Через минуту четыре эти женщины удалились, как я понял, в дамскую комнату. Вернувшись, прошли мимо. Три из них приятельски лицемерно улыбнулись, лицо четвертой, лицо Наташи было каменным, глаза ее, скользнувшие по мне, как метла по замусоренной мостовой, выражали равнодушное пренебрежение.
39. Вино вместо веревки.
Sic trazit gloria mundi. Мое предприятие рушилось. Воздушный замок таял на глазах и втягивался в кондиционер, как дым сигареты, застывшей в руке презрительной Адели. Я посмотрел на кота, как ученик, получивший двойку за незнание первой колонки таблицы умножения. Кот посмотрел на двоечника с жалостью к себе. Званое же общество, узнавшее о сути момента от сновавшей повсюду Теодоры, увидело в центре внимания второсортного актеришку-жулика, подсунутого им вместо обещанного Брюса Уиллиса.
Пронизанный уничижающими взглядами, я посмотрел на себя со стороны и понял, что меня фактически нет, потому что Наталья прошла мимо. Прошла мимо, унеся с собой мою жизнь. И все, что мне остается после этого делать, так это достойно принять случившееся к сведению и покончить с ней, то есть жизнью, покончить формально.
Поняв это, я сильно засомневался, что у меня получится покончить с существованием, ведь я, в общем-то, жизнелюб и человек, не имеющий предков, умышленно лишивших себя жизни, или легкомысленно пытавшихся с ней расстаться. Зная из популярной литературы, что без подобных предков самоубийство, как правило, не удается или кончается обидными увечьями, я решил сесть куда-нибудь в уголок рядом с баром и до предела сгустить краски.
Это удалось легко, так как Наталья вдесятеро ухудшила владевшее мной настроение, несколько раз пройдя мимо, совершенно не обращая на меня внимания. Направо ее провел накаченный суперменчик типа Сильвестра Сталлоне, владелец нескольких горных приютов в Италии, Швейцарии и Австрии («Потанин — мой приятель», услышал я), налево — молодой режиссер, известный в широких кругах распущенностью нрава и гигантским наследством, которое он безуспешно пытался промотать при помощи женщин. Режиссер был форменным красавцем и вдобавок остроумцем (Наталья от души смеялась, слушая его скабрезные богемные байки). Первое я мог еще перенести — сколько их, красавцев, кругом, и ни одному не позавидуешь, такие они внутренне квелые. Но второе — нет. Чего мужчины не могут проглотить, так это остроумия соперника.
Остроумия соперника… Если бы он был моим соперником, я конечно, нашел бы словесное петушиное перо и вставил ему в одно место, да так, что Наталья сразу бы поняла, с какой курицей имеет дело.
Однако он не был моим соперником, ибо я был для Натальи ничем. Поняв это в который раз, я загадал: если номер двадцатки Теодоры четный, — то тело, мое тело, оставшееся без души, получит шанс добрести до естественной смерти, если нечетным — то ну их к бесу, и душу, тело.
* * *
…Да, я действительно хотел тогда покончить с собой. Чувствую, вы недоверчиво улыбаетесь. Вы недоверчиво улыбаетесь, потому что не видели Натальи. Если бы вам хоть на миг показали солнечный день в раю, и тут же прикрыли плотно врата, сказав, что остаток дней вы проведете во мраке, вязком и вечном, разве вы не приняли бы такого решения, или, по крайней мере, не подумали бы о нем?
Нет, я не представлял тогда, как без нее жить.
Не представлял, как вернусь в свою квартиру.
Не представлял, как буду бродить по ней, неприкаянный.
Не представлял, как буду звонить бывшей любовнице, звонить, как ни в чем не бывало, как буду лгать, что люблю только ее, а эта женщина была лишь жирной чернильной чертой, которой жизнь подчеркнула такое значащее для меня имя «Теодора».
* * *
Конечно, номер Теодориной купюры был нечетным. Я предчувствовал это, потому и затеял гадание. Уберегло меня от смерти шампанское (настоятельно рекомендую его потенциальным самоубийцам) и, само собой, воображение. Избрав орудием суицида убойный электрический пистолет фон Блада (веревка и яд казались мне тогда незаслуженными), я направился в мастерскую последнего, где пистолет находился, и по пути сел на корточки перед котом, чтобы проститься перед самой дальней в мире дорогой. Эдгар смотрел ободряюще, наверняка он думал: «Наконец-то я увижу настоящий мужской поступок».
Несомненно, это его желто-пронзительные глаза, глаза, несомненно, генетически измененные, помогли моему воображению нарисовать красочную картинку, в которой мы вместе кончаем счеты с жизнью. Явственно я увидел две хорошо намыленные петли, свешивающиеся с высокой перекладины, две табуретки (одна высокая, другая низкая), увидел, как мы на них стоим, привыкая, несколько минут, затем вздыхаем огорченно, поминая свою бестолковость злым тихим словом и решительно спрыгиваем в самую глубокую пропасть в мире. И вот, на веревках болтаемся уже не мы, а наши бренные оболочки. Бренная оболочка Эдгара показалась мне смешной, к тому же я вспомнил, как, возвращаясь в электричке со смотрин теткиного наследства, обдумывал его повешение:
«Голова большая, из петли не выскользнет.
Шея толстая, упитанная — ей предстоит стать много тоньше.
Тело мускулистое — представляю, как оно повиснет окоченевшей на холодном ветру половой тряпкой».
Я улыбнулся воспоминаниям. Прошло-то всего ничего, а сколько всего было! Нет, все-таки жизнь прекрасная штука! Всегда одарит тем, что и представить невозможно, даже за день до доставки на дом очередного ее презента.
Понятно, с такими мыслями невозможно наложить на себя рук. Погладив кота с любовью и по-хозяйски, я удалился в свои апартаменты и принялся напиваться. И преуспел в этом, как ни в чем прежде. Когда на следующий день Стефан Степанович потащил меня в кабинет хозяина, потащил, причитая:
— Никогда прежде, никогда прежде в этом доме не было милиции при исполнении, — я никак не мог вспомнить, где я, кто я, и почему этот мужчина в расшитой золотом ливрее против воли куда-то тащит мое тело.
40. Подводят под статью.
Милиционер, представившийся майором Крюковым, деликатно подождал, пока мои физиологические системы обретут более-менее рабочее состояние, и сообщил, что Наталья Владимировна Воронова бесследно исчезла, и ее нигде не могут найти.
— Последней ее видел ваш швейцар, — сказал майор, чем-то подспудным походивший на крюк для развески туш, на котором, чувствовалось мне остро, я неминуемо повисну. — Вчера, в 23-45 он выпустил ее из замка. Дежурный ваш шофер, сидевший в машине за воротами, утверждает, что в 23-48 вроде бы видел стройную женщину в красном коротком платье и норковой шубке, уходившую по проезду в сторону шоссе. Наталья Владимировна, насколько мне известно, пришла на вечер в норковой шубке и красном платье.
Тут до меня дошло, что девушка моей мечты ушла, исчезла, может быть, ее даже убили. Кто?!!
Я вмиг отрезвел.
Сердце застучало.
В голове застучало тоже.
Милиционер сверлил ее (мою голову) оптимистичными светло-голубыми глазами, видимо не зная, что сверлить надо жутко черными, или, в крайнем случае, красными, как у меня.
— Вы можете что-нибудь сообщить нам по этому поводу? — спросил он, отчаявшись наделать в моем вялом теле дырок. — Кстати, вы можете быть со мной откровенным, так как расследование мне поручил хорошо известный вам Николай Иванович Шкуров-Безуглый. Он же просил передать, что существуют лица женской национальности, которые будут рады, если вы в течение длительного времени с пользой для общества отдохнете в местах не столь отдаленных.
Я посмотрел на часы. 13-50.
Подумал: «Увел, небось, Эдичка, куда-нибудь в кабинет. После того, как поводил по крыше, то есть по местам своей боевой славы».
Спросил, налившись по воротник ревностью:
— А в замке ее искали?
В кабинет, постучавшись, вошли двое. Те самые, которые когда-то отправляли меня в нирвану, а Эдичку мочили в сливном бачке. Настроение улучшилось, ибо лица у телохранителей были битыми — казалось, над ними поработали сведенные в творческую бригаду кулачные мастера Брюс Ли, Сигал, Ван Дамм, еще один рейнджер из Техаса, фамилии не помню.
