Она вырвала "беретту" – изловчившись, вскочила, подбежала к окну. Держала пистолет обеими руками, прицеливаясь в него, пока он, выгнувшись и выставив плечо, массировал руку. Голубые глаза, не мигая, смотрели на нее. Фелис стояла в проеме-оконце и, не переставая, мяукала.
Тяжело дыша, они смотрели друг на друга.
– Доводилось стрелять в тире, когда жила в Сиракузах, – сказала она. – Встань там, у стены.
Не сводя с нее взгляда, сделал шаг в сторону.
– Кэй, – сказал он.
– Давай, иди, – сказала она, сжимая "беретту" обеими руками, держа палец на курке. – И, пожалуйста, не единого слова! Не желаю больше слышать тебя.
Он стоял и не шевелился.
– А как насчет последнего "прости"? – спросил он. Повернулся и побежал.
Она подняла пистолет, следя за ним в прицел. Бежишь, беги! Он удирал не в холл, а через прихожую – в спальню. Захлопнул дверь.
Она опустила "беретту".
Посмотрела на закрытую дверь.
Бросилась вдогонку.
Остановилась. По ногам пахнуло холодом.
Из-под двери выдуло снежинки. Они таяли – будто кто-то воду расплескал.
Она прикрыла веки, задержала дыхание.
Толкнула дверь – ну и ветрище!.. Сильнее, отлетела к стене.
В спальне шторы и легкие занавески – парусами. Вздымаются, хлопают... Неяркий свет настольной лампы. Левая створка окна сдвинута... ветер воет, снег метет и темным-темно за окном.
Она стояла, смотрела прямо перед собой, не двигалась. В горле – спазм, ком. Глотнула воздуха.
Прислонившись к притолоке, закрыла глаза. В безвольно повисшей руке, – пистолет.
Сделала глубокий вдох. Выдохнула. Вошла в комнату. Положила "беретту" на кровать. Стояла, потирая руки выше локтя. На глаза навернулись слезы.
Костяшками пальцев вытерла уголки глаз, подошла к окну. Отбросив край шторы в сторону, вытянула руки. Ухватившись за окантовку фрамуги двумя руками – какая холодная эта бронза! – чуть высунулась из окна. Дует ветер, снег кружится, а внизу... все белым-бело. Ветер вдруг утих. Распахнулись двери-аккордеон... Она резко обернулась. Он подошел, схватил ее и вытолкнул из окна.
Глава тринадцатая
Штора хлестнула по руке – она успела схватить край и повисла, а когда ухватилась двумя руками, стала раскачиваться. Висела за окном, в горсти – ситец штор, муслин легких занавесок, в воздухе. Ударялась плечом о кирпичную стену, подошвы скользили по стеклу. Она смотрела на него, а он – выглянул! – на нее. Штора натянулась. Взглянула наверх. Там, изнутри, карниз, шнуры, крючки, сборки...
Крайний крючок уже сорвался, следующий... уже несколько... Она подтянулась, ухватилась за внешний металлический рельс паза одной рукой, потом другой, Старалась коленями нащупать какой-нибудь выступ в стене, подтянулась на руках, перебирая пальцами. По спине гулял ветер, штору вдуло в окно, громко хлопнула дверь.
– Дьявольщина! – сказал он, выглянув. Покачал головой. Лицо исказилось. – Кошмар какой-то!
Она висела за окном, ухватившись за металлический рельс паза и смотрела на него.
– Не могу я! – орал как резаный. – Не могу! О себе я должен думать, о себе! – Отошел от окна.
Она карабкалась, обдирая колени об острые подтеки застывшего цементного раствора, соскальзывая то и дело – стена мокрая и скользкая. Нестерпимая боль в руках, пальцах. Пальцами левой все время пыталась дотянуться до оконной панели. Всего-то несколько сантиметров... Если бы ухватиться покрепче за раму, тогда можно было бы все-таки попробовать вскарабкаться по кирпичам. И главное – не думать, что висит за окном двадцатого этажа, и что ветер и снег, и что окно не на фасаде проклятой этой "щепки". Спина совершенно окоченела... Она вздрогнула. Медленно переставляя влево пальцы по мокрому и обжигающе-холодному рельсу паза, помогая коленями и бедрами, она, стараясь не смотреть вниз, пыталась дотянуться до отодвинутой створки. В спортклубе "Вертикаль"...
– В общем такой вариант меня тоже устраивает.
Она посмотрела на него.
