– Не надо об этом, а? Ты ведь пришел ко мне?
– Это ты позвонила? – устоял Смирнов.
– Ну, я, – не изменилась в лице женщина. – Ты просто не знаешь, с кем связался. Этот Шура точно затянул бы тебя в какую-нибудь крайне опасную ситуацию.
– И ты решила сделать это сама...
– Нет, просто я не думала, что твой Шурик так легко попадется... Я рассчитывала, что они друг друга поубивают...
– Ты страшная женщина...
– Так я же из-за тебя это сделала...
– Через месяц я женюсь на Юлии... Если, конечно, буду к этому времени жив.
– Нет... – покачала головой Марина Ивановна, – Через месяц ты женишься на мне, женишься и будешь счастлив...
– Выражаю соболезнования по поводу крушения ваших помыслов. К сожалению, я уже практически обручен...
– Нет, ты не женишься на ней...
– Убьешь ее, да? Как Шуру?
– Нет... Клянусь, нет. Я просто знаю, что ты женишься на мне, потому что ты хочешь жениться на мне.
Смирнов встал, направился к двери.
– Покурить хочешь? – спросила вслед Мария Ивановна.
– Нет, я ухожу, – обернулся в прихожей Смирнов. – Я боюсь таких, как ты.
Мария Ивановна подошла, примирительно улыбаясь.
– Ну, ладно, ладно, женись на своей Юлии. Мы ведь все равно будем с тобой встречаться? Ты ведь писал в одной своей книжке, что семьи твои разваливались, только потому, что ты не заводил любовниц...
Смирнов посмотрел в открытую дверь спальни и увидел на кровати последние две свои книжки – "твердую" и "покет". И растаял.
– Поешь борща, я горячего налью, потом мы с тобой решим, что делать.
Борщ был отменным, рассказывая без утаек о событиях последних дней, он съел две тарелки. Мария Ивановна услышала и об изнасиловании Юли, и о том, что никакой он не киллер, и даже о том, на что ловили Бориса Михайловича.
– В общем, либо он меня, либо я его, – сказал Смирнов, отказываясь от очередной добавки.
– Пашиными друзьями ты правильно его припугнул. Они очень серьезные люди... Но и Борис Михайлович не лыком шит... Слышала о нем неоднократно. Я думаю, через день-два нас найдут, если, конечно, мы останемся здесь. И все вскроется. И ваши попытки его убить, и ликвидация...
– Ты думаешь, он не отдаст Шуру?
– Шуру, скорее всего, уже убили. Или убьют сегодня или завтра. Заставят подписать нужные бумаги и убьют. Забудь о нем. Разве тебе меня не жалко? Они ведь пустят меня по кругу, прежде чем замучить... И тебя тоже с твоей голубой "легендой"...
Смирнов задумался. Мария Ивановна смотрела на него с минуту, затем сказала, положив теплую руку на колено любовника:
– Я, кажется, кое-что придумала. Пойди, покури. Возвращайся минут через пятнадцать, не раньше.
Смирнов пожал плечами, вышел на лестничную площадку, спустился к мусоропроводу. Курил у окна, глядя, как собирается дождь, как дворники собирают опавшие листья и как мальчишки пытаются их жечь. Пахло дымом. Мимо – "Приветствую вас!" – прошел Валера. На чистом, голубоглазом лице горбуна сияла открытая улыбка.
Оставалось еще пять минут испрошенного Марьей Ивановной времени. Закуривать вторую сигарету не хотелось.
"Что она там придумала? Звонит? Кому? Сейчас приедут и..."
Во дворе резко затормозила машина.
Смирнов выглянул в окно.
Из "BMW", остановившегося у самого подъезда, выбрались крепкие парни в черных кожаных куртках. И один за другим задрав головы, уставились прямо в него. Затем перебросились несколькими фразами и пошли в дом.
"Черт, как пошло, – подумал Смирнов. – Лучше бы уж в штольне задавило или в лавине задохнулся.
В лавине он пробыл десять часов. В пять часов утра десятиместная палатка картировочного отряда была занесена снежной рекой. Смирнов спасся только потому, что его раскладушка стояла под сенью обрыва. Пятеро его товарищей погибли.
В штольнях "чемоданы" охотились за ним с завидным упорством. Двое его коллекторов, сопровождавших его, в разное время были раздавлены в мясокостную кашу. Он отделывался царапинами и ушибами.
