Но все покрыто толстым слоем пыли, запущено. В углах паутина, на стенах плесень. Обивка на диване и стульях порвана. В другом конце комнаты дверь. За ней я и нашла то, что ожидала: паруса, весла, якоря.
На полке лежал большой моток веревки и рядом – нож. Я отрезала нужный мне кусок и вышла из дома. Рыбак молча наблюдал за мной, а Джаспер сидел рядом с ним.
– Иди ко мне, Джаспер! Иди, мой хороший песик!
На этот раз он позволил мне привязать веревку к ошейнику.
– Я нашла веревку в коттедже, – сказала я рыбаку. – До свидания.
– Я видел, что вы входили в дом.
– Все в порядке. Мистер де Винтер не будет возражать.
– А она больше не приходит сюда.
– Да, да, не приходит.
– Она уплыла в море и больше не вернется.
– Не вернется.
– Я ведь никому не рассказывал об этом.
– Да, да, конечно. Не беспокойтесь об этом. Я направилась обратно. Максим стоял на скале, засунув руки в карманы.
– Прости меня, что я заставила тебя ждать, – сказала я. – Но Джаспер никак не желал идти домой. Мне пришлось поискать веревку.
Он круто повернулся на каблуках и пошел к лесу.
– А нам не надо спускаться по скале в ту бухту? – спросила я.
– В этом нет смысла, раз уж мы пришли сюда.
– Джаспер все кидался на того человека. Кто это?
– Бен. Безвредный бедный идиот. Его отец был сторожем в этом доме. Теперь сторожа живут неподалеку от фермы. Где ты взяла эту веревку?
– В доме, на берегу.
– Дверь была открыта?
– Да. Но веревку я нашла в другой комнате, где лодочные принадлежности.
– Я полагал, что там все заперто. Туда не надо заходить. Я не ответила. Меня это не касалось.
– Это Бен сказал, что дверь открыта? – спросил он.
– Да нет. Он вообще, видимо, не понял, о чем я его спрашивала.
– Он притворяется большим идиотом, чем это есть в действительности. Вероятнее всего, он постоянно ходит в этот домик, но не хочет, чтобы об этом знали.
– Не думаю, – возразила я. – Там все так, будто давно никто не входил туда. Никаких следов, кроме крысиных; диван они уже изгрызли. А книги сгниют.
Максим ничего не ответил. Мы шли по тропинке, ничем не напоминающей Счастливую долину. Деревья обступали ее плотной стеной, создавая сумрак. Дождь все еще продолжался, просачиваясь мне за воротник, и вода текла по телу. Ноги у меня ныли от непривычного лазания по складам. Джаспер, утомленный бессмысленной беготней, еле тащился сзади, высунув язык.
– Иди же, Джаспер? – крикнул ему Максим. – Беатриса права: пес слишком зажирел.
– А ты не шагай так быстро, – возразила я. – Мы с Джаспером еле поспеваем за тобой.
– Надо было слушаться меня. Если бы ты не полезла на скалы, мы давно были бы дома. Джаспер прекрасно нашел бы обратную дорогу. Не надо было и лазить за ним.
– Я боялась, что он там упадет и разобьется. А кроме того, я боялась прилива.
– Неужели ты подумала, что я брошу собаку, когда ей грозит прилив? Просто я был против твоего лазанья на скалы, а вот теперь ты ворчишь, что устала.
– Я не ворчу. Любой на моем месте устал бы. Вот уж не думала, что ты представишь мне одной карабкаться на скалу. Я ждала, что ты пойдешь за мной.
– Чего ради изводить себя из-за этого дурного пса.
– А ты так говоришь, потому что не можешь придумать ничего другого в свое оправдание.
– Оправдание? Почему я должен оправдываться? Что я сделал?
– Конечно, ты должен извиниться за то, что не пошел со мной в другую бухту…
– А как ты думаешь, почему я не пошел за тобой?
– Ну, я не умею читать чужие мысли. Просто видела, что ты не хочешь идти со мной. Это было видно по твоему лицу.
– А что ты еще прочла на моем лице?
– Я уже сказала, и давай закончим этот разговор. Я устала от него.
– Все женщины говорят так, когда им больше нечего сказать. Ну хорошо, я действительно не хотел идти в ту бухту. И никогда не приближаюсь к этому богом проклятому месту. Если бы у тебя были такие же воспоминания об этом коттедже, как у меня, ты тоже не захотела бы подходить туда. Даже говорить или вспоминать об этом месте. Теперь, надеюсь, ты удовлетворена, и мы действительно прекратим этот разговор. – Он побледнел, глаза его помрачнели, и в них было то же отчаянье, как в дни нашего знакомства.
– Максим, пожалуйста…
– В чем дело? Что ты хочешь?
– Я не могу, чтобы ты так смотрел на меня, мне это слишком больно. Давай забудем весь этот разговор. Пусть опять все идет по-хорошему.
– Нам следовало остаться в Италии и не возвращаться в Мандерли. Каким я был дураком, что вернулся сюда.
Он устремился вперед еще быстрее, и мне пришлось бежать за ним, таща за собой несчастного Джаспера. Наконец мы дошли до поляны с развилкой на тропинке. Это было именно то место, где Джаспер хотел идти налево, когда мы повернули направо. Очевидно, он привык ходить по этой тропинке к коттеджу на берегу.
Мы молча вошли в дом. Максим прошел через холл в библиотеку, не взглянув на меня.
– Подайте мне чай, и поскорее, – сказал он Фритсу, проходя через холл.
Я постараюсь сдержать слезы: Фритс не должен был их видеть. Ведь он тотчас же рассказал бы прислуге: «Миссис де Винтер только что плакала в холле. Очевидно, они плохо ладят друг с другом». Когда он подошел ко мне, чтобы снять дождевик, я отвернулась.
– Я повешу ваш плащ в оранжерее, миледи.
– Спасибо, Фритс.
– Неудачный день для прогулки, миледи.
– Да, вы правы.
– Ваш носовой платок, миледи.
– Благодарю вас, – и я спрятала поданный Фритсом платок.
Я не знала, идти ли мне за Максимом или к себе, и стояла в нерешительности, кусая ногти. Фритс, вернувшись из оранжереи, удивился, заставив меня на том же самом месте.
– Миледи, – сказал он, – в библиотеке разведен огонь.
– Спасибо.
Я медленно прошла через холл и вошла в библиотеку. Максим сидел в кресле. Газета лежала рядом. Я подошла, наклонилась и прислонилась щекой к его щеке.
– Не сердись на меня больше, – прошептала я.
Он взял мое лицо в ладони и посмотрел на меня в упор.
– Я не сержусь.
– Я чувствую себя такой несчастной, когда вижу тебя огорченным. Мне кажется, что вся душа у тебя изранена и избита. И мне это очень больно. Я ведь так сильно люблю тебя…
– В самом деле? Ты в этом уверена?
– В чем дело, дорогой? Почему ты так недоверчиво глядишь на меня?
Не успел он ответить мне, как открылась дверь и началась чайная церемония. На столе появилась белоснежная скатерть, уставленная кексами, пирожными, сандвичами, а на маленькой спиртовке кипел серебряный чайник. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем мы снова оказались наедине.
За это время на его лице снова появилась краска, а из глаз исчезло отчаянье. Он спокойно взял сандвич и приступил к чаепитию.
– Все это случилось из-за неожиданных гостей, – сказал о? – Беатриса каждый раз умудряется погладить меня против шерсти. В детстве мы с не каждый день дрались. Я очень люблю ее, но рад, что живем мы далеко друг от друга… Кстати, о родственниках. Нам придется как-нибудь на днях навестить мою бабушку… Налей-ка мне еще чаю, дорогая, и прости, что я был так резок с тобой.
Инцидент был исчерпан, и можно было больше не возвращаться к нему. Он улыбнулся мне, и эта улыбка была мне наградой, как мое поглаживание ушей у Джаспера: о, мой хороший песик, лежи спокойно и не расстраивай меня. Я вернулась в прежнее свое положение, то есть снова стала Джаспером для Максима.
Я взяла со стола кусок пирога и поделила его между двумя собаками. Почувствовав, что пальцы стали жирными, я достала из кармана носовой платок и изумленно уставилась на него. Крохотный кусочек батиста, обшитый кружевами. Это был не мой платок. Я вспомнила. что Фритс поднял его с пола, когда я снимала плащ. В углу платочка монограмма: «Р», переплетенного с «д» и «В». Очевидно, платочек лежал в плаще очень давно, и никто не надевал этот плащ. Его когда-то носила женщина с более широкими, чем у меня, плечами. Рукава плаща были так длинны, что закрывали мне кисти рук. Несколько пуговиц оторвано. Очевидно, Ребекка просто накидывала его на плечи. На платочке сохранился след губной помады и слабый аромат. Очень знакомый запах. Только позднее я вспомнила, что так пахли азалии в Счастливой долине.
11
Целую неделю стояла дождливая холодная погода, и мы не спускались к морю. Я видела его только с террасы или с лужайки, и выглядело оно весьма неприветливо. Шум его не утихал, и волны бесконечно разбивались о берег. Я радовалась, что живу в восточном крыле с видом на розарий, а не на это суровое и угрожающее море. Иной раз ночью, когда не спалось, я садилась у открытого окна, наслаждаясь тишиной и благоуханием сада.
Я не хотела вспоминать море и заброшенный коттедж, и все же постоянно думала об этом.
Не могла я забыть и отчаянье в глазах Максима, когда он стоял на тропинке, ведущей к коттеджу. Вспоминала его слова: «Какой же я был дурак, что вернулся в Мандерли». Я винила себя в происшедшем: я спустилась к коттеджу и нечаянно коснулась его незаживающей душевной раны. И хотя Максим был таким же спокойным, как до того вечера, я все же чувствовала, что между нами встала какая-то глухая стена. Я нервничала и все время боялась, как бы нечаянно в разговоре не коснуться его больного места.
Даже Фрэнк Кроули напугал меня однажды, заговорив за завтраком о парусных состязаниях в соседнем городке. Тема показалась мне опасной, и я вскочила из-за стола, подошла к серванту, чтобы взять себе сыру, которого мне вовсе не хотелось. Но Максим никак не реагировал на сообщение Фрэнка, и мирная беседа продолжалась. Мне явно не хватало выдержки и спокойствия. Робость и неловкость моя усилились. Когда к нам приезжали гости, я терялась и молчала, пока не подходил Максим. А в его присутствие я боялась, что кто-нибудь неловким словом заденет его, и мне опять было не по себе.
В этот первый период нашей жизни в Мандерли нас часто посещали соседи: делали визиты новобрачным. Из-за робости я произносила лишь односложные фразы из ученического лексикона, и тогда они беседовали с Максимом о людях, которых я не знала, и о местах, где я не была. Я себе ясно представляла, что на обратном пути визитеры, наверное, говорят: «Боже, как она глупа, разительный контраст с Ребеккой!»
Максим настаивал, чтобы я делала ответные визиты. Иной раз он не мог сопровождать меня, и мне приходилось переносить пытку одной.
– Будете ли вы устраивать в Мандерли большие приемы? – спрашивали меня.
– Право, не знаю. Максим ничего не говорил мне об этом.
– В прежние времена Мандерли посещало множество гостей.
– Да, я слышала об этом.
Наступала пауза, я бросала взгляд на часы.
– К сожалению, я должна расстаться с вами. Я обещала Максиму вернуться к четырем.
– Может быть, останетесь на чай? Мы всегда пьем чай в четверть пятого.
– Благодарю вас, но, право, не могу.
И с чувством облегчения я возвращалась в ожидавшую меня машину.
Во время визита к жене епископа она спросила меня:
– Думаете ли вы возобновить маскарадные была? Они были так прекрасны у вас, что я до сих пор забыть не могу.
Я улыбнулась так, будто все знала об этих балах.
– Мы еще не решили. До сих пор было так много неотложных дел…
– Понимаю, понимаю… Надеюсь, вы обсудите этот вопрос. Мандерли словно создано именно для таких балов. Оркестр играл на галерее, а в холле танцевали. Я помню один из приемов в Мандерли в разгар лета, когда распустились все цветы. Чай подавали гостям в розарии на маленьких столиках. Это было очаровательно! Ребекка умела все прекрасно устроить…
– Да, да, она была, по-видимому, выдающейся женщиной: красива, умна, очаровательна и к тому же еще спортсменка.
– Да, она была прелестна и очень жизнерадостна. Безусловно, очень одаренная женщина.
– Она ведь сама управляла хозяйством в Мандерли. Это, вероятно, отнимало у нее массу времени. Я-то предоставила экономке вести хозяйство.
– Ну, нельзя же все делать самой. К тому же вы еще очень молоды. Кроме того, у вас же есть свое маленькое хобби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35