Он сидел на подоконнике, сбоку, поглядывая на нее искоса, сквозь хлопья несущегося вниз снега. Глянцевые, в пластиковых перчатках, руки поглаживали "беретту".
– Ты дралась с ним, ну, боролась – если угодно. Потом он затащил тебя сюда, вытолкнул из окна, а сам застрелился. Через четыре минуты появится... Молю Бога, чтобы не опоздал. – Сунул пистолет во внутренний карман пиджака, поежился на ветру. – Между прочим, именно его не мешало бы вышвырнуть из окна.
Она зацепилась скрюченными пальцами за панель, подтянулась на руках – боль страшенная! – правым коленом – ничего не чувствует! – попыталась зацепиться за бороздку между кирпичами. Левое колено нашло опору. Упираясь обоими в стену, перехватила пальцами правой руки рельс с внутренней стороны паза.
Он встал, взял телескоп – руки в перчатках – за узкий конец. Нагнулся, широким концом надавил на средний и безымянный пальцы.
– Я тебя никогда не забуду, – крикнул против ветра. – Буду крутить кассеты и смотреть – нашу последнюю ночь, тот вечер, когда ты переехала в мой дом. Качество этой записи, конечно, дрянь, Особо – наше начало в тот субботний вечер. Шесть недель миновало, почти минута в минуту. – Улыбаясь, наклонился, надавил на пальцы телескопом – не очень сильно, чтобы не осталось следов. – Испытали всю полноту страсти, не правда ли? Видит Бог, не хотел я, чтобы был такой конец. Пока жив, вечно буду смотреть наши кадры. Брысь, Фелис! Пошла вон!
Фелис шла по подоконнику.
– Кому говорю? Брысь!
Фелис остановилась, посмотрела на него. Двинулась дальше. Обнюхала пальцы, вцепившиеся в край панели.
Выгнулась дугой, зашипела, ощерилась, мех поднялся дыбом.
Он выпрямился.
– Убирайся! – крикнул он. – Мама занята. Не видишь – падает.
Фелис обнюхала пальцы, прижатые телескопом, зашипела. Сделала еще пару шажков, высунула голову за панель, фыркнула, отряхивая снег. Заглянула вниз, увидела там лицо... смотрит на нее...
Попятилась, обнюхала пальцы еще раз.
Повернулась, зашипела, ощерилась. Пятилась по подоконнику и шипела.
– Чего расшипелась? – сказал он. – Успокойся. Твой папа с тобой.
Фелис посмотрела на него, заворчала, глаза сузились. Заурчала, оскалилась, бока втянула, хвост напрягся, вытянулся стрелой.
– Не заходись, Фелис! – сказал он и ткнул ее телескопом в бок. – А то дождешься... и ты...
Она вырвалась из его рук, с каким-то рычанием метнулась на него, впилась зубами в нос, пропоров веки когтями, вонзила их в глаза. Телескоп покатился на пол, когда Пит отдирал ее от себя. Падая навзничь, он кричал. Крик приглушенный – Фелис висела мертвой хваткой.
* * *
В холле двадцатого этажа – ни единого звука. Он еще в лифте, до того как вышел из кабины, посмотрел на часы. Было ровно девять. Руки, как и положено, когда несут подарок, согнуты под прямым углом.
Когда Пит Хендерсон говорил о стратегии и тактике, что он имел в виду? Что хотел этим сказать? Подошел к зеркалу. Полный порядок... Глаза красные, как у кролика. Видок тот еще!.. Поправил воротник пиджака, чтобы спрятать мятую рубашку. Зачем, спрашивается. Через минуту будет все то же самое...
Он подошел к двери квартиры 20Б. Прислушался. Тишина... Нажал кнопку звонка. Внутри раздался трезвон.
Стоял, смотрел на украшенную лентами коробку из магазина "Антикварный кукольный дом". Подарок – вполне. Безобидные...
Крик какой-то изнутри...
Повернул круглую ручку. Не заперто...
Приоткрыл дверь. В прихожей – свет.
– Хелло, – крикнул он. – Хозяева дома?
Булькающий стон... Из спальни.
Распахнул дверь. Хм-м!.. На кухне беспорядок, а он считал, что она аккуратистка. Птица какая-то... Орел, что ли? Может, ястреб. Парит между кухней и ванной. Дверь в спальню закрыта.
– Хелло, – позвал он, входя в прихожую. Положил коробку на полку викторианской вешалки с кособокой мраморной доской. К ногам упал нож. От неожиданности он отскочил в сторону.