А через несколько минут, вместо почетной смерти в лавине или в подземном завале, он получит пулю в живот, и две контрольные в голову... А потом до посинения будет лежать в переполненном морге.
К парням в крепких кожаных куртках спустился лифт. И поднял их то ли на пятый, то ли на шестой этаж.
Смирнов расслабился. Закурил. Сделав несколько затяжек, раздавил сигарету о мусоропровод. Время, испрошенное Машей, истекло. Где-то в районе пятого или шестого этажа зло и настойчиво забарабанили в железную дверь.
"Надо идти. А не то в свидетели еще загремишь", – подумал Смирнов и направился к двери Марии Ивановны. Поднялся, позвонил. Безрезультатно. Позвонил еще. Дверь открылась. Смирнов окаменел – увидел розовощекого юношу в бейсболке. Открытый лоб, губы, чуть приоткрытые, верхняя – чуть-чуть опушена, улыбка нежная, зовущая. Ковбойка, под ней белая маечка. Джинсы. Крутая попка.
– Вас зовут Евгений? – услышал он голос, чем-то похожий на его. – Проходите, Маша ждет вас.
Смирнов раскрыл рот, но не успел ничего сказать: юноша рассмеялся хорошо знакомым ему смехом.
Смущенно покачав головой, Смирнов проговорил:
– Ну, ты даешь... Вкрутую меня сварила. И...
– Что и? – спросила Мария Ивановна, понемногу превращаясь в себя.
– Мне так тебя сейчас хочется. Может, я тоже древний грек?
– Почему это? – спросила Мария Ивановна, закрывая дверь. Сделала она это так, что довольно существенная часть ее тела коснулась тела Смирнова.
– Фрейд писал, что древние греки любили мальчиков. А мальчики, становясь древними греками, в свою очередь увлекались подрастающим поколением... Ты так быстро постригла волосы... Я люблю длинные...
– Ничего я не стригла. Вот они.
Мария Ивановна сняла бейсболку, и ее длинные волосы заструились по плечам.
– Так-то лучше. Ну и что ты предлагаешь?
– Я постригусь, встречусь с ним вместо тебя, покручу попкой и предложу поехать ко мне. Где-нибудь рядом с домом, попрошу остановить на минутку, якобы для того, чтобы заглянуть в галантерейный магазин. И ты убьешь его и охранников. Автоматом пользоваться умеешь?
– Стрелял пару раз. А есть он у тебя?
– Есть. Паша оставил у меня кое-что на всякий случай. Так как тебе мой план?
– Никак. Следователи сразу раскусят, что потерпевший попал в заранее подготовленную засаду. И что Сусаниным была ты.
– Можно все продумать...
– Ты просто хочешь затащить его в свою постель... Знаешь, что сделать все наверняка можно лишь после нескольких ваших встреч. Ты случайно мужиков не коллекционируешь?
Смирнов понял, что сказал глупость. В глазах Марьи Ивановны заиграли искорки.
– А ты ревнуешь... Это хорошо. А что ты предлагаешь?
– Я сейчас подумал, не отдать ли его и в самом деле Пашиным корешам? Ты наверняка знаешь, к кому надо обратиться, кому шепнуть.
– Знаю...
– Вот и давай думать. Но давай сначала сделаем небольшой перерыв. Я еще не полностью не разубедился, что ты мужчина...
– А ты не боишься, что в твою дверь с минуты на минуту забарабанят ногами?
– Это будет перебор, – засмеялся Смирнов, скинув джинсы. – Два налета на один подъезд за час – этого даже в тридцать седьмом не было.
И, расстегивая рубашку, рассказал о крепких парнях в черных кожаных куртках, явившихся по чью-то душу на пятый этаж.
34. Россия исправит ошибку
Стылый держал себя в руках. Он давно чувствовал, что его карьера именно так и кончится.
В бетоне.
За что боролся, как говорится, на то и напоролся. Он знал, что несколько дней его будут поить, кормить, подмывать. И издеваться, преимущественно психологически. В том числе и обещать освобождение. "Ты посиди там, в бетонной конуре, перекуйся, а потом мы тебя выпустим". Так будут обещать, что иногда он будет верить. А "потом" не будет. Потом он исчезнет. В воде, в земле, в огне – не важно.
Он исчезнет.
Его не будет.
