А что? Посоветовались, решили: никаких переговоров сегодня, все слишком устали, и едва ли разумно высказывать что-либо, не подготовившись. Пресс-конференцию отложить до утра. В тот же день губернатору и Мак-Кэрри вылететь в Лондон: первому для доклада правительству, а второму для сообщения в Королевском научном обществе. Одновременно профессор, связавшись с европейскими научными центрами, сформирует инспекционную комиссию в составе наиболее крупных и авторитетных ученых и вернется в Гамильтон. Рослов со Шпагиным и Яна, в свою очередь, информируют научные круги Москвы и Варшавы, получат результаты проведенных на острове исследований и подготовят свои выводы для прибывающей с Мак-Кэрри международной комиссии. На том и порешили, даже не подозревая, что их уже разделило нечто: не глубина восприятия происшедшего, и не степень его понимания, и не склонность к раздумьям или отсутствие такой склонности, а нечто другое, давно уже разделившее духовно человека социалистического и капиталистического миров. Смайли примкнул к первым: духовный водораздел его не устоял против чувства товарищества.
Нельзя сказать, чтобы это чувство было чуждо другим участникам экспедиции, собравшимся в тот же вечер на веранде губернаторской виллы. Но оно не сближало духовно и не связывало социально. Разве мог инспектор полиции, в прошлом бывший полицейский сержант, назвать своим другом губернатора островов? И разве надменный профессор Барнс посчитал бы своим товарищем рядового практикующего врача? Пообедать в клубе или сыграть партию в бридж – на что большее могло рассчитывать такое приятельство? Но все эти люди были людьми одного круга и поклонялись в глубине души одному богу, в служении которому и отдал свою жизнь два века назад неудачливый пират по кличке Билли Кривые Ноги. Этот бог и сейчас скреплял их духовные узы, связывал и тревожил, рождал надежды и согревал мечты. Может быть, потому они и молчали так долго, что боялись облечь в слова потаенные думы о том, что принесет им – не науке и человечеству, а именно им, им эта близость к чуду «белого острова». Первым не выдержал Керн, поняв, что ему, как новичку в этой компании, молчать далее просто неудобно. Стряхнув пепел сигары, он как бы невзначай спросил у хозяина дома:
– Что вас тревожит, сэр Грегори? Может быть, вам нездоровится?
– Заболеешь, – скривился губернатор. – Какого черта они радировали Мак-Кэрри? Да еще открытым текстом. Разве так обеспечишь секретность предприятия?
– А зачем секретность? Чем скорее узнает об этом человечество, тем лучше.
– Кто думает о человечестве, док? – сказал Корнхилл и подмигнул Барнсу.
Тот кивнул.
– Наука и человечество, дорогой коллега, отнюдь не самые важные категории в нашей проблеме. Есть еще один фактор, – подчеркнул он многозначительно, надеясь, что его поняли.
Но Керн не понял.
– Золотишко, док. Не то, конечно, которое смыла волна в пиратском сундучке. Другое. Крупнее и современнее. Те денежные купюры, которыми будут платить за наши вопросы и ответы, – поддержал Барнса инспектор полиции.
Не сильный в экономике Керн все еще не улавливал смысла.
– Кому платить? Ведь это почти явление природы. Мы же не платим за дождь или ветер.
– Если научимся управлять ими, кому-нибудь платить придется. Владельцы найдутся.
– Владельцы? – переспросил Керн. – Вы имеете в виду США или Англию? Или международный консорциум?
– Я имею в виду тех, кто вложит капиталы в эксплуатацию этого чуда. И тех, кто сумеет вовремя подключиться к извлечению прибыли. Даже Смайли, наверно, уже мечтает открыть поблизости шикарный отель или ресторан.
Барнс вздохнул:
– Дирижировать будут русские – вот посмотрите.
– Оставим политику политикам, – поморщился лорд Келленхем и привстал. – Пресс-конференция в девять утра, господа. Прошу не опаздывать.
Керн уехал на машине инспектора.
– Помяните мое слово, док, – сказал тот, – все это пахнет большими деньгами. Вы даже представить себе не можете, какой циклон фондов, вкладов, акций и процентных бумаг зашумит вокруг «белого острова». И мы не останемся в стороне, док. Будьте покойны.
О будущем говорили в тот же день и час на другом конце города, в отеле «Хилтон».
– На меня не рассчитывайте, – горячился Рослов, – я математик, а не синхронный переводчик при электронной машине.
– Это не машина, Анджей.
– Все одно. Энергочудовище. А я не энергетик. У меня свои заботы в науке.
– «Забота у нас простая, забота у нас такая… Жила бы страна родная, и нету других забот», – пропел по-русски Шпагин.
– Что вы спели? – поинтересовался Мак-Кэрри.
– Напоминание о том, что есть другие заботы, кроме профессиональных.
Рослов молчал.
– А почему вы думаете, что при этом энергочудовище или энергоблагодетеле – может быть, это вернее, а? – не будут работать десятки выдающихся математиков и биологов? Даже больше – сотни ученых различных специальностей. Ведь эта суперпамять способна не только накоплять информацию, но и подсказывать оптимальные варианты решений на основе накопленного. В конце концов, много нерешенных проблем в науке можно решить на основе уже найденного и открытого. Нужны только объединение знаний, координация усилий, умножение памяти – своего рода мемориальный взрыв. Этот взрыв и обеспечит нам суперпамять. Вы думаете, что наше знакомство с ней ограничится комиссиями и конференциями? Я мыслю шире. Я вижу суперинститут с тысячами научных специалистов, проекционными бюро и опытными лабораториями. Где? Может быть, даже не здесь, а на другом острове, где менее пахнет курортными барами и пляжной галькой.
– Кто же будет руководить институтом?
– Вы имеете в виду людей?
– Нет, страны.
– ООН, ЮНЕСКО, может быть, какая-то иная международная организация. Во всяком случае, не тресты, не банки и прочие денежные мешки. Эта суперпамять, как сказочный джинн, возникший прямо из небесной лазури, слишком чудесна, чтобы говорить о ней на языке маклерских контор. Кстати, у нее еще нет своего имени.
– Наклевывается, – сказал Шпагин. – Кое-что из русской фантастики. Почти классическое.
Рослов, который всегда понимал его с полуслова, покачал головой.
– Ты предполагаешь коллектор рассеянной информации? Отлично придумано, хотя и не нами. Но не для нашей проблемы. Во-первых, не коллектор, а селектор, так как в основе его – избирательность. Во-вторых, не рассеянной, а стабильной. Он сам об этом напомнил.
– Селестан или Селестин… – задумался Шпагин.
– Зачем? Просто Селеста. Элегантно и межнационально. По-английски и по-русски, профессор, «селектор» звучит одинаково, а «стабильный» начинается с тех же букв. Русское же звучание – привилегия первооткрывателей.
– Женское имя, – замялся Мак-Кэрри.
– Один из первооткрывателей – женщина, – отрезал Рослов. – А кроме того, профессор, «память» по-русски тоже существительное женского рода.
Но Яна запротестовала:
– Не могу воспринимать его в женском роде. Это мужчина. Мыслитель, не память. И потом, мужские имена с окончанием на «а» вы найдете у многих народов. Даже у нас в Польше.
Чудо родилось. Чудо уже входило в жизнь. Завтра оно овладеет умами миллионов, пройдет великим землетрясением по миру и что-то оставит людям. Что? Что в имени твоем, Селеста? Голос друга или скрытая угроза врага?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОБУЧЕНИЕ СЕЛЕСТЫ
А теперь без грамоты пропадешь,
Далеко без грамоты не уйдешь.
С. Маршак. Кот и лодыри
12. СЕЛЕСТУ ПРЕДСТАВЛЯЮТ ПРЕССЕ
В малом холле отеля, резервированном для пресс-конференции, в этот утренний час было прохладно и пусто. Туристы завтракали и уезжали на пляж. Корреспонденты и ученые явились почти одновременно: первые для того, чтобы глотнуть бренди или виски за губернаторский счет, вторые – чтобы обсудить регламент предстоящего собеседования. Журналисты расположились в креслах непринужденно и дружно – великолепной семеркой, представлявшей пять известных американских газет и два не менее популярных и многотиражных журнала. «Лэдис хоум джорнал», рассчитанный на сердца и вкусы американских домашних хозяек, олицетворяла, как и положено, женщина, сразу же воззрившаяся на Яну и бесцеремонно обстрелявшая ее из своего миниатюрного фотоавтомата. Ученых и журналистов не разделял даже символический барьер – ничего, кроме пустого прохода между обращенными друг к другу двумя рядами кресел.