Остро наточенный обыкновенный кухонный нож. Лезвие сантиметров пятнадцать-шестнадцать, черенок – черный.
Поднял. Посмотрел. Положил рядом с коробкой.
Подошел к двери спальни. Холодрыга, однако, у нее там!.. По ногам – поземка. Постучал.
– Кэй, – позвал он. – Это я, Сэм Эйл. Как вы там, все нормально?
Стон...
Приоткрыл дверь, и сразу ударил ветер. И кошка... вылетела пулей. Оранжевая с белым... И с красным. Помчалась в гостиную. Хвост с черной отметиной на конце – трубой.
Он распахнул дверь и застыл. Сердце упало.
Мужчина с окровавленным лицом сидел на полу, прислонясь к кровати. Он стонал, протягивая окровавленные руки. Пит Хендерсон... Там, где глаза, – темно-красные провалы. Точь-в-точь Эдип, вернее, актер в роли Эдипа в финальной сцене. Наполовину сорванная с крючков драпировка, вся перекрученная, полощется на ветру за окном. Господи! Матерь Божия! Кто там карабкается за окном? Темноволосая голова... Смотрит на него. Черт с ним, с Питом Хендерсоном... В два прыжка достиг окна, опустился на колено. Сердце бухало в ребра, дыхание рвалось. Ухватившись за ремень, обхватил другой рукой – мокрая водолазка, сама вся ледяная, дрожит – подтянул ее на подоконник. Она повалилась набок, сморщилась от боли. Изодранные на коленях джинсы – в крови.
– Господи! – сказал он. – Боже мой!
За спиной стонал Хендерсон.
Он помог ей сесть, спустил ноги в комнату. Закрыл окно, задвинув панель и повернув винт. Расстегнул пиджак.
– Сейчас вызову "скорую", – заорал во все горло. – Одну секунду...
– Я не глухой, – заметил Хендерсон.
Она сидела на подоконнике и тяжело дышала. Ее колотило. Смотрела на Хендерсона, скрестив руки и сунув несгибающиеся пальцы рук под мышки. Мокрые волосы спутаны, губы – цвета синьки. Обернулась, посмотрела на него, когда набрасывал на плечи свой пиджак. Спросила:
– А Фелис? Кошка моя?
– Убежала в гостиную, – сказал он. Разжав руки, оттолкнулась от подоконника.
– Душ, – сказала она.
Он помог ей встать.
– Господи, что же это? Что все это значит? – спросил Сэм.
Поддерживая, он повел ее прямо по занавеске, конец которой лежал теперь на полу. Она сотрясалась, дышала неровно. Стонал Хендерсон. Она шла, стараясь держаться ближе к шкафам, смотрела прямо перед собой. Он придерживал ее за талию одной рукой, положив другую на плечо своего пиджака.
Она сказала:
– Он хотел... убить... вас и меня...
– За что? Почему?
– Он убил всех тех, – сказала она. – Дом напичкан аппаратурой – подслушивающие устройства, видеокамеры. Все видел, все слышал.
– Ничего себе!
Она сняла его пиджак, подойдя к двери.
– Он владелец этого дома, – сказала она. – Вон там телефон. Будьте осторожны – у него ваш пистолет, – добавила, отдавая пиджак. – Он сын Теа Маршалл.
– Я догадался. Видеокамеры... Вот оно что! Понятно...
Она пошла в ванну. Включила свет. Закрыла дверь. Заперла на задвижку. Ухватившись за смеситель в стиле "Арт деко", повернула кран.
Стояла под душем, смотрела на ободранные колени, ладони, пальцы. Потом долго массировала руки. Повернула кран, сделала погорячей. А потом стояла, обхватив себя руками, и глотала слезы.
Когда они вышли из патрульной машины у подъезда "Небоскреба ужасов", было что-то около двух на часах Сэма. По обе стороны навеса сияли галогенные лампы на треногах, на парковке в два ряда фургоны, из-за угла Девяносто второй улицы выворачивал еще один. Черного цвета камеры – на плечах у телевизионщиков – вытаращились на них как по команде. Сэм расталкивал их направо и налево, шел, вскинув руки с оттопыренным указательным пальцем. Уолт, размахивая лопатой, пригрозил.
Они вошли в вестибюль, где более двадцати жильцов делились последними новостями радио и высказывали желание присутствовать на предстоящем сногсшибательном процессе.