Чтобы не насиловать себя дурными мыслями Стылый задумался о людях. Может быть, и в самом деле все несчастья оттого, что многие люди никому не нужны и потому не нужны себе? Вот если бы Борис Михайлович был нужен людям... Да что людям... Если бы он был нужен отцу и матери...
Стылый все знал о Борисе Михайловиче. Мать, брошенная отцом, избивала его. Тетка, у которой он жил с шестнадцати лет, была занята собой. Все силы у нее были направлены на то, чтобы "выглядеть". Нет, она принимала участие в судьбе племянника, она устраивала его в лучшие учебные заведения, делала подарки преподавателям. Говорила, что надо хорошо учиться, чтобы хорошо зарабатывать, чтобы быть уважаемым человеком. А вот поцеловать и с неподдельным интересом посмотреть ему в глаза она не умела.
Отец Бориса Михайловича также принимал участие в судьбе сына. Он покупал ему мотоциклы, не скупясь, давал деньги "на девочек и конфеты". После института устроил в организацию, ведавшую распределением сельскохозяйственной техники по совхозам и колхозам. Через два года, после того, как на него было заведено дело стоимостью 18 миллионов советских рублей, Борис выстрелил себе в сердце.
Пуля прошла мимо, его спасли, потом судили и дали двенадцать лет. Отец, демонстрируя свою непричастность, на время следствия уехал в Казахстан, в длительную командировку. Сидел он около года, потом его вытащили.
Нет, никому не нужен Борис Михайлович. Не был нужен и сейчас не нужен. Супруге и детям тоже. Им нужны его деньги. Если бы им был нужен он, разве они позволили бы ему двадцать четыре часа в сутки находиться под дамокловым мечом? Да, у него все схвачено, но ведь стоит стать замминистра "несхваченному" человеку и все! Или эта Остроградская... Сделают на нее ставку люди из Белого дома и тоже все! А этот Евнукидзе? Евнухидзе, как его Юла называет? Племянник у него подрастает, в фирму метит... Если добьется своего, – а как тут не добиться? – тоже все. Вахтером через год сделает. Это в лучшем случае. А в худшем – образцово-показательным трупом с тремя дырками в голове. И как экономический деятель, как предприниматель Борис Михайлович тоже никому не нужен. Даже тем, кого он снабжает дешевым мясом. Кому нужен предприниматель, поставляющий из Западной Европы зараженную говядину? Сто тысяч тонн в год? Или триста тысяч тонн куриных тушек из Южной Америки? Куриных тушек, пахнущим неизвестно чем? Только тем, у кого он в руках. Ну, еще западноевропейцам и южноамериканцам.
А сам Стылый? Родился в деревне. Сто километров от железной дороги. Отец тракторист, мать доярка, шестеро братьев и сестер. Труд с утра до вечера. Водка. В церкви все обещают на том свете. Он уехал, поступил в ВУЗ. Взяли в органы. Берег великое государство, оно развалилось. Попал в "Северный Ветер". Следил за ублюдками, ликвидировал, доносил. И все для того, чтобы кучка хорьков могла бояться божьей кары в комфорте и сытости. Если бы Стылый не родился, ничего бы не изменилось. А он родился и попал в бетон.
Ну и что? Всегда был в бетоне. В деревне, в органах, в "Ветре".
Как освободиться?
Костя Чединов, приятель, сказал, что лично он освободился. В религии. Работает с утра до ночи в лечебнице при монастыре. Обиходит крайних алкоголиков, наркоманов. Возвращает к полноценной жизни недоумков. Глаза светлые, как у бога. Пятеро детей. Такие же, как отец.
А Смирнов говорит: не надо беречь динозавров. Все должно развиваться на природе. Тогда у человечества появится шанс не остаться прямоходящими пресмыкающимися. Или вообще остаться.
Что-то в этом есть.
А гуманизм? Человеколюбие? Ведь умирающих надо спасать, а больных лечить. Никто с этим не спорит. В западном мире сейчас вылечивают всех. И естественный отбор разводит руками. И получается, что без Гитлера не обойтись. Только ему подобные обладают злой волей, необходимой в критических ситуацией, только они могут загнать в газовую камеру всех недоумков.
Загнать ради будущего сверхчеловека? И первым в огонь попадет сам Смирнов, Смирнов, радетель будущего человечества. И все умники, ему подобные. А оставшиеся будут ходить взад-вперед строем и кричать "Хайль".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Это ты позвонила? – устоял Смирнов.