— Ну, что? — подался к ним майор.
— Ничего, — стал отвечать телохранитель с заплывшим правым глазом. — Обыскали все. Подвалы у них тут, конечно, интересные, хоть экскурсию приводи из ПТУ маньяков, но ни Натальи Владимировны, ни ее следов, наши ребята не обнаружили. Кстати, полчаса назад пришла уборщица Нюра, она живет через дорогу в служебном корпусе. Она сказала, что видела, как Наталья Владимировна в 11-50 села в «Жигули» песочного цвета и уехала в сторону Москвы. За рулем машины сидел человек в большой кепке.
— Какой модели? — осел в кресле майор.
— Вы умеете в виду модель кепки? — уточнил телохранитель с заплывшим левым глазом.
— Нет, модель «Жигулей», — майор был непроницаем.
— Моделей эта уборщица не разумеет.
— А на крыше искали? — спросил я, морщась от спазма головной боли.
— Вы имеете в виду крышу машины? — пристально посмотрел оперативник.
— Нет, замка.
Я почувствовал себя безнадежным пациентом психиатрической клиники. Когда на тебя смотрят люди и видят идиота, таковым себя и чувствуешь. Так же как чувствуют себя певцами певцы, лишенные голоса, и чувствуют гениями политики, напрочь лишенные интеллекта.
— А почему вы думаете, что Наталью Владимировну следует искать на крыше здания? — невозмутимо осведомился майор, которому, видимо, приходилось проводить следственные действия и в сумасшедших домах.
— Они с моим котом большие друзья, — потупил я взор. — А коты, как вы знаете, большие любители крыш.
Боль неожиданно отпустила, но голова оставалась чугунной. В ней попеременно сменяли друг друга образы Натальи — живой и мертвой, крюк для развески туш, добрая кружка пива, которая могла бы чудодейственно сделать мои мозги хотя бы деревянными.
— Да, с вами не соскучишься, — проговорил майор и, посверлив меня с минуту, принялся черкать в блокноте.
Когда он переворачивал третий листок, вошел человек в замаранной пылью защитной форме.
— На чердаке и крыше пропавшая не обнаружена, — сообщил он, дождавшись майорского внимания. — Мы опросили служащих замка, и трое из них показали, что вчера, примерно в 19-35, одна из гостей, по приметам Наталья Владимировна, проследовала по пожарной лестнице на чердак, а затем на крышу — садовник это видел. Ее сопровождал черный кот по кличке… — человек в защитной форме полистал записную книжку, — Эдгар Эдуард Фелис Эсквайр. Пробыли они там до 11-05…
— Вы что-то хотите добавить? — милиционер был физиономистом.
— Да… То есть нет… — смешался человек в замаранной пылью защитной форме.
— Говорите.
— Ну, они разговаривали…
— Кто разговаривал?
— Кот с Натальей Владимировной… — «Сумасшедший дом!» — подумал майор.
— Может быть, Наталья Владимировна с котом?
— Может быть. Но мне сказали, что они разговаривали.
— Хорошо. Все, кроме гражданина Смирнова, свободны, — отправил майор докладчиков. Когда они покинули кабинет, уставился профессиональным взглядом в мою распухшую личность и, выдержав паузу, спросил.
— Ну так как? Имеете вы, что нам сообщить?
— По поводу кота?
— И по поводу кота тоже.
— С ним действительно можно разговаривать… Если расслабится от самоуважения. И тогда со стороны кажется, что ты сумасшедший. Потому что он отвечает по человечески, телепатически конечно, переспрашивает, перебивает иронизирует.
— Понятно… — проговорил майор так, как будто сам накануне обсуждал со своим Васькой криминогенную ситуацию в Кунцевском районе. А что вы можете сказать насчет Натальи Владимировны?
— Только то, что, она душевно совершенно здорова.
— Что еще?
— Судя по всему, вы зря ищите ее в замке…
— Они ищут ее в замке, потому как наливочка у нас очень уж хороша, не правда ли Пал Палыч? — неожиданно появившись, Надежда встала за моим креслом.
— Да-с, пробовал, пробовал, — масляно заулыбался майор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
39. Вино вместо веревки.
Sic trazit gloria mundi. Мое предприятие рушилось. Воздушный замок таял на глазах и втягивался в кондиционер, как дым сигареты, застывшей в руке презрительной Адели. Я посмотрел на кота, как ученик, получивший двойку за незнание первой колонки таблицы умножения. Кот посмотрел на двоечника с жалостью к себе. Званое же общество, узнавшее о сути момента от сновавшей повсюду Теодоры, увидело в центре внимания второсортного актеришку-жулика, подсунутого им вместо обещанного Брюса Уиллиса.
Пронизанный уничижающими взглядами, я посмотрел на себя со стороны и понял, что меня фактически нет, потому что Наталья прошла мимо. Прошла мимо, унеся с собой мою жизнь. И все, что мне остается после этого делать, так это достойно принять случившееся к сведению и покончить с ней, то есть жизнью, покончить формально.
Поняв это, я сильно засомневался, что у меня получится покончить с существованием, ведь я, в общем-то, жизнелюб и человек, не имеющий предков, умышленно лишивших себя жизни, или легкомысленно пытавшихся с ней расстаться. Зная из популярной литературы, что без подобных предков самоубийство, как правило, не удается или кончается обидными увечьями, я решил сесть куда-нибудь в уголок рядом с баром и до предела сгустить краски.
Это удалось легко, так как Наталья вдесятеро ухудшила владевшее мной настроение, несколько раз пройдя мимо, совершенно не обращая на меня внимания. Направо ее провел накаченный суперменчик типа Сильвестра Сталлоне, владелец нескольких горных приютов в Италии, Швейцарии и Австрии («Потанин — мой приятель», услышал я), налево — молодой режиссер, известный в широких кругах распущенностью нрава и гигантским наследством, которое он безуспешно пытался промотать при помощи женщин. Режиссер был форменным красавцем и вдобавок остроумцем (Наталья от души смеялась, слушая его скабрезные богемные байки). Первое я мог еще перенести — сколько их, красавцев, кругом, и ни одному не позавидуешь, такие они внутренне квелые. Но второе — нет. Чего мужчины не могут проглотить, так это остроумия соперника.
Остроумия соперника… Если бы он был моим соперником, я конечно, нашел бы словесное петушиное перо и вставил ему в одно место, да так, что Наталья сразу бы поняла, с какой курицей имеет дело.
Однако он не был моим соперником, ибо я был для Натальи ничем. Поняв это в который раз, я загадал: если номер двадцатки Теодоры четный, — то тело, мое тело, оставшееся без души, получит шанс добрести до естественной смерти, если нечетным — то ну их к бесу, и душу, тело.
* * *
…Да, я действительно хотел тогда покончить с собой. Чувствую, вы недоверчиво улыбаетесь. Вы недоверчиво улыбаетесь, потому что не видели Натальи. Если бы вам хоть на миг показали солнечный день в раю, и тут же прикрыли плотно врата, сказав, что остаток дней вы проведете во мраке, вязком и вечном, разве вы не приняли бы такого решения, или, по крайней мере, не подумали бы о нем?
Нет, я не представлял тогда, как без нее жить.
Не представлял, как вернусь в свою квартиру.
Не представлял, как буду бродить по ней, неприкаянный.
Не представлял, как буду звонить бывшей любовнице, звонить, как ни в чем не бывало, как буду лгать, что люблю только ее, а эта женщина была лишь жирной чернильной чертой, которой жизнь подчеркнула такое значащее для меня имя «Теодора».
* * *
Конечно, номер Теодориной купюры был нечетным. Я предчувствовал это, потому и затеял гадание. Уберегло меня от смерти шампанское (настоятельно рекомендую его потенциальным самоубийцам) и, само собой, воображение. Избрав орудием суицида убойный электрический пистолет фон Блада (веревка и яд казались мне тогда незаслуженными), я направился в мастерскую последнего, где пистолет находился, и по пути сел на корточки перед котом, чтобы проститься перед самой дальней в мире дорогой. Эдгар смотрел ободряюще, наверняка он думал: «Наконец-то я увижу настоящий мужской поступок».
Несомненно, это его желто-пронзительные глаза, глаза, несомненно, генетически измененные, помогли моему воображению нарисовать красочную картинку, в которой мы вместе кончаем счеты с жизнью. Явственно я увидел две хорошо намыленные петли, свешивающиеся с высокой перекладины, две табуретки (одна высокая, другая низкая), увидел, как мы на них стоим, привыкая, несколько минут, затем вздыхаем огорченно, поминая свою бестолковость злым тихим словом и решительно спрыгиваем в самую глубокую пропасть в мире. И вот, на веревках болтаемся уже не мы, а наши бренные оболочки. Бренная оболочка Эдгара показалась мне смешной, к тому же я вспомнил, как, возвращаясь в электричке со смотрин теткиного наследства, обдумывал его повешение:
«Голова большая, из петли не выскользнет.
Шея толстая, упитанная — ей предстоит стать много тоньше.
Тело мускулистое — представляю, как оно повиснет окоченевшей на холодном ветру половой тряпкой».
Я улыбнулся воспоминаниям. Прошло-то всего ничего, а сколько всего было! Нет, все-таки жизнь прекрасная штука! Всегда одарит тем, что и представить невозможно, даже за день до доставки на дом очередного ее презента.
Понятно, с такими мыслями невозможно наложить на себя рук. Погладив кота с любовью и по-хозяйски, я удалился в свои апартаменты и принялся напиваться. И преуспел в этом, как ни в чем прежде. Когда на следующий день Стефан Степанович потащил меня в кабинет хозяина, потащил, причитая:
— Никогда прежде, никогда прежде в этом доме не было милиции при исполнении, — я никак не мог вспомнить, где я, кто я, и почему этот мужчина в расшитой золотом ливрее против воли куда-то тащит мое тело.
40. Подводят под статью.
Милиционер, представившийся майором Крюковым, деликатно подождал, пока мои физиологические системы обретут более-менее рабочее состояние, и сообщил, что Наталья Владимировна Воронова бесследно исчезла, и ее нигде не могут найти.
— Последней ее видел ваш швейцар, — сказал майор, чем-то подспудным походивший на крюк для развески туш, на котором, чувствовалось мне остро, я неминуемо повисну. — Вчера, в 23-45 он выпустил ее из замка. Дежурный ваш шофер, сидевший в машине за воротами, утверждает, что в 23-48 вроде бы видел стройную женщину в красном коротком платье и норковой шубке, уходившую по проезду в сторону шоссе. Наталья Владимировна, насколько мне известно, пришла на вечер в норковой шубке и красном платье.
Тут до меня дошло, что девушка моей мечты ушла, исчезла, может быть, ее даже убили. Кто?!!
Я вмиг отрезвел.
Сердце застучало.
В голове застучало тоже.
Милиционер сверлил ее (мою голову) оптимистичными светло-голубыми глазами, видимо не зная, что сверлить надо жутко черными, или, в крайнем случае, красными, как у меня.
— Вы можете что-нибудь сообщить нам по этому поводу? — спросил он, отчаявшись наделать в моем вялом теле дырок. — Кстати, вы можете быть со мной откровенным, так как расследование мне поручил хорошо известный вам Николай Иванович Шкуров-Безуглый. Он же просил передать, что существуют лица женской национальности, которые будут рады, если вы в течение длительного времени с пользой для общества отдохнете в местах не столь отдаленных.
Я посмотрел на часы. 13-50.
Подумал: «Увел, небось, Эдичка, куда-нибудь в кабинет. После того, как поводил по крыше, то есть по местам своей боевой славы».
Спросил, налившись по воротник ревностью:
— А в замке ее искали?
В кабинет, постучавшись, вошли двое. Те самые, которые когда-то отправляли меня в нирвану, а Эдичку мочили в сливном бачке. Настроение улучшилось, ибо лица у телохранителей были битыми — казалось, над ними поработали сведенные в творческую бригаду кулачные мастера Брюс Ли, Сигал, Ван Дамм, еще один рейнджер из Техаса, фамилии не помню.
