Трепло он, короче, а трепачи верят только в то, что произносят.
– Почему, верю, – не согласился Смирнов, поняв истинную цель предложенного Стылым диспута. – Я верю, что человек необходимо придет к Богу.
– Сомневаюсь... – проговорил Стылый, принявшись делать вторую кошку.
– Конечно, это трудное занятие, идти к богу, но когда-нибудь эта трогательная встреча состоится, – понесло Смирнова, в юности начитавшегося Ницше. – Вот представь, высоко в горах упал дождь, упал на склоны, на скалы, на снег упал, упал и устремился вниз, потому что вода течет только вниз. Устремился вниз, собрался в ручьи, потом в реки, собрался, чтобы влиться в море, само по себе не способное двигаться, то есть по существу мертвое море. А человеческий дождь упал не высоко в горах, он упал в самой низкой низине и потому течь он имеет возможность только вверх. И он течет вверх, медленно, человек за человеком, преодолевая земное притяжение. И, в конце концов, преодолев все камни и уступы, преодолев свою тупость и тяготение к низости, он доберется до самой высокой вершины и станет... Богом, Святым Истинным Богом.
– Богом? – вопросила Мария Ивановна, прекратившая к этому времени плакать.
– Да, Богом, – серьезно ответил Смирнов. – В этом неимоверно трудном течении вверх, люди объединятся духовно, каждый человек станет частичкой общего разума. Там, наверху, этот разум станет бесконечным, он сможет рождать звезды, населять безжизненные их планеты и...
– Сзади у тебя волосы длиннее, – перебил Смирнов Стылый, заключив, что цель развязанного им диспута достигнута. – Знаешь, как их надо скручивать?
– Знаю, – буркнул Смирнов и, сморщившись, выдрал у себя клок волос.
– Пожалуйста, отнесись к этому делу ответственно, – попросил Стылый, не прекращая работу. – Если и эта веревка лопнет, нам хана, никакой бог не поможет.
Мария Ивановна, уже спокойная, вырвала у себя волосок. И по-детски скривилась:
– Больно...
– Отрастут, – засмеялся Стылый. – Волосы, говорят, и после смерти растут.
Через час он не мог без улыбки смотреть на товарищей по несчастью.
– Ты, Маш, сейчас напоминаешь мне одну модную певичку. Видел недавно по телевизору. Она говорила, что заплатила за свою драную прическу триста с лишним баксов.
Мария Ивановна улыбнулась, но не шутке Стылого, а виду Евгения Александровича – его голый череп, то там, то здесь торчащие жиденькие пряди волос цвета соли с перцем, не могли никого оставить равнодушным.
А Смирнов не обращал ни на что внимания, он плел канат, плел для себя. Только он, располагавшийся прямо напротив сейфа, мог полностью задействовать все свои силы.
Первым делом он расплел порвавшуюся веревку, разделил нити на две части и связал их. Затем принялся прясть вырванные волосы. На это ушло четыре часа.
* * *
Первую кошку Смирнов бросал полчаса, вторая и третья закрепились, соответственно, после пятого и второго бросков.
Первая попытка опрокинуть сейф оказалась безуспешной – голубая громадина даже не двинулась.
– Надо настроиться, – сказал Стылый, отдышавшись. – Настрой – это все. Я где-то читал, что в войну, во время атаки, два наших солдата затащили на вершину Сапун-горы восьмидесяти пятимиллиметровую пушку. После боя они не смогли протащить ее и метра.
– Устали... – пробормотал Смирнов.
– Ты коллектив не разлагай... Черт, если бы этот старый еврей не окочурился...
– Он не окочурился, а слинял вовремя... Эмигрировал на тот свет.
Они помолчали. Смирнов смотрел на Бориса Михайловича. Серый, видимо, уже окоченевший предводитель "Северного ветра" вызывал у него сострадание.
– Я знаю, почему у нас не получилось, – нарушил паузу Стылый скрипучим голосом. – Ты Машу жалеешь...
– Ты не жалей меня, – тут же попросила Мария Ивановна, подняв помутневшие глаза на Смирнова. – Я все равно умру скоро...