– Может, начнем? – спросил корреспондент понахальнее, открывая одну из батарей расставленных на ближайшем столе бутылок.
– Без хозяина в доме не пьют, – резонно заметила Яна.
– Хозяин может опоздать на полтора часа, а у нас на телеграфе даже минуты расписаны.
Но хозяин не опоздал. Величественный и холеный лорд Келленхем – само радушие и гостеприимство, по-английски застегнутое на все пуговицы смокинга, – явился точно в девять ноль-ноль в сопровождении инспектора, Барнса и Керна. Не было только все еще болевшего епископа.
– Вы будете вести конференцию, – шепнул сэр Грегори Рослову. – Я не могу делать официальных заявлений до поездки в Лондон. Мак-Кэрри – я уже говорил с ним по телефону – заявляет, что не дает интервью журналистам. Смайли, хотя и первооткрыватель, не годится. Вы наиболее подходящая кандидатура. Принято?
Сказано это было шепотом, тактично, но по-хозяйски. Рослов пожал плечами и только заметил:
– У меня даже нет колокольчика.
– Сейчас устроим.
– Не надо. Две уже начатые бутылки сойдут. Коэффициент трения ничтожен, и акустика дай Бог… Начали. – Он стукнул мелодично зазвеневшими бутылками и продолжал: – Вопросы задавать по очереди, не шуметь и не перебивать говорящего. Начинает, как я полагаю, леди.
Но леди смущенно пролепетала:
– Наш журнал женский, его интересуют специальные проблемы. Я бы охотно уступила свои привилегии.
– Тогда вы будете последняя, – отрезал Рослов. – Начинаем по алфавиту. Кто на «А»?
На «А» никого не оказалось.
– Есть на «Б», – раздался голос сидевшего с краю. – Блумкинс, корреспондент «Чикаго дейли»…
– Стоп! – оборвал его Рослов. – Без визитных карточек они нам ни к чему. Задавайте вопросы.
– Беру быка за рога. Что вы открыли?
– Черный ящик.
– С золотом?
– Не знаю. Я его не вскрывал.
– А кто вскрывал?
– Никто.
– Почему?
– Потому что он невидим.
– Тогда почему же он черный?
– По логике пять. По физике единица. Кто-нибудь из вас знаком с научной терминологией? – повысил голос Рослов. – Кто-нибудь знает, что называется в кибернетике «черным ящиком»?
– Я знаю, – ответил кто-то.
– Вот и объясните постфактум коллегам, а сейчас продолжим работу. Вопросов, я полагаю, будет много. Жду.
– Что именно открыто? Я имею в виду непонятное вам явление.
– Энергетическая память человечества.
Ни одного вопроса. Только недоуменные взгляды и жужжание магнитофонов. Наконец чей-то недовольный голос:
– А конкретнее?
– Космический разведчик с неизвестной звезды или планеты.
– Летающая тарелка?
Рослов даже не улыбнулся. Его скривило от необходимости отвечать. Сосчитав до пяти, он сказал:
– Я не говорил, что это тарелка, тем более летающая. А сейчас вы спросите: с какой звезды?
– Спросим. Спрашиваем.
– А какая, собственно, разница, с Альдебарана или Сириуса? Может быть, с Капеллы. Может быть, из другой галактики. При этом он невидим и неосязаем. Заброшен на Землю несколько тысячелетий назад и в течение этого, мягко говоря, довольно продолжительного срока собирает стабильную информацию.
Заскрипели кресла. Кто-то опрокинул бутылку. О регламенте забыли: вопросы грохнули, как автоматная очередь. Даже сами спрашивающие едва могли расслышать, о чем они спрашивают.
– Тише! – крикнул Рослов, звякнув бутылками вместо колокольчика. – Три вопроса по порядку. Ну?
Последовали три вопроса по порядку.
– Что значит: стабильную?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46