— Ну, что? — подался к ним майор.
— Ничего, — стал отвечать телохранитель с заплывшим правым глазом. — Обыскали все. Подвалы у них тут, конечно, интересные, хоть экскурсию приводи из ПТУ маньяков, но ни Натальи Владимировны, ни ее следов, наши ребята не обнаружили. Кстати, полчаса назад пришла уборщица Нюра, она живет через дорогу в служебном корпусе. Она сказала, что видела, как Наталья Владимировна в 11-50 села в «Жигули» песочного цвета и уехала в сторону Москвы. За рулем машины сидел человек в большой кепке.
— Какой модели? — осел в кресле майор.
— Вы умеете в виду модель кепки? — уточнил телохранитель с заплывшим левым глазом.
— Нет, модель «Жигулей», — майор был непроницаем.
— Моделей эта уборщица не разумеет.
— А на крыше искали? — спросил я, морщась от спазма головной боли.
— Вы имеете в виду крышу машины? — пристально посмотрел оперативник.
— Нет, замка.
Я почувствовал себя безнадежным пациентом психиатрической клиники. Когда на тебя смотрят люди и видят идиота, таковым себя и чувствуешь. Так же как чувствуют себя певцами певцы, лишенные голоса, и чувствуют гениями политики, напрочь лишенные интеллекта.
— А почему вы думаете, что Наталью Владимировну следует искать на крыше здания? — невозмутимо осведомился майор, которому, видимо, приходилось проводить следственные действия и в сумасшедших домах.
— Они с моим котом большие друзья, — потупил я взор. — А коты, как вы знаете, большие любители крыш.
Боль неожиданно отпустила, но голова оставалась чугунной. В ней попеременно сменяли друг друга образы Натальи — живой и мертвой, крюк для развески туш, добрая кружка пива, которая могла бы чудодейственно сделать мои мозги хотя бы деревянными.
— Да, с вами не соскучишься, — проговорил майор и, посверлив меня с минуту, принялся черкать в блокноте.
Когда он переворачивал третий листок, вошел человек в замаранной пылью защитной форме.
— На чердаке и крыше пропавшая не обнаружена, — сообщил он, дождавшись майорского внимания. — Мы опросили служащих замка, и трое из них показали, что вчера, примерно в 19-35, одна из гостей, по приметам Наталья Владимировна, проследовала по пожарной лестнице на чердак, а затем на крышу — садовник это видел. Ее сопровождал черный кот по кличке… — человек в защитной форме полистал записную книжку, — Эдгар Эдуард Фелис Эсквайр. Пробыли они там до 11-05…
— Вы что-то хотите добавить? — милиционер был физиономистом.
— Да… То есть нет… — смешался человек в замаранной пылью защитной форме.
— Говорите.
— Ну, они разговаривали…
— Кто разговаривал?
— Кот с Натальей Владимировной… — «Сумасшедший дом!» — подумал майор.
— Может быть, Наталья Владимировна с котом?
— Может быть. Но мне сказали, что они разговаривали.
— Хорошо. Все, кроме гражданина Смирнова, свободны, — отправил майор докладчиков. Когда они покинули кабинет, уставился профессиональным взглядом в мою распухшую личность и, выдержав паузу, спросил.
— Ну так как? Имеете вы, что нам сообщить?
— По поводу кота?
— И по поводу кота тоже.
— С ним действительно можно разговаривать… Если расслабится от самоуважения. И тогда со стороны кажется, что ты сумасшедший. Потому что он отвечает по человечески, телепатически конечно, переспрашивает, перебивает иронизирует.
— Понятно… — проговорил майор так, как будто сам накануне обсуждал со своим Васькой криминогенную ситуацию в Кунцевском районе. А что вы можете сказать насчет Натальи Владимировны?
— Только то, что, она душевно совершенно здорова.
— Что еще?
— Судя по всему, вы зря ищите ее в замке…
— Они ищут ее в замке, потому как наливочка у нас очень уж хороша, не правда ли Пал Палыч? — неожиданно появившись, Надежда встала за моим креслом.
— Да-с, пробовал, пробовал, — масляно заулыбался майор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39