– Ты хочешь все испортить? – напустился на женщину Смирнов. – Ты хочешь, чтобы мы с Шурой вышли отсюда без тебя? Ты хочешь, чтобы я страдал всю жизнь?
– Ты будешь страдать?
– Конечно, нет. Если ты слиняешь к небесному прокурору, я через неделю женюсь на этой симпатичной стерве. Ты в гробу перевернешься, обещаю! И будешь переворачиваться всякий раз, когда я буду заниматься с ней любовью.
Глаза Марьи Ивановны потемнели. Зрачки сузились.
– Я отдохну минут пятнадцать, и будем тянуть, – наконец, сказала она. – Ты женишься на мне?
– В настоящее время слово "женитьба" у меня ассоциируется только с тобой. Хотя, когда мы отсюда выберемся, я, конечно, хорошо подумаю и только потом соглашусь.
– А если мне переломает ноги?
– То, что мне в тебе нравиться, сломаться не может...
– А если позвоночник? И я стану инвалидом?
– Инвалидами я считаю только тех, у кого с мозгами неприятности.
– Будешь катать в коляске?
– Не буду. Потому что все кончиться хорошо. Этот шкафчик ушибет тебе лишь пару ребрышек, уверен. Ну, и без синяков, конечно, не обойдется. Через час мы отправим этого зануду Стылого просить у Центнера прощения, а сами побежим в твою квартирку...
– Мазать меня йодом, – залилась Мария Ивановна смехом. – А у меня его нет.
– А коньяк есть?
– Конечно.
– Я оболью тебя коньком, а излишек слижу.
Борис Михайлович хотел поморщиться, но вспомнил, что он мертв. За него поморщился Стылый.
– Угар нэпа, да и только, – сказал он и объявил десятиминутную готовность.
* * *
Через одиннадцать минут, ровно в два часа девять минут ночи, несгораемый шкаф упал на Марью Ивановну.
Она закричала.
В глазу Смирнова лопнул кровеносный сосуд.
В лоб Стылого врезался осколок бетонного монолита.
Борис Михайлович не пошевелился.
8. Бетон – он и есть бетон
Падение двухсоткилограммового шкафа не смогло разрушить бетонного блока, сковывающего Марию Иванову.
Блок лишь подался к блоку Смирнова на несколько сантиметров.
Смирнов смог прикоснуться кончиками пальцев к мертвенно-бледным пальчикам потерявшей сознание женщины.
Стылый уперся лбом в ободранный и потому колкий ковролин. Он думал, сможет ли удушить себя собственными руками. Думал, потому что в результате падения сейфа на бетон, бра слетело со стены на подлокотник кресла и разбилось. От короткого замыкания загорелись мягкие ткани кресла и лежавшие на нем одежды Марии Ивановы и Смирнова.
Через пять минут в комнате нечем было дышать.
Через десять минут в дверь квартиры забарабанили.
Через час она была взломана Службой спасения.
Еще через пятнадцать минут приехали пожарные, вызванные Раей по просьбе Смирнова.
За пятьсот долларов, занятых у той же Раи пришедшей в себя Марией Ивановной, они залили из рукава тлеющее кресло, после чего пролили всю квартиру, да так основательно, что ничего уже в ней не могло напомнить о любовном треугольнике, в одном из углов которого мучился и умер Вадимас Ватрушкайкис.
P.S.
К трем часам ночи все трое пленников Центнера были освобождены от бетонных одежд и доставлены в больницу. Милиция, прибывшая вскоре после отъезда пожарных, оставалась в квартире до утра. К счастью, тайную дверь, ведущую в квартиру Марьи Ивановны, они не обнаружили.
На допросе Смирнов сказал, что не знает, как попал в злополучную комнату. Поднимался по лестнице к соседке, споткнулся, потерял сознание, очнулся – гипс, то есть бетон.
Мария Ивановна, допрошенная в больничной палате, сказала, что ничего не помнит и никого не подозревает. Следователь на это заявление заговорщицки улыбнулся и показал выписку из домовой книги. Аккуратным почерком там было написано, что в квартире № 11 прописан некто Абрамчук Василий Григорьевич, и что он же является владельцем жилой площади. На это Мария Ивановна ответила, что, да, у нее есть какие-то трения со своим бухгалтером, но не до такой же степени.
