мужественно отказался («Угощал владельцев на ипподроме — 52 доллара»).
Пайпер Боулс боролся до конца в шестой скачке, его обошли на полголовы. После скачки он едва не свалился в голодный обморок в раздевалке. Джордж Хайбери об этом не знал. Он только кисло отметил, что Боулс таки сбросил вес, и подтвердил, что он поедет завтра на Кринкл-Кате. Приятели Пайпера дотащили его до койки и шепотом спросили, остается ли в силе завтрашний план. Пайпер кивнул.
— Конечно, — слабо проговорил он. — Все как договаривались.
Мариус Толлман увидел, что на этот раз Боулс выступал приличнее, и утешился. Но решил все же делать ставки не сам, а через посредников.
Волдырь Шульц спер два бумажника. В одном оказалось четырнадцать долларов, в другом — двадцать два. Десять он проиграл, поставив на верную победу.
Пинсер-Мувмент, Салад-Бэул и Кринкл-Кат, окруженные охранниками в форме и с пистолетами на поясе, выглядывали из денников и, мелко подрагивая натянутыми, как струна, мышцами, смотрели, как выводят на скаковую дорожку других лошадей. Им тоже хотелось оказаться там. Все трое прекрасно знали, что означает пение фанфар на другом конце ипподрома.
Субботнее утро выдалось ясным и солнечным. На Черчилл-Даунс хлынули тысячные толпы народа. Возбужденные, полные нетерпеливого ожидания, шумно переговаривающиеся, ярко одетые зрители пили мятный джулеп в сувенирных стаканчиках, заполняли трибуны и лужайки, читали последние колонки новостей, где обсуждались преимущества Пинсер-Мувмента и Салад-Бэула, и мечтали поставить на аутсайдеров и выиграть пятьдесят к одному.
Волдырь Шульц успел заработать достаточно, чтобы окупить номер в мотеле, но для самоуважения этого было маловато. На его морщинистом личике с деловито бегающими глазками отражалось выражение, близкое к отчаянию, а спрятанные в карманы руки с длинными хищными пальцами судорожно сжимались и разжимались.
Пайпер Боулс, которому в половине второго предстояло ехать на Кринкл-Кате, позволил себе на завтрак только одно яйцо и теперь прикидывал, что купить на те подержанные купюры, которые ему передали из рук в руки накануне вечером, а также на выигрыши (законные, с тотализатора, и незаконные, поставленные у букмекеров), которые добавятся к ним сегодня. Если удастся выйти сухим из воды, почему бы не провернуть такую штуку еще разок — может быть, даже после того, как он уйдет из жокеев? Пайпер сам не заметил, как мошенничество из единичного поступка сделалось для него привычкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Однако спьяну Фред плохо ориентировался во времени. Когда он наконец отлепился от стены и посмотрел в нужную сторону, никого уже не было.
— Ублюдки! — громко сказал Фред в темноту. Еще один припозднившийся гость сердобольно взял его под локоток и отвел к такси. Фред благополучно дополз до своего номера и отключился.
Со времени вылета из Ла-Гардиа он успел выпить шесть банок пива, четыре коньяка, один двойной скотч (по ошибке) и почти три литра бурбона.
На следующее утро Фред проснулся в одиннадцать и, не веря своим глазам, уставился на часы у кровати.
Одиннадцать!
Значит, он опоздал в конюшни и прозевал всю утреннюю карусель на ипподроме. Но это были еще цветочки. Худшее было впереди. Когда Фред попытался сесть, комната закружилась и голова затрещала, словно по ней долбили отбойным молотком. Откинув одеяло, Фред обнаружил, что спал одетым и даже в ботинках. Он попытался вспомнить вчерашнее возвращение — и обнаружил, что не помнит ничего.
Фред поднялся и потащился в ванную. Из зеркала на него уставилась кошмарная рожа: опухшая, обвисшая, красноглазая, словно он за эту ночь постарел лет на десять. Похмелье было ему не в диковинку, но это не было похоже на обычный утренний бодун. Помимо тошноты и головной боли, Фреда мучило еще ощущение произошедшей катастрофы. Фред сковырнул с ног ботинки, стянул с себя пиджак, брюки и рубашку, плюхнулся на смятую постель — и только тогда понял, в чем дело.
Он вдруг осознал, что не помнит не только поездки обратно в свой мотель. Он вообще почти не помнил вчерашнего вечера! Так, какие-то обрывки разговоров в течение первого часа. Вроде бы он сидел за столом между сердитым старым репортером из «Балтиморского солнца» и суровой коннозаводчицей из Лексингтона. Ни тот, ни другая ему не нравились. Потом еще подали жареных цыплят… и вот с этого места Фред не помнил уже ничего.
Он лежал и обливался холодным потом. Один провал в памяти, потом другой… а там и до зеленых чертиков дойдет! Он вдруг вспомнил про предостережение спортивного редактора, про то, что дважды не сдал вовремя материал, и впервые забеспокоился насчет своей работы. Но через пять минут уже убедил себя, что Фреда Колье с работы ни за что не вышибут. И все-таки ради газеты надо постараться и бросить пить до тех пор, пока он не напишет свою статью о Дерби. Это решение дало Фреду приятное ощущение собственной добродетельности, которое по крайней мере помогло ему справиться с приступами дрожи и пульсирующей головной болью.
Трое других людей, находившихся в это время на Черчилл-Даунс, были не менее озабочены, чем Фред. Пайпер Боулс загонял свою лошадь в стартовую кабинку и беспокоился потому, что Джордж Хайбери, тренер лошади, на которой Пайпер должен был ехать в Сомерсет-Фармс, заметил, что Пайпер набрал два фунта лишнего веса. Джордж Хайбери считал жокеев низшими существами и разговаривал с ними коротко и резко.
— Не вешай мне лапшу на уши! — сказал он в ответ на оправдания Пайпера. — Ты ведь вчера ходил на обед Ассоциации? Так чего же ты хотел?
Пайпер Боулс вспомнил унылый вечер — единственный бифштекс и рюмка мартини — и сказал, что все утро просидел в парилке, сгоняя жир.
Хайбери нахмурился.
— Если хочешь ехать на Кринкл-Кате в Дерби, держи свою жирную задницу подальше от стола сегодня и завтра!
Пайперу Боулсу было очень нужно получить Кринкл-Ката. А потому он только послушно кивнул, опустив глаза, и грустно сел в седло.
Вместо того чтобы подстегнуть Пайпера, угроза потерять Кринкл-Ката только отвлекла его от предстоящей скачки. Он поздно стартовал, прошел первую четверть дистанции чересчур быстро, а на повороте слишком забрал в сторону и потерял время, наверстывая упущенное. Пришел шестым. Пайпер был очень опытный жокей со способностями выше среднего — просто день выдался неудачный.
Мариус Толлман, стоявший на трибуне, опустил бинокль, покачал головой и поцокал языком. Если Пайпер Боулс так скверно ехал, когда ему полагалось выиграть, что же будет, если он постарается проиграть на Кринкл-Кате?
Мариус думал о многих тысячах, которые он ставил в расчете на субботнюю скачку. Он еще не решил, стоит ли нанять нескольких парней, которые будут делать ставки вместо него, чтобы не рисковать самому, или все-таки рискнуть и сорвать куш побольше? Он, отдуваясь, опустился на скамью. Между прочим, договорная скачка так легко может сорваться…
Волдырь Шульц был озабочен упадком своего ремесла.
Волдырь Шульц кормился тем, что обчищал карманы, и был по горло сыт кредитными карточками. Во времена его юности, когда он учился ремеслу у своего дедушки, люди носили бумажники в заднем кармане брюк выставленными на всеобщее обозрение. А теперь проклятые недоучки испортили всю музыку: крупных сумм с собой почти никто не носит, а те, кто носит, делят деньги на две пачки и ту, что побольше, прячут во внутренний карман да еще на «молнию» застегивают.
Волдырь прожил пятьдесят три года и сорок три из них промышлял воровством. Несколько раз он попадал за решетку, но воспринимал это просто как неудачу. Это ведь еще не причина отказаться от возможности стянуть первый же попавшийся бумажник, когда его выпустят. Однажды Волдырь попробовал завязать и заняться честным трудом. Ему не понравилось. Пашешь, как дурак, от звонка до звонка… Через полтора месяца он бросил неплохо оплачиваемую работу и с радостью вернулся к своему рискованному ремеслу. Куда приятнее спереть десять долларов, чем заработать пятьдесят.
Чтобы как следует заработать на скачках, надо приметить толстые бумажники и успеть стянуть их, пока владелец не проиграл деньги на тотализаторе, или, наоборот, подкараулить того, кто выиграл крупную сумму. В любом случае надо было ошиваться у кассы тотализатора и держать ухо востро. Вся беда в том, что ипподромские копы тоже знали этот метод и с некоторых пор завели дурную привычку стоять и пристально смотреть на людей, которые стоят и пристально смотрят на тех, кто подходит к кассе.
У Волдыря выдалась неудачная неделя. Самый толстый бумажник, за которым он охотился добрых полчаса, оказался набит не долларами, а порнографическими открытками. Волдырь, небольшой охотник до секса, испытал двойное разочарование.
За первые два дня скачек он заработал всего пятьдесят три доллара, да и то пять из них подобрал на лестнице. А дешевая комнатка в Луисвилле обходилась ему в сорок долларов за ночь. Это не считая расходов на транспорт и еду. Так что, чтобы оправдать поездку, ему нужно не меньше восьмисот баксов.
Но Волдырь был оптимистом и с надеждой ожидал дня Дерби. Когда соберется настоящая толпа, воровать будет куда проще.
Всю пятницу Фред Колье строго соблюдал свой личный сухой закон. Проснувшись утром, он почувствовал себя куда лучше. Доехал на такси до Черчилл-Даунс, записав по дороге расходы. В них входило множество вымышленных пунктов — бухгалтерии лучше не знать, что в среду вечером он напился до бесчувствия и весь четверг ничего не делал. Общая сумма оказалась еще внушительнее, чем обычно: в конце концов, бурбон стоит недешево, а сухой закон действует только до субботы.
Первоначальный шок от провала в памяти быстро выветрился: валяясь в постели, Фред припомнил многие события и разговоры, которые явно имели место быть уже после жареных цыплят. Правда, путешествия от отеля до своей кровати он вспомнить все равно не мог, но это Фреда уже не пугало. Временами ему казалось, что в этом промежутке случилось нечто важное, что следовало бы вспомнить, но Фред убедил себя, что, если бы там произошло что-то действительно важное, он бы этого не забыл.
У конюшен уже толпились группки репортеров, окружающие тренеров, которые готовили фаворитов Дерби. Фред Колье вразвалочку направился в сторону Гарбурна Кресси. Коллеги Фреда потеснились, ни словом не упомянув о его вчерашнем отсутствии. Это успокоило Фреда: значит, в среду он все-таки ничего особенного не натворил.
Репортеры шелестели блокнотами. Гарбурн Кресси давно привык иметь дело с прессой. Он любил давать интервью и привычно делал паузы после каждой фразы, чтобы корреспонденты успевали записывать.
— Пинсер-Мувмент вчера вечером хорошо поел, сегодня он спокоен, температура у него нормальная. Полагаю, мы обойдем Салад Бэула, если, конечно, к субботе дорожка не размокнет.
Репортеры заулыбались. Небо было ясное, и погоду обещали хорошую.
Фред Колье слушал вполуха. Он все это уже слышал. Да все они это уже слышали, и не раз! И вообще, какая, к черту, разница?
Через два денника стоял тренер Салад-Бэула — соперника Пинсер-Мувмента. Он напомнил, что его жеребчик выиграл у Пинсер-Мувмента на скачках в Хайалиа, и заявил, что Салад-Бэулу все равно, мокрая дорожка или сухая.
Вокруг Джорджа Хайбери репортеров толпилось поменьше. Ему нечего было сказать о Кринкл-Кате. Кринкл-Кату случалось состязаться и с Пинсер-Мувментом, и с Салад-Бэулом, и оба они его обходили. Никто не ждал, что на этот раз будет иначе.
Вторую половину дня в пятницу Фред Колье просидел в ложе прессы. Его пару раз угощали пивом, но он мужественно отказался («Угощал владельцев на ипподроме — 52 доллара»).
Пайпер Боулс боролся до конца в шестой скачке, его обошли на полголовы. После скачки он едва не свалился в голодный обморок в раздевалке. Джордж Хайбери об этом не знал. Он только кисло отметил, что Боулс таки сбросил вес, и подтвердил, что он поедет завтра на Кринкл-Кате. Приятели Пайпера дотащили его до койки и шепотом спросили, остается ли в силе завтрашний план. Пайпер кивнул.
— Конечно, — слабо проговорил он. — Все как договаривались.
Мариус Толлман увидел, что на этот раз Боулс выступал приличнее, и утешился. Но решил все же делать ставки не сам, а через посредников.
Волдырь Шульц спер два бумажника. В одном оказалось четырнадцать долларов, в другом — двадцать два. Десять он проиграл, поставив на верную победу.
Пинсер-Мувмент, Салад-Бэул и Кринкл-Кат, окруженные охранниками в форме и с пистолетами на поясе, выглядывали из денников и, мелко подрагивая натянутыми, как струна, мышцами, смотрели, как выводят на скаковую дорожку других лошадей. Им тоже хотелось оказаться там. Все трое прекрасно знали, что означает пение фанфар на другом конце ипподрома.
Субботнее утро выдалось ясным и солнечным. На Черчилл-Даунс хлынули тысячные толпы народа. Возбужденные, полные нетерпеливого ожидания, шумно переговаривающиеся, ярко одетые зрители пили мятный джулеп в сувенирных стаканчиках, заполняли трибуны и лужайки, читали последние колонки новостей, где обсуждались преимущества Пинсер-Мувмента и Салад-Бэула, и мечтали поставить на аутсайдеров и выиграть пятьдесят к одному.
Волдырь Шульц успел заработать достаточно, чтобы окупить номер в мотеле, но для самоуважения этого было маловато. На его морщинистом личике с деловито бегающими глазками отражалось выражение, близкое к отчаянию, а спрятанные в карманы руки с длинными хищными пальцами судорожно сжимались и разжимались.
Пайпер Боулс, которому в половине второго предстояло ехать на Кринкл-Кате, позволил себе на завтрак только одно яйцо и теперь прикидывал, что купить на те подержанные купюры, которые ему передали из рук в руки накануне вечером, а также на выигрыши (законные, с тотализатора, и незаконные, поставленные у букмекеров), которые добавятся к ним сегодня. Если удастся выйти сухим из воды, почему бы не провернуть такую штуку еще разок — может быть, даже после того, как он уйдет из жокеев? Пайпер сам не заметил, как мошенничество из единичного поступка сделалось для него привычкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42