– Ну, я, – не изменилась в лице женщина. – Ты просто не знаешь, с кем связался. Этот Шура точно затянул бы тебя в какую-нибудь крайне опасную ситуацию.
– И ты решила сделать это сама...
– Нет, просто я не думала, что твой Шурик так легко попадется... Я рассчитывала, что они друг друга поубивают...
– Ты страшная женщина...
– Так я же из-за тебя это сделала...
– Через месяц я женюсь на Юлии... Если, конечно, буду к этому времени жив.
– Нет... – покачала головой Марина Ивановна, – Через месяц ты женишься на мне, женишься и будешь счастлив...
– Выражаю соболезнования по поводу крушения ваших помыслов. К сожалению, я уже практически обручен...
– Нет, ты не женишься на ней...
– Убьешь ее, да? Как Шуру?
– Нет... Клянусь, нет. Я просто знаю, что ты женишься на мне, потому что ты хочешь жениться на мне.
Смирнов встал, направился к двери.
– Покурить хочешь? – спросила вслед Мария Ивановна.
– Нет, я ухожу, – обернулся в прихожей Смирнов. – Я боюсь таких, как ты.
Мария Ивановна подошла, примирительно улыбаясь.
– Ну, ладно, ладно, женись на своей Юлии. Мы ведь все равно будем с тобой встречаться? Ты ведь писал в одной своей книжке, что семьи твои разваливались, только потому, что ты не заводил любовниц...
Смирнов посмотрел в открытую дверь спальни и увидел на кровати последние две свои книжки – "твердую" и "покет". И растаял.
– Поешь борща, я горячего налью, потом мы с тобой решим, что делать.
Борщ был отменным, рассказывая без утаек о событиях последних дней, он съел две тарелки. Мария Ивановна услышала и об изнасиловании Юли, и о том, что никакой он не киллер, и даже о том, на что ловили Бориса Михайловича.
– В общем, либо он меня, либо я его, – сказал Смирнов, отказываясь от очередной добавки.
– Пашиными друзьями ты правильно его припугнул. Они очень серьезные люди... Но и Борис Михайлович не лыком шит... Слышала о нем неоднократно. Я думаю, через день-два нас найдут, если, конечно, мы останемся здесь. И все вскроется. И ваши попытки его убить, и ликвидация...
– Ты думаешь, он не отдаст Шуру?
– Шуру, скорее всего, уже убили. Или убьют сегодня или завтра. Заставят подписать нужные бумаги и убьют. Забудь о нем. Разве тебе меня не жалко? Они ведь пустят меня по кругу, прежде чем замучить... И тебя тоже с твоей голубой "легендой"...
Смирнов задумался. Мария Ивановна смотрела на него с минуту, затем сказала, положив теплую руку на колено любовника:
– Я, кажется, кое-что придумала. Пойди, покури. Возвращайся минут через пятнадцать, не раньше.
Смирнов пожал плечами, вышел на лестничную площадку, спустился к мусоропроводу. Курил у окна, глядя, как собирается дождь, как дворники собирают опавшие листья и как мальчишки пытаются их жечь. Пахло дымом. Мимо – "Приветствую вас!" – прошел Валера. На чистом, голубоглазом лице горбуна сияла открытая улыбка.
Оставалось еще пять минут испрошенного Марьей Ивановной времени. Закуривать вторую сигарету не хотелось.
"Что она там придумала? Звонит? Кому? Сейчас приедут и..."
Во дворе резко затормозила машина.
Смирнов выглянул в окно.
Из "BMW", остановившегося у самого подъезда, выбрались крепкие парни в черных кожаных куртках. И один за другим задрав головы, уставились прямо в него. Затем перебросились несколькими фразами и пошли в дом.
"Черт, как пошло, – подумал Смирнов. – Лучше бы уж в штольне задавило или в лавине задохнулся.
В лавине он пробыл десять часов. В пять часов утра десятиместная палатка картировочного отряда была занесена снежной рекой. Смирнов спасся только потому, что его раскладушка стояла под сенью обрыва. Пятеро его товарищей погибли.
В штольнях "чемоданы" охотились за ним с завидным упорством. Двое его коллекторов, сопровождавших его, в разное время были раздавлены в мясокостную кашу. Он отделывался царапинами и ушибами.
А через несколько минут, вместо почетной смерти в лавине или в подземном завале, он получит пулю в живот, и две контрольные в голову... А потом до посинения будет лежать в переполненном морге.
К парням в крепких кожаных куртках спустился лифт. И поднял их то ли на пятый, то ли на шестой этаж.
Смирнов расслабился. Закурил. Сделав несколько затяжек, раздавил сигарету о мусоропровод. Время, испрошенное Машей, истекло. Где-то в районе пятого или шестого этажа зло и настойчиво забарабанили в железную дверь.
"Надо идти. А не то в свидетели еще загремишь", – подумал Смирнов и направился к двери Марии Ивановны. Поднялся, позвонил. Безрезультатно. Позвонил еще. Дверь открылась. Смирнов окаменел – увидел розовощекого юношу в бейсболке. Открытый лоб, губы, чуть приоткрытые, верхняя – чуть-чуть опушена, улыбка нежная, зовущая. Ковбойка, под ней белая маечка. Джинсы. Крутая попка.
– Вас зовут Евгений? – услышал он голос, чем-то похожий на его. – Проходите, Маша ждет вас.
Смирнов раскрыл рот, но не успел ничего сказать: юноша рассмеялся хорошо знакомым ему смехом.
Смущенно покачав головой, Смирнов проговорил:
– Ну, ты даешь... Вкрутую меня сварила. И...
– Что и? – спросила Мария Ивановна, понемногу превращаясь в себя.
– Мне так тебя сейчас хочется. Может, я тоже древний грек?
– Почему это? – спросила Мария Ивановна, закрывая дверь. Сделала она это так, что довольно существенная часть ее тела коснулась тела Смирнова.
– Фрейд писал, что древние греки любили мальчиков. А мальчики, становясь древними греками, в свою очередь увлекались подрастающим поколением... Ты так быстро постригла волосы... Я люблю длинные...
– Ничего я не стригла. Вот они.
Мария Ивановна сняла бейсболку, и ее длинные волосы заструились по плечам.
– Так-то лучше. Ну и что ты предлагаешь?
– Я постригусь, встречусь с ним вместо тебя, покручу попкой и предложу поехать ко мне. Где-нибудь рядом с домом, попрошу остановить на минутку, якобы для того, чтобы заглянуть в галантерейный магазин. И ты убьешь его и охранников. Автоматом пользоваться умеешь?
– Стрелял пару раз. А есть он у тебя?
– Есть. Паша оставил у меня кое-что на всякий случай. Так как тебе мой план?
– Никак. Следователи сразу раскусят, что потерпевший попал в заранее подготовленную засаду. И что Сусаниным была ты.
– Можно все продумать...
– Ты просто хочешь затащить его в свою постель... Знаешь, что сделать все наверняка можно лишь после нескольких ваших встреч. Ты случайно мужиков не коллекционируешь?
Смирнов понял, что сказал глупость. В глазах Марьи Ивановны заиграли искорки.
– А ты ревнуешь... Это хорошо. А что ты предлагаешь?
– Я сейчас подумал, не отдать ли его и в самом деле Пашиным корешам? Ты наверняка знаешь, к кому надо обратиться, кому шепнуть.
– Знаю...
– Вот и давай думать. Но давай сначала сделаем небольшой перерыв. Я еще не полностью не разубедился, что ты мужчина...
– А ты не боишься, что в твою дверь с минуты на минуту забарабанят ногами?
– Это будет перебор, – засмеялся Смирнов, скинув джинсы. – Два налета на один подъезд за час – этого даже в тридцать седьмом не было.
И, расстегивая рубашку, рассказал о крепких парнях в черных кожаных куртках, явившихся по чью-то душу на пятый этаж.
34. Россия исправит ошибку
Стылый держал себя в руках. Он давно чувствовал, что его карьера именно так и кончится.
В бетоне.
За что боролся, как говорится, на то и напоролся. Он знал, что несколько дней его будут поить, кормить, подмывать. И издеваться, преимущественно психологически. В том числе и обещать освобождение. "Ты посиди там, в бетонной конуре, перекуйся, а потом мы тебя выпустим". Так будут обещать, что иногда он будет верить. А "потом" не будет. Потом он исчезнет. В воде, в земле, в огне – не важно.
Он исчезнет.
Его не будет.
Чтобы не насиловать себя дурными мыслями Стылый задумался о людях. Может быть, и в самом деле все несчастья оттого, что многие люди никому не нужны и потому не нужны себе? Вот если бы Борис Михайлович был нужен людям... Да что людям... Если бы он был нужен отцу и матери...
Стылый все знал о Борисе Михайловиче. Мать, брошенная отцом, избивала его. Тетка, у которой он жил с шестнадцати лет, была занята собой. Все силы у нее были направлены на то, чтобы "выглядеть". Нет, она принимала участие в судьбе племянника, она устраивала его в лучшие учебные заведения, делала подарки преподавателям. Говорила, что надо хорошо учиться, чтобы хорошо зарабатывать, чтобы быть уважаемым человеком. А вот поцеловать и с неподдельным интересом посмотреть ему в глаза она не умела.
Отец Бориса Михайловича также принимал участие в судьбе сына. Он покупал ему мотоциклы, не скупясь, давал деньги "на девочек и конфеты". После института устроил в организацию, ведавшую распределением сельскохозяйственной техники по совхозам и колхозам. Через два года, после того, как на него было заведено дело стоимостью 18 миллионов советских рублей, Борис выстрелил себе в сердце.
Пуля прошла мимо, его спасли, потом судили и дали двенадцать лет. Отец, демонстрируя свою непричастность, на время следствия уехал в Казахстан, в длительную командировку. Сидел он около года, потом его вытащили.
Нет, никому не нужен Борис Михайлович. Не был нужен и сейчас не нужен. Супруге и детям тоже. Им нужны его деньги. Если бы им был нужен он, разве они позволили бы ему двадцать четыре часа в сутки находиться под дамокловым мечом? Да, у него все схвачено, но ведь стоит стать замминистра "несхваченному" человеку и все! Или эта Остроградская... Сделают на нее ставку люди из Белого дома и тоже все! А этот Евнукидзе? Евнухидзе, как его Юла называет? Племянник у него подрастает, в фирму метит... Если добьется своего, – а как тут не добиться? – тоже все. Вахтером через год сделает. Это в лучшем случае. А в худшем – образцово-показательным трупом с тремя дырками в голове. И как экономический деятель, как предприниматель Борис Михайлович тоже никому не нужен. Даже тем, кого он снабжает дешевым мясом. Кому нужен предприниматель, поставляющий из Западной Европы зараженную говядину? Сто тысяч тонн в год? Или триста тысяч тонн куриных тушек из Южной Америки? Куриных тушек, пахнущим неизвестно чем? Только тем, у кого он в руках. Ну, еще западноевропейцам и южноамериканцам.
А сам Стылый? Родился в деревне. Сто километров от железной дороги. Отец тракторист, мать доярка, шестеро братьев и сестер. Труд с утра до вечера. Водка. В церкви все обещают на том свете. Он уехал, поступил в ВУЗ. Взяли в органы. Берег великое государство, оно развалилось. Попал в "Северный Ветер". Следил за ублюдками, ликвидировал, доносил. И все для того, чтобы кучка хорьков могла бояться божьей кары в комфорте и сытости. Если бы Стылый не родился, ничего бы не изменилось. А он родился и попал в бетон.
Ну и что? Всегда был в бетоне. В деревне, в органах, в "Ветре".
Как освободиться?
Костя Чединов, приятель, сказал, что лично он освободился. В религии. Работает с утра до ночи в лечебнице при монастыре. Обиходит крайних алкоголиков, наркоманов. Возвращает к полноценной жизни недоумков. Глаза светлые, как у бога. Пятеро детей. Такие же, как отец.
А Смирнов говорит: не надо беречь динозавров. Все должно развиваться на природе. Тогда у человечества появится шанс не остаться прямоходящими пресмыкающимися. Или вообще остаться.
Что-то в этом есть.
А гуманизм? Человеколюбие? Ведь умирающих надо спасать, а больных лечить. Никто с этим не спорит. В западном мире сейчас вылечивают всех. И естественный отбор разводит руками. И получается, что без Гитлера не обойтись. Только ему подобные обладают злой волей, необходимой в критических ситуацией, только они могут загнать в газовую камеру всех недоумков.
Загнать ради будущего сверхчеловека? И первым в огонь попадет сам Смирнов, Смирнов, радетель будущего человечества. И все умники, ему подобные. А оставшиеся будут ходить взад-вперед строем и кричать "Хайль".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30