Тем не менее, Василий Григорьевича взяли под стражу. На его марьинской квартире были обнаружены вещественные доказательства, неопровержимо свидетельствовавшие в пользу того, что Василий Григорьевич Абрамчук вел двойную бухгалтерию и подделывал документы с целью препроводить владелицу фирмы "Русская красавица" в места, как принято говорить, не столь отдаленные.
Стылый сначала показал, что подозревает итальянскую мафию, ибо она, как известно из мировой художественной литературы и талантливых итальянских кинофильмов, с давних пор использует быстро застывающую водную цементно-песчаную смесь, как испытанное средство избавления от честных тружеников прокуратуры и других правоохранительных органов, в том числе и частного профиля.
Однако Шуру квалифицированно взяли за жабры, и он чистосердечно признался, что вместе с Борисом Михайловичем его похитили с целью получения выкупа, и что Смирнов Евгений Александрович со своей любовницей Башметовой Марьей Ивановной просто оказались в ненужном месте в ненужный час.
Так получилось, что губы и брови одного из фотороботов, составленных Стылым, оказались весьма похожими на губы и брови Василия Григорьевича. После опознания (Шура был вышколенный чекист, и выявить среди честных людей жулика ему не составило труда) подлый бухгалтер загремел на всю катушку.
Стылый покинул больницу первым. И немедленно поехал к Паше Центнеру и все рассказал. Восставший из могилы поздравил восставшего из бетона с освобождением и признался, что ни минуты в таковом исходе событий не сомневался. В конце встречи, уже за коньяком, в теплой беседе, очень похожей на дружескую, Шура (дымя сигарой, естественно) спросил благородного бандита о божественном шансе.
В ответ Паша неохотно выцедил, что данное мистическое явление он называет другими словами и вообще трепаться об этом не следует, потому что "крайняя маза пиздежа не любит". Помолчав, добавил, что имел более высокое мнение об IQ, то есть коэффициенте интеллектуального развития участников поставленной им драмы. К чему было возиться со шкафом, если можно было просто дождаться многолюдного вечера и без всяких там штучек типа порчи ковра и сейфа сбросить бра на пол, подтащить его к себе и без помех, элиминировав неудачу, устроить короткое замыкание с последующим небольшим, но очень дымным пожаром? Тем более, что вилка настенного светильника сидела в розетке намертво и ни при каких обстоятельствах не выскочила бы?
Шура на это замечание глубокомысленно не ответил и перевел разговор на другую тему – он почувствовал, что телесные повреждения, полученные Марьей Ивановной в результате падения сейфа, солью лежат на сердечных ранах его собеседника.
На прощанье Паша Центнер сказал, что следствию по "Бетонному делу" уже придано нужное направление и скорость, и потому ни о чем беспокоится не стоит. Стылый, крепко пожимая тяжелую бандитскую руку, троекратно заверил ее обладателя в абсолютной лояльности к нему своих товарищей.
В ответ на это заявление Паша Центнер вручил Стылому визитку, затем вторую; ее он попросил передать Евгению Александровичу.
– Пусть звякнет, поболтаем о путях и методах борьбы с парниковым эффектом, – сказал он, двусмысленно улыбаясь.
* * *
Марью Ивановну поместили в "Склиф" с диагнозом: "Сочетанная травма. Перелом 10-11 ребер справа. Перелом левой большой берцовой кости в С\3 со смещением. Рваная рана поясничной области справа. Ушиб головного мозга легкой степени. Ушибленная рана головы. Рваная рана левой икры". Через неделю после помещения в больницу ей был сделан остеосинтез левой большой берцовой кости штифтом.
Перед выпиской Марьи Ивановны Смирнов поучил историю болезни, которая завершалась следующими словами: "... Послеоперационный период протекал гладко. Раны зажили. Швы сняты в срок. В настоящее время ходит с помощью костылей. В удовлетворительном состоянии выписывается в РТП. Анализы крови и мочи в пределах нормы. Антитела к ВИЧ и HCV не обнаружены, антиген к HBS не обнаружен. Реакция ИФА и МРП отрицательны".
Последние три предложения истории болезни оказали на Смирнова магическое воздействие, вследствие которого он легко преодолел подспудное мужскую боязнь законного брака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Почему, верю, – не согласился Смирнов, поняв истинную цель предложенного Стылым диспута. – Я верю, что человек необходимо придет к Богу.
– Сомневаюсь... – проговорил Стылый, принявшись делать вторую кошку.
– Конечно, это трудное занятие, идти к богу, но когда-нибудь эта трогательная встреча состоится, – понесло Смирнова, в юности начитавшегося Ницше. – Вот представь, высоко в горах упал дождь, упал на склоны, на скалы, на снег упал, упал и устремился вниз, потому что вода течет только вниз. Устремился вниз, собрался в ручьи, потом в реки, собрался, чтобы влиться в море, само по себе не способное двигаться, то есть по существу мертвое море. А человеческий дождь упал не высоко в горах, он упал в самой низкой низине и потому течь он имеет возможность только вверх. И он течет вверх, медленно, человек за человеком, преодолевая земное притяжение. И, в конце концов, преодолев все камни и уступы, преодолев свою тупость и тяготение к низости, он доберется до самой высокой вершины и станет... Богом, Святым Истинным Богом.
– Богом? – вопросила Мария Ивановна, прекратившая к этому времени плакать.
– Да, Богом, – серьезно ответил Смирнов. – В этом неимоверно трудном течении вверх, люди объединятся духовно, каждый человек станет частичкой общего разума. Там, наверху, этот разум станет бесконечным, он сможет рождать звезды, населять безжизненные их планеты и...
– Сзади у тебя волосы длиннее, – перебил Смирнов Стылый, заключив, что цель развязанного им диспута достигнута. – Знаешь, как их надо скручивать?
– Знаю, – буркнул Смирнов и, сморщившись, выдрал у себя клок волос.
– Пожалуйста, отнесись к этому делу ответственно, – попросил Стылый, не прекращая работу. – Если и эта веревка лопнет, нам хана, никакой бог не поможет.
Мария Ивановна, уже спокойная, вырвала у себя волосок. И по-детски скривилась:
– Больно...
– Отрастут, – засмеялся Стылый. – Волосы, говорят, и после смерти растут.
Через час он не мог без улыбки смотреть на товарищей по несчастью.
– Ты, Маш, сейчас напоминаешь мне одну модную певичку. Видел недавно по телевизору. Она говорила, что заплатила за свою драную прическу триста с лишним баксов.
Мария Ивановна улыбнулась, но не шутке Стылого, а виду Евгения Александровича – его голый череп, то там, то здесь торчащие жиденькие пряди волос цвета соли с перцем, не могли никого оставить равнодушным.
А Смирнов не обращал ни на что внимания, он плел канат, плел для себя. Только он, располагавшийся прямо напротив сейфа, мог полностью задействовать все свои силы.
Первым делом он расплел порвавшуюся веревку, разделил нити на две части и связал их. Затем принялся прясть вырванные волосы. На это ушло четыре часа.
* * *
Первую кошку Смирнов бросал полчаса, вторая и третья закрепились, соответственно, после пятого и второго бросков.
Первая попытка опрокинуть сейф оказалась безуспешной – голубая громадина даже не двинулась.
– Надо настроиться, – сказал Стылый, отдышавшись. – Настрой – это все. Я где-то читал, что в войну, во время атаки, два наших солдата затащили на вершину Сапун-горы восьмидесяти пятимиллиметровую пушку. После боя они не смогли протащить ее и метра.
– Устали... – пробормотал Смирнов.
– Ты коллектив не разлагай... Черт, если бы этот старый еврей не окочурился...
– Он не окочурился, а слинял вовремя... Эмигрировал на тот свет.
Они помолчали. Смирнов смотрел на Бориса Михайловича. Серый, видимо, уже окоченевший предводитель "Северного ветра" вызывал у него сострадание.
– Я знаю, почему у нас не получилось, – нарушил паузу Стылый скрипучим голосом. – Ты Машу жалеешь...
– Ты не жалей меня, – тут же попросила Мария Ивановна, подняв помутневшие глаза на Смирнова. – Я все равно умру скоро...
– Ты хочешь все испортить? – напустился на женщину Смирнов. – Ты хочешь, чтобы мы с Шурой вышли отсюда без тебя? Ты хочешь, чтобы я страдал всю жизнь?
– Ты будешь страдать?
– Конечно, нет. Если ты слиняешь к небесному прокурору, я через неделю женюсь на этой симпатичной стерве. Ты в гробу перевернешься, обещаю! И будешь переворачиваться всякий раз, когда я буду заниматься с ней любовью.
Глаза Марьи Ивановны потемнели. Зрачки сузились.
– Я отдохну минут пятнадцать, и будем тянуть, – наконец, сказала она. – Ты женишься на мне?
– В настоящее время слово "женитьба" у меня ассоциируется только с тобой. Хотя, когда мы отсюда выберемся, я, конечно, хорошо подумаю и только потом соглашусь.
– А если мне переломает ноги?
– То, что мне в тебе нравиться, сломаться не может...
– А если позвоночник? И я стану инвалидом?
– Инвалидами я считаю только тех, у кого с мозгами неприятности.
– Будешь катать в коляске?
– Не буду. Потому что все кончиться хорошо. Этот шкафчик ушибет тебе лишь пару ребрышек, уверен. Ну, и без синяков, конечно, не обойдется. Через час мы отправим этого зануду Стылого просить у Центнера прощения, а сами побежим в твою квартирку...
– Мазать меня йодом, – залилась Мария Ивановна смехом. – А у меня его нет.
– А коньяк есть?
– Конечно.
– Я оболью тебя коньком, а излишек слижу.
Борис Михайлович хотел поморщиться, но вспомнил, что он мертв. За него поморщился Стылый.
– Угар нэпа, да и только, – сказал он и объявил десятиминутную готовность.
* * *
Через одиннадцать минут, ровно в два часа девять минут ночи, несгораемый шкаф упал на Марью Ивановну.
Она закричала.
В глазу Смирнова лопнул кровеносный сосуд.
В лоб Стылого врезался осколок бетонного монолита.
Борис Михайлович не пошевелился.
8. Бетон – он и есть бетон
Падение двухсоткилограммового шкафа не смогло разрушить бетонного блока, сковывающего Марию Иванову.
Блок лишь подался к блоку Смирнова на несколько сантиметров.
Смирнов смог прикоснуться кончиками пальцев к мертвенно-бледным пальчикам потерявшей сознание женщины.
Стылый уперся лбом в ободранный и потому колкий ковролин. Он думал, сможет ли удушить себя собственными руками. Думал, потому что в результате падения сейфа на бетон, бра слетело со стены на подлокотник кресла и разбилось. От короткого замыкания загорелись мягкие ткани кресла и лежавшие на нем одежды Марии Ивановы и Смирнова.
Через пять минут в комнате нечем было дышать.
Через десять минут в дверь квартиры забарабанили.
Через час она была взломана Службой спасения.
Еще через пятнадцать минут приехали пожарные, вызванные Раей по просьбе Смирнова.
За пятьсот долларов, занятых у той же Раи пришедшей в себя Марией Ивановной, они залили из рукава тлеющее кресло, после чего пролили всю квартиру, да так основательно, что ничего уже в ней не могло напомнить о любовном треугольнике, в одном из углов которого мучился и умер Вадимас Ватрушкайкис.
P.S.
К трем часам ночи все трое пленников Центнера были освобождены от бетонных одежд и доставлены в больницу. Милиция, прибывшая вскоре после отъезда пожарных, оставалась в квартире до утра. К счастью, тайную дверь, ведущую в квартиру Марьи Ивановны, они не обнаружили.
На допросе Смирнов сказал, что не знает, как попал в злополучную комнату. Поднимался по лестнице к соседке, споткнулся, потерял сознание, очнулся – гипс, то есть бетон.
Мария Ивановна, допрошенная в больничной палате, сказала, что ничего не помнит и никого не подозревает. Следователь на это заявление заговорщицки улыбнулся и показал выписку из домовой книги. Аккуратным почерком там было написано, что в квартире № 11 прописан некто Абрамчук Василий Григорьевич, и что он же является владельцем жилой площади. На это Мария Ивановна ответила, что, да, у нее есть какие-то трения со своим бухгалтером, но не до такой же степени.
Тем не менее, Василий Григорьевича взяли под стражу. На его марьинской квартире были обнаружены вещественные доказательства, неопровержимо свидетельствовавшие в пользу того, что Василий Григорьевич Абрамчук вел двойную бухгалтерию и подделывал документы с целью препроводить владелицу фирмы "Русская красавица" в места, как принято говорить, не столь отдаленные.
Стылый сначала показал, что подозревает итальянскую мафию, ибо она, как известно из мировой художественной литературы и талантливых итальянских кинофильмов, с давних пор использует быстро застывающую водную цементно-песчаную смесь, как испытанное средство избавления от честных тружеников прокуратуры и других правоохранительных органов, в том числе и частного профиля.
Однако Шуру квалифицированно взяли за жабры, и он чистосердечно признался, что вместе с Борисом Михайловичем его похитили с целью получения выкупа, и что Смирнов Евгений Александрович со своей любовницей Башметовой Марьей Ивановной просто оказались в ненужном месте в ненужный час.
Так получилось, что губы и брови одного из фотороботов, составленных Стылым, оказались весьма похожими на губы и брови Василия Григорьевича. После опознания (Шура был вышколенный чекист, и выявить среди честных людей жулика ему не составило труда) подлый бухгалтер загремел на всю катушку.
Стылый покинул больницу первым. И немедленно поехал к Паше Центнеру и все рассказал. Восставший из могилы поздравил восставшего из бетона с освобождением и признался, что ни минуты в таковом исходе событий не сомневался. В конце встречи, уже за коньяком, в теплой беседе, очень похожей на дружескую, Шура (дымя сигарой, естественно) спросил благородного бандита о божественном шансе.
В ответ Паша неохотно выцедил, что данное мистическое явление он называет другими словами и вообще трепаться об этом не следует, потому что "крайняя маза пиздежа не любит". Помолчав, добавил, что имел более высокое мнение об IQ, то есть коэффициенте интеллектуального развития участников поставленной им драмы. К чему было возиться со шкафом, если можно было просто дождаться многолюдного вечера и без всяких там штучек типа порчи ковра и сейфа сбросить бра на пол, подтащить его к себе и без помех, элиминировав неудачу, устроить короткое замыкание с последующим небольшим, но очень дымным пожаром? Тем более, что вилка настенного светильника сидела в розетке намертво и ни при каких обстоятельствах не выскочила бы?
Шура на это замечание глубокомысленно не ответил и перевел разговор на другую тему – он почувствовал, что телесные повреждения, полученные Марьей Ивановной в результате падения сейфа, солью лежат на сердечных ранах его собеседника.
На прощанье Паша Центнер сказал, что следствию по "Бетонному делу" уже придано нужное направление и скорость, и потому ни о чем беспокоится не стоит. Стылый, крепко пожимая тяжелую бандитскую руку, троекратно заверил ее обладателя в абсолютной лояльности к нему своих товарищей.
В ответ на это заявление Паша Центнер вручил Стылому визитку, затем вторую; ее он попросил передать Евгению Александровичу.
– Пусть звякнет, поболтаем о путях и методах борьбы с парниковым эффектом, – сказал он, двусмысленно улыбаясь.
* * *
Марью Ивановну поместили в "Склиф" с диагнозом: "Сочетанная травма. Перелом 10-11 ребер справа. Перелом левой большой берцовой кости в С\3 со смещением. Рваная рана поясничной области справа. Ушиб головного мозга легкой степени. Ушибленная рана головы. Рваная рана левой икры". Через неделю после помещения в больницу ей был сделан остеосинтез левой большой берцовой кости штифтом.
Перед выпиской Марьи Ивановны Смирнов поучил историю болезни, которая завершалась следующими словами: "... Послеоперационный период протекал гладко. Раны зажили. Швы сняты в срок. В настоящее время ходит с помощью костылей. В удовлетворительном состоянии выписывается в РТП. Анализы крови и мочи в пределах нормы. Антитела к ВИЧ и HCV не обнаружены, антиген к HBS не обнаружен. Реакция ИФА и МРП отрицательны".
Последние три предложения истории болезни оказали на Смирнова магическое воздействие, вследствие которого он легко преодолел подспудное мужскую боязнь законного брака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30