Это в голливудском кино показывают, как двухсот пятидесятифунтовые дяди от прямого удара в челюсть улетают к атлантическому побережью на первой космической скорости. А в жизни все не так, в жизни они просто опрокидываются, ударяясь затылком — если хорошенько получили в лоб, или падают мешком — если по локоть, желательно снизу вверх, приняли в печень хорошо сжатый кулак.
Вова упал навзничь, Наташа, захлопала в ладоши, кот сказал «мяу» в смысле сдержанного одобрения, и я кинулся развивать успех.
55. Не люблю пыток и насилия…
Часто так бывает. Уже нет сомнений, что ты победитель, чемпион. Что ты Наполеон в периоде до русской компании 1812-го года или в течение «Ста дней», ты на Эвересте, на Северном полюсе, в Кремлевской стене, новостях, олимпийском пьедестале, в сплетнях даже, и вдруг, раз, щелчок, кто-то наверху или внизу переключает тумблер, и на тебя бояться наступить и зажимают нос.
Я элементарно поскользнулся на паркете, и Володя, которого отчислили из школы милиции за чтение по складам в зрелом возрасте, хотя по физической подготовке у него была твердая четверка, ударил мою непутевую голову бутылкой из-под «Кьянти». Знал бы я, что так все обернется, то давеча не оставил бы, как воспитанный человек, вина на донышке, а выпил бы досуха. А так упал весь в вине пополам с кровью — обидно. Очнулся — вообще тоска. Волосы в крови, Наталья привязана, сущей княжной Таракановой затравленно смотрит, я тоже привязан, а они — как красные кхмеры, нет, те на круг мелковаты, на центнер трое потянут, они, как гестаповцы искушенные, пытливо смотрят, думая, как уделать так, чтобы пожалел, что мать родная на свет родилась.
Наталью они прикрепили к Меркурию в крылатых сандалиях, дорожной шляпе и с жезлом в руках, я не говорил, что он в углу нашего гнездышка стоял, целиком бронзовый и потому очень тяжелый. Не понимаю, почему они в спальню Меркурия в полный рост поставили и в дорожной шляпе, а не Венеру, или, в крайнем случае, Париса, или каких-нибудь амуров с купидонами. Хотя, что тут понимать — деньги у них юбер аллес, а Меркурий по финансам большой специалист. Лично я Пана бы поставил — веселый дядька, на вино охотник, да и женщинами не брезговал.
Вот такими мыслями по части интерьера и прикладной философии я пробавлялся, чтобы о Наташе мучительно не размышлять. Сидела она, свет моих очей, чернее ночи, сидела, стараясь на меня не смотреть по причине абсолютной потери женского доверия. Ну и зря. В таких моментах надо быть как кулак, если даже один привязан к Меркурию, а другой к ножке кровати, которую (кровать, конечно) он так и не смог использовать в полной мере, как мебельный базис любовных отношений.
Честно говоря, мне было не по себе. Вова волком брянским смотрел, вынашивая оригинальные насильнические планы, Володя сосредоточенно потирал руки, предвкушая, как на меня их наложит, Наталья тихонечко скулила, да и сам дураком себя остро чувствовал — надо же на ровном месте поскользнуться, ведь даже банановой корки не было.
Вот попал! Не люблю пыток и насилия — телевизор всегда выключаю, когда в нем на полоски людей режут или просто откровенно издеваются, одно «Криминальное чтиво» смотрю, вплоть до подвального эпизода с черным часом черного Марселаса. А тут сюжет не выключишь, тут надо до конца смотреть.
Ну я и смотрел. А чтоб не так больно было, малодушно думал, почему они мной первым занялись (в «Чтиве» извращенцы тоже думали, с кого начать — с Марселаса или Буча). Думал, потому что я, будь на их месте (не извращенцев, а телохранителей), конечно, на себя бы плюнул и занялся вплотную Натальей.
Думал, в общем, думал и придумал, что они год ее усилено охраняли как тотем, и тотемные чувства при выборе объекта пытки сыграли охранительную роль. Такой итог размышлений не пришелся мне, знавшему, что такое бритва Оккама, по вкусу. И, поразмыслив еще, я выдвинул гипотезу, что Вова с Володей просто побаиваются папашу Натальи Владимировны, побаиваются чисто по-советски, как никак он в торговую сеть из органов пришел, в которых бывших не бывает. Эта, гипотеза, ну, что я из-за органов страдаю, со всех сторон была материалистичной, и я ее принял к исполнению и сразу же начал говорить Вове с Володей (правда, безответно), что папаша Натальи Владимировны точно их найдет, чтобы похоронить в бетоне самой крепкой российской марки.
А что касается эмпирики, то думаю, зря я их задевал по части недостатка оригинальности. Если бы не задевал, надавали бы по голове, по печени, по тем самым органам, которые берегут пуще глаза. А так они такое на закуску придумали, я чуть не выругался при любимой женщине.
Что придумали? Да вино стали хамски глушить! Демонстративно! С тонами весенних цветов, послевкусием, пикантной горчинкой в финале и так далее. Лучше бы сразу жечь начали. Зажигалкой. Представляете свиную рожу с зажигалкой в руке, свиную небритую рожу от которой несет португальским портвейном девяносто шестого года?
Но я терпел. Наталья все-таки нет-нет и посматривала, да и Эдгар-Эдичка фактически воодушевлял. Этот мужественный кот, видимо в благодарность за превращение (жаль ненадолго) Вовы в самый что ни на есть мешок отрубей, подобрался под кроватью к связанным моим рукам и грыз путы, как воспитанная собака грызет кость — с достоинством и обстоятельно. Не торопясь, грыз, обстоятельно, потому что в спешке ничего бы не вышло: кошачьи зубы — не собачьи. Да и не грыз, а ниточка за ниточкой вытягивал посконную крепость из пеньковой веревки, бывшей у Вовы на вооружении.
Выдержка у него, надо сказать, не чета моей, да и португальскому портвейну девяносто шестого года до нее, как до Хургады пешком. Представляете, мне уши зажигалкой жгут, а он ноль внимания на неприятный запах и боли в моем организме, и ниточку так за ниточкой выдергивает, неторопливо, как в пенсионном возрасте пасьянс в восьмисотый раз раскладывают. Лишь однажды вслед за мной дернулся, когда волосы от той самой зажигалки на голове вспыхнули — зря, значит, их мыл. Оставил бы паутину и грязь из сантехнического короба, не стал на ноль обгоревшим. А они смеялись. А что? Я сам бы смеялся, если бы у них прическа с бровями вкупе сгорела, и стали бы они как Спартак Мишулин в роли Саида в «Белом солнце пустыни». Ну, я это так к слову, ибо в упор не помню, сколько волос у Саида было.
* * *
После бритья головы при помощи зажигалки они опять вино пили. Из горлышка, плебеи. Они пили из горла замечательное вино, кот грыз, а Наталья хныкала.
Я ее понимаю. Если бы ее выход предполагался в интимной обстановке, то есть без свидетелей, это бы еще ничего, ведь грех — это когда на людях. А терпеть этих хамов сексуально, да еще под наблюдением (экран телевизионный у Надежды в два обхвата) — это слишком для молодой девушки. Вот и скулила потихоньку, меня вконец морально разлагая. Ну, не вконец. Я, конечно, не Миша, повоевавший во всех горячих точках, но кое-что в жизни видел и кое-чему научился. Да и не кое-чему, а одному — научился в истерике не биться, когда она ни к чему, а терпеть. Делать паузу. Кушать «Твикс» под дулом пистолета и на табуретке под виселицей.
Как научился? Да постепенно. Еще в студенчестве, на производственной практике, лавина ночью зашумела, все выскочили, а я в палатке остался — пригрелся в спальном-то мешке до практически полного равнодушия к силам природы. Так меня, нервно не дергавшегося, на второй день откопали, а тех только весной. Потом, уже в работе, паузу шлифовал. На геологоразведке. Полста зеков у меня было в разных специалистах. Шаг неверный, слово, и все, не начальник ты уважаемый, а шестерка.
А недавно, за рубежом, два дня полз по пустыне с дикарским копьем в груди. Да с дикарским — там диких до сих пор полно, хоть и ходят все с телефонами и коротковолновыми приемничками. И больно не было. Потому что знал, что боль человек сам из себя производит. Почти как экскременты. Если вы скажете себе в трудную минуту: «Все, сейчас обделаюсь», так точно обделаетесь. А если мысленно рукой махнете: «Фигня, добегу», так точно сидеть вам на унитазе, как король на именинах. Я это к тому, что если уступишь себе и заверещишь: «Ой, как больно!», так точно будет больно. Так что холоден я был, как труп в стадии разложения, и Наталью это потихоньку укрепило.
— Как ты, милый? Не очень больно? — даже поинтересовалась, после того как эти двое, вспомнив «Лимонадного Джо», штопор в мою грудину вкрутили. Приятно так для слуха поинтересовалась, голос так очаровательно модулируя.
— Да нет, — ответил я, — все это пустяки, лишь бы чего лишнего не отрезали, ведь разлюбишь потом.
Это я не по глупости ляпнул, а намеренно, потому что Эдичка уже почти закончил веревку грызть, и мне нужна была пауза, чтобы набраться кислороду и настоящей мужской злости. И получил эту паузу. Крутанув штопор еще по разу, Вова с Володей стали обсуждать, что и чем резать. Когда они решили начать сверху, с ушей, да, с ушей… в Афгане мне ведь их почти отрезали моджахеды чертовы, но до конца не вышло, вырвался в эндшпиле и добрался-таки до своих в чалме трофейной. Нет, вы чего там культово-хирургического не подумайте: чалму я одел не из вновь приобретенных религиозных соображений, а чтоб лопухов, то есть ушей распухших, не оставить на кустах колючих, как Иа-Иа хвост.
Так о чем я? Опять заболтался… Ах, да… В общем, когда Вова с Володей решили начать сверху, с ушей, и Вова пошел за ножичком к своему пиджаку, холуйско-малиновому, я на Володю бросился. Тот, конечно, не ожидал такого поворота событий, и я технично врезал ему в солнечное сплетение, а потом, когда он согнулся — замком по затылку и тут же коленкой в рожу, сильно очень и обидно, так что бедняга опрокинулся и лег навзничь с сочетанными травмами. Пока Вова ко мне с ножиком в руке летел, я смотрел на поверженного с любопытством — такая детская обида была у него в глазах, не описать, я, знаете ли, чуть сентиментально не прослезился.
А вот с Вовой неинтересно получилось. Паркет, во-первых, не подвел, а во-вторых, он удивился, почему это я пера не боюсь. Поздно понял, почему. Когда приблизился ко мне на безопасное для себя расстояние, я руку к нему протянул, и пальцем поманил:
— Цыпа, цыпа, цыпа.
От этой наглости моральное его разложение приблизилось к критическому уровню, и кот, доселе выжидавший беспроигрышной ситуации, прыгнул на него сзади. Прямо на голову, да так, что все двадцать шесть когтей без поживы не остались. Сначала я хотел ему помочь, но Эдичка глянул мельком: «Он мой!» и, хищно шипя, на пол добычу повалил — веса в нем дай бог, да каждый коготь по воздействию, считай, килограмм сверху.
Выиграл он вчистую, я даже удара испугался — Вова минут двадцать труп трупом лежал, пришлось пощечин надавать и даже портвейном в лицо брызгать. Но ничего, оклемался, осознал ситуацию и уполз в дальний угол раны зализывать, уполз, героически прихватив с собой товарища. А я к Наталье пошел, скромно улыбаясь, освободил ее от Меркурия, а она меня от штопора.
Видели бы вы ее глаза, когда она его пальчиками своими нежными выкручивала.
56. Шансов не было.
Так нас стало пятеро. Мы с Наташей, кот да Вова с Володей, связанные хорошей пеньковой веревкой.
Эдгар-то ничего, понял, — кот ведь, — что мы с девушкой не прочь уединиться после всего, и под кровать незаметно ушел, а эти…
Эти смотрели, и в их глазах злорадствовало эротическое любопытство. Представьте, что в вашем с любимой гнездышке, пусть камере со всеми удобствами, поселились, — хоть в туалете, — два человека, один с зоотехническим образованием в классе фортепиано, другой — милиционер недоделанный с двойкой по чистописанию. Они знают, что вас тянет друг к другу, что весь свет вам лишен, и потому смотрят, побежденные вами, смотрят, расплачиваясь за унижение…
Я сумел взять себя в руки, в этом мне помогли рюмка хорошего портвейна и мысль, что в философском смысле нет существенного различия между непосредственным наблюдением, и наблюдением при помощи скрытых камер, к тому же живое наблюдение, в сущности справедливее, ибо напрочь лишает иллюзий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Вова упал навзничь, Наташа, захлопала в ладоши, кот сказал «мяу» в смысле сдержанного одобрения, и я кинулся развивать успех.
55. Не люблю пыток и насилия…
Часто так бывает. Уже нет сомнений, что ты победитель, чемпион. Что ты Наполеон в периоде до русской компании 1812-го года или в течение «Ста дней», ты на Эвересте, на Северном полюсе, в Кремлевской стене, новостях, олимпийском пьедестале, в сплетнях даже, и вдруг, раз, щелчок, кто-то наверху или внизу переключает тумблер, и на тебя бояться наступить и зажимают нос.
Я элементарно поскользнулся на паркете, и Володя, которого отчислили из школы милиции за чтение по складам в зрелом возрасте, хотя по физической подготовке у него была твердая четверка, ударил мою непутевую голову бутылкой из-под «Кьянти». Знал бы я, что так все обернется, то давеча не оставил бы, как воспитанный человек, вина на донышке, а выпил бы досуха. А так упал весь в вине пополам с кровью — обидно. Очнулся — вообще тоска. Волосы в крови, Наталья привязана, сущей княжной Таракановой затравленно смотрит, я тоже привязан, а они — как красные кхмеры, нет, те на круг мелковаты, на центнер трое потянут, они, как гестаповцы искушенные, пытливо смотрят, думая, как уделать так, чтобы пожалел, что мать родная на свет родилась.
Наталью они прикрепили к Меркурию в крылатых сандалиях, дорожной шляпе и с жезлом в руках, я не говорил, что он в углу нашего гнездышка стоял, целиком бронзовый и потому очень тяжелый. Не понимаю, почему они в спальню Меркурия в полный рост поставили и в дорожной шляпе, а не Венеру, или, в крайнем случае, Париса, или каких-нибудь амуров с купидонами. Хотя, что тут понимать — деньги у них юбер аллес, а Меркурий по финансам большой специалист. Лично я Пана бы поставил — веселый дядька, на вино охотник, да и женщинами не брезговал.
Вот такими мыслями по части интерьера и прикладной философии я пробавлялся, чтобы о Наташе мучительно не размышлять. Сидела она, свет моих очей, чернее ночи, сидела, стараясь на меня не смотреть по причине абсолютной потери женского доверия. Ну и зря. В таких моментах надо быть как кулак, если даже один привязан к Меркурию, а другой к ножке кровати, которую (кровать, конечно) он так и не смог использовать в полной мере, как мебельный базис любовных отношений.
Честно говоря, мне было не по себе. Вова волком брянским смотрел, вынашивая оригинальные насильнические планы, Володя сосредоточенно потирал руки, предвкушая, как на меня их наложит, Наталья тихонечко скулила, да и сам дураком себя остро чувствовал — надо же на ровном месте поскользнуться, ведь даже банановой корки не было.
Вот попал! Не люблю пыток и насилия — телевизор всегда выключаю, когда в нем на полоски людей режут или просто откровенно издеваются, одно «Криминальное чтиво» смотрю, вплоть до подвального эпизода с черным часом черного Марселаса. А тут сюжет не выключишь, тут надо до конца смотреть.
Ну я и смотрел. А чтоб не так больно было, малодушно думал, почему они мной первым занялись (в «Чтиве» извращенцы тоже думали, с кого начать — с Марселаса или Буча). Думал, потому что я, будь на их месте (не извращенцев, а телохранителей), конечно, на себя бы плюнул и занялся вплотную Натальей.
Думал, в общем, думал и придумал, что они год ее усилено охраняли как тотем, и тотемные чувства при выборе объекта пытки сыграли охранительную роль. Такой итог размышлений не пришелся мне, знавшему, что такое бритва Оккама, по вкусу. И, поразмыслив еще, я выдвинул гипотезу, что Вова с Володей просто побаиваются папашу Натальи Владимировны, побаиваются чисто по-советски, как никак он в торговую сеть из органов пришел, в которых бывших не бывает. Эта, гипотеза, ну, что я из-за органов страдаю, со всех сторон была материалистичной, и я ее принял к исполнению и сразу же начал говорить Вове с Володей (правда, безответно), что папаша Натальи Владимировны точно их найдет, чтобы похоронить в бетоне самой крепкой российской марки.
А что касается эмпирики, то думаю, зря я их задевал по части недостатка оригинальности. Если бы не задевал, надавали бы по голове, по печени, по тем самым органам, которые берегут пуще глаза. А так они такое на закуску придумали, я чуть не выругался при любимой женщине.
Что придумали? Да вино стали хамски глушить! Демонстративно! С тонами весенних цветов, послевкусием, пикантной горчинкой в финале и так далее. Лучше бы сразу жечь начали. Зажигалкой. Представляете свиную рожу с зажигалкой в руке, свиную небритую рожу от которой несет португальским портвейном девяносто шестого года?
Но я терпел. Наталья все-таки нет-нет и посматривала, да и Эдгар-Эдичка фактически воодушевлял. Этот мужественный кот, видимо в благодарность за превращение (жаль ненадолго) Вовы в самый что ни на есть мешок отрубей, подобрался под кроватью к связанным моим рукам и грыз путы, как воспитанная собака грызет кость — с достоинством и обстоятельно. Не торопясь, грыз, обстоятельно, потому что в спешке ничего бы не вышло: кошачьи зубы — не собачьи. Да и не грыз, а ниточка за ниточкой вытягивал посконную крепость из пеньковой веревки, бывшей у Вовы на вооружении.
Выдержка у него, надо сказать, не чета моей, да и португальскому портвейну девяносто шестого года до нее, как до Хургады пешком. Представляете, мне уши зажигалкой жгут, а он ноль внимания на неприятный запах и боли в моем организме, и ниточку так за ниточкой выдергивает, неторопливо, как в пенсионном возрасте пасьянс в восьмисотый раз раскладывают. Лишь однажды вслед за мной дернулся, когда волосы от той самой зажигалки на голове вспыхнули — зря, значит, их мыл. Оставил бы паутину и грязь из сантехнического короба, не стал на ноль обгоревшим. А они смеялись. А что? Я сам бы смеялся, если бы у них прическа с бровями вкупе сгорела, и стали бы они как Спартак Мишулин в роли Саида в «Белом солнце пустыни». Ну, я это так к слову, ибо в упор не помню, сколько волос у Саида было.
* * *
После бритья головы при помощи зажигалки они опять вино пили. Из горлышка, плебеи. Они пили из горла замечательное вино, кот грыз, а Наталья хныкала.
Я ее понимаю. Если бы ее выход предполагался в интимной обстановке, то есть без свидетелей, это бы еще ничего, ведь грех — это когда на людях. А терпеть этих хамов сексуально, да еще под наблюдением (экран телевизионный у Надежды в два обхвата) — это слишком для молодой девушки. Вот и скулила потихоньку, меня вконец морально разлагая. Ну, не вконец. Я, конечно, не Миша, повоевавший во всех горячих точках, но кое-что в жизни видел и кое-чему научился. Да и не кое-чему, а одному — научился в истерике не биться, когда она ни к чему, а терпеть. Делать паузу. Кушать «Твикс» под дулом пистолета и на табуретке под виселицей.
Как научился? Да постепенно. Еще в студенчестве, на производственной практике, лавина ночью зашумела, все выскочили, а я в палатке остался — пригрелся в спальном-то мешке до практически полного равнодушия к силам природы. Так меня, нервно не дергавшегося, на второй день откопали, а тех только весной. Потом, уже в работе, паузу шлифовал. На геологоразведке. Полста зеков у меня было в разных специалистах. Шаг неверный, слово, и все, не начальник ты уважаемый, а шестерка.
А недавно, за рубежом, два дня полз по пустыне с дикарским копьем в груди. Да с дикарским — там диких до сих пор полно, хоть и ходят все с телефонами и коротковолновыми приемничками. И больно не было. Потому что знал, что боль человек сам из себя производит. Почти как экскременты. Если вы скажете себе в трудную минуту: «Все, сейчас обделаюсь», так точно обделаетесь. А если мысленно рукой махнете: «Фигня, добегу», так точно сидеть вам на унитазе, как король на именинах. Я это к тому, что если уступишь себе и заверещишь: «Ой, как больно!», так точно будет больно. Так что холоден я был, как труп в стадии разложения, и Наталью это потихоньку укрепило.
— Как ты, милый? Не очень больно? — даже поинтересовалась, после того как эти двое, вспомнив «Лимонадного Джо», штопор в мою грудину вкрутили. Приятно так для слуха поинтересовалась, голос так очаровательно модулируя.
— Да нет, — ответил я, — все это пустяки, лишь бы чего лишнего не отрезали, ведь разлюбишь потом.
Это я не по глупости ляпнул, а намеренно, потому что Эдичка уже почти закончил веревку грызть, и мне нужна была пауза, чтобы набраться кислороду и настоящей мужской злости. И получил эту паузу. Крутанув штопор еще по разу, Вова с Володей стали обсуждать, что и чем резать. Когда они решили начать сверху, с ушей, да, с ушей… в Афгане мне ведь их почти отрезали моджахеды чертовы, но до конца не вышло, вырвался в эндшпиле и добрался-таки до своих в чалме трофейной. Нет, вы чего там культово-хирургического не подумайте: чалму я одел не из вновь приобретенных религиозных соображений, а чтоб лопухов, то есть ушей распухших, не оставить на кустах колючих, как Иа-Иа хвост.
Так о чем я? Опять заболтался… Ах, да… В общем, когда Вова с Володей решили начать сверху, с ушей, и Вова пошел за ножичком к своему пиджаку, холуйско-малиновому, я на Володю бросился. Тот, конечно, не ожидал такого поворота событий, и я технично врезал ему в солнечное сплетение, а потом, когда он согнулся — замком по затылку и тут же коленкой в рожу, сильно очень и обидно, так что бедняга опрокинулся и лег навзничь с сочетанными травмами. Пока Вова ко мне с ножиком в руке летел, я смотрел на поверженного с любопытством — такая детская обида была у него в глазах, не описать, я, знаете ли, чуть сентиментально не прослезился.
А вот с Вовой неинтересно получилось. Паркет, во-первых, не подвел, а во-вторых, он удивился, почему это я пера не боюсь. Поздно понял, почему. Когда приблизился ко мне на безопасное для себя расстояние, я руку к нему протянул, и пальцем поманил:
— Цыпа, цыпа, цыпа.
От этой наглости моральное его разложение приблизилось к критическому уровню, и кот, доселе выжидавший беспроигрышной ситуации, прыгнул на него сзади. Прямо на голову, да так, что все двадцать шесть когтей без поживы не остались. Сначала я хотел ему помочь, но Эдичка глянул мельком: «Он мой!» и, хищно шипя, на пол добычу повалил — веса в нем дай бог, да каждый коготь по воздействию, считай, килограмм сверху.
Выиграл он вчистую, я даже удара испугался — Вова минут двадцать труп трупом лежал, пришлось пощечин надавать и даже портвейном в лицо брызгать. Но ничего, оклемался, осознал ситуацию и уполз в дальний угол раны зализывать, уполз, героически прихватив с собой товарища. А я к Наталье пошел, скромно улыбаясь, освободил ее от Меркурия, а она меня от штопора.
Видели бы вы ее глаза, когда она его пальчиками своими нежными выкручивала.
56. Шансов не было.
Так нас стало пятеро. Мы с Наташей, кот да Вова с Володей, связанные хорошей пеньковой веревкой.
Эдгар-то ничего, понял, — кот ведь, — что мы с девушкой не прочь уединиться после всего, и под кровать незаметно ушел, а эти…
Эти смотрели, и в их глазах злорадствовало эротическое любопытство. Представьте, что в вашем с любимой гнездышке, пусть камере со всеми удобствами, поселились, — хоть в туалете, — два человека, один с зоотехническим образованием в классе фортепиано, другой — милиционер недоделанный с двойкой по чистописанию. Они знают, что вас тянет друг к другу, что весь свет вам лишен, и потому смотрят, побежденные вами, смотрят, расплачиваясь за унижение…
Я сумел взять себя в руки, в этом мне помогли рюмка хорошего портвейна и мысль, что в философском смысле нет существенного различия между непосредственным наблюдением, и наблюдением при помощи скрытых камер, к тому же живое наблюдение, в сущности справедливее, ибо напрочь лишает иллюзий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39