– Неужели дом прослушивался? – спросила Вайда.
– Да, – ответила она. Дмитрий добавил:
– Он и Рафаэля убил, и всех других.
– Бренди Коннахэй умер своей собственной смертью, – уточнила она.
– Они забрали кассеты, – сказал Стефан. – Мы что, все там?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Тяжело дыша, они смотрели друг на друга.
– Доводилось стрелять в тире, когда жила в Сиракузах, – сказала она. – Встань там, у стены.
Не сводя с нее взгляда, сделал шаг в сторону.
– Кэй, – сказал он.
– Давай, иди, – сказала она, сжимая "беретту" обеими руками, держа палец на курке. – И, пожалуйста, не единого слова! Не желаю больше слышать тебя.
Он стоял и не шевелился.
– А как насчет последнего "прости"? – спросил он. Повернулся и побежал.
Она подняла пистолет, следя за ним в прицел. Бежишь, беги! Он удирал не в холл, а через прихожую – в спальню. Захлопнул дверь.
Она опустила "беретту".
Посмотрела на закрытую дверь.
Бросилась вдогонку.
Остановилась. По ногам пахнуло холодом.
Из-под двери выдуло снежинки. Они таяли – будто кто-то воду расплескал.
Она прикрыла веки, задержала дыхание.
Толкнула дверь – ну и ветрище!.. Сильнее, отлетела к стене.
В спальне шторы и легкие занавески – парусами. Вздымаются, хлопают... Неяркий свет настольной лампы. Левая створка окна сдвинута... ветер воет, снег метет и темным-темно за окном.
Она стояла, смотрела прямо перед собой, не двигалась. В горле – спазм, ком. Глотнула воздуха.
Прислонившись к притолоке, закрыла глаза. В безвольно повисшей руке, – пистолет.
Сделала глубокий вдох. Выдохнула. Вошла в комнату. Положила "беретту" на кровать. Стояла, потирая руки выше локтя. На глаза навернулись слезы.
Костяшками пальцев вытерла уголки глаз, подошла к окну. Отбросив край шторы в сторону, вытянула руки. Ухватившись за окантовку фрамуги двумя руками – какая холодная эта бронза! – чуть высунулась из окна. Дует ветер, снег кружится, а внизу... все белым-бело. Ветер вдруг утих. Распахнулись двери-аккордеон... Она резко обернулась. Он подошел, схватил ее и вытолкнул из окна.
Глава тринадцатая
Штора хлестнула по руке – она успела схватить край и повисла, а когда ухватилась двумя руками, стала раскачиваться. Висела за окном, в горсти – ситец штор, муслин легких занавесок, в воздухе. Ударялась плечом о кирпичную стену, подошвы скользили по стеклу. Она смотрела на него, а он – выглянул! – на нее. Штора натянулась. Взглянула наверх. Там, изнутри, карниз, шнуры, крючки, сборки...
Крайний крючок уже сорвался, следующий... уже несколько... Она подтянулась, ухватилась за внешний металлический рельс паза одной рукой, потом другой, Старалась коленями нащупать какой-нибудь выступ в стене, подтянулась на руках, перебирая пальцами. По спине гулял ветер, штору вдуло в окно, громко хлопнула дверь.
– Дьявольщина! – сказал он, выглянув. Покачал головой. Лицо исказилось. – Кошмар какой-то!
Она висела за окном, ухватившись за металлический рельс паза и смотрела на него.
– Не могу я! – орал как резаный. – Не могу! О себе я должен думать, о себе! – Отошел от окна.
Она карабкалась, обдирая колени об острые подтеки застывшего цементного раствора, соскальзывая то и дело – стена мокрая и скользкая. Нестерпимая боль в руках, пальцах. Пальцами левой все время пыталась дотянуться до оконной панели. Всего-то несколько сантиметров... Если бы ухватиться покрепче за раму, тогда можно было бы все-таки попробовать вскарабкаться по кирпичам. И главное – не думать, что висит за окном двадцатого этажа, и что ветер и снег, и что окно не на фасаде проклятой этой "щепки". Спина совершенно окоченела... Она вздрогнула. Медленно переставляя влево пальцы по мокрому и обжигающе-холодному рельсу паза, помогая коленями и бедрами, она, стараясь не смотреть вниз, пыталась дотянуться до отодвинутой створки. В спортклубе "Вертикаль"...
– В общем такой вариант меня тоже устраивает.
Она посмотрела на него.
Он сидел на подоконнике, сбоку, поглядывая на нее искоса, сквозь хлопья несущегося вниз снега. Глянцевые, в пластиковых перчатках, руки поглаживали "беретту".
– Ты дралась с ним, ну, боролась – если угодно. Потом он затащил тебя сюда, вытолкнул из окна, а сам застрелился. Через четыре минуты появится... Молю Бога, чтобы не опоздал. – Сунул пистолет во внутренний карман пиджака, поежился на ветру. – Между прочим, именно его не мешало бы вышвырнуть из окна.
Она зацепилась скрюченными пальцами за панель, подтянулась на руках – боль страшенная! – правым коленом – ничего не чувствует! – попыталась зацепиться за бороздку между кирпичами. Левое колено нашло опору. Упираясь обоими в стену, перехватила пальцами правой руки рельс с внутренней стороны паза.
Он встал, взял телескоп – руки в перчатках – за узкий конец. Нагнулся, широким концом надавил на средний и безымянный пальцы.
– Я тебя никогда не забуду, – крикнул против ветра. – Буду крутить кассеты и смотреть – нашу последнюю ночь, тот вечер, когда ты переехала в мой дом. Качество этой записи, конечно, дрянь, Особо – наше начало в тот субботний вечер. Шесть недель миновало, почти минута в минуту. – Улыбаясь, наклонился, надавил на пальцы телескопом – не очень сильно, чтобы не осталось следов. – Испытали всю полноту страсти, не правда ли? Видит Бог, не хотел я, чтобы был такой конец. Пока жив, вечно буду смотреть наши кадры. Брысь, Фелис! Пошла вон!
Фелис шла по подоконнику.
– Кому говорю? Брысь!
Фелис остановилась, посмотрела на него. Двинулась дальше. Обнюхала пальцы, вцепившиеся в край панели.
Выгнулась дугой, зашипела, ощерилась, мех поднялся дыбом.
Он выпрямился.
– Убирайся! – крикнул он. – Мама занята. Не видишь – падает.
Фелис обнюхала пальцы, прижатые телескопом, зашипела. Сделала еще пару шажков, высунула голову за панель, фыркнула, отряхивая снег. Заглянула вниз, увидела там лицо... смотрит на нее...
Попятилась, обнюхала пальцы еще раз.
Повернулась, зашипела, ощерилась. Пятилась по подоконнику и шипела.
– Чего расшипелась? – сказал он. – Успокойся. Твой папа с тобой.
Фелис посмотрела на него, заворчала, глаза сузились. Заурчала, оскалилась, бока втянула, хвост напрягся, вытянулся стрелой.
– Не заходись, Фелис! – сказал он и ткнул ее телескопом в бок. – А то дождешься... и ты...
Она вырвалась из его рук, с каким-то рычанием метнулась на него, впилась зубами в нос, пропоров веки когтями, вонзила их в глаза. Телескоп покатился на пол, когда Пит отдирал ее от себя. Падая навзничь, он кричал. Крик приглушенный – Фелис висела мертвой хваткой.
* * *
В холле двадцатого этажа – ни единого звука. Он еще в лифте, до того как вышел из кабины, посмотрел на часы. Было ровно девять. Руки, как и положено, когда несут подарок, согнуты под прямым углом.
Когда Пит Хендерсон говорил о стратегии и тактике, что он имел в виду? Что хотел этим сказать? Подошел к зеркалу. Полный порядок... Глаза красные, как у кролика. Видок тот еще!.. Поправил воротник пиджака, чтобы спрятать мятую рубашку. Зачем, спрашивается. Через минуту будет все то же самое...
Он подошел к двери квартиры 20Б. Прислушался. Тишина... Нажал кнопку звонка. Внутри раздался трезвон.
Стоял, смотрел на украшенную лентами коробку из магазина "Антикварный кукольный дом". Подарок – вполне. Безобидные...
Крик какой-то изнутри...
Повернул круглую ручку. Не заперто...
Приоткрыл дверь. В прихожей – свет.
– Хелло, – крикнул он. – Хозяева дома?
Булькающий стон... Из спальни.
Распахнул дверь. Хм-м!.. На кухне беспорядок, а он считал, что она аккуратистка. Птица какая-то... Орел, что ли? Может, ястреб. Парит между кухней и ванной. Дверь в спальню закрыта.
– Хелло, – позвал он, входя в прихожую. Положил коробку на полку викторианской вешалки с кособокой мраморной доской. К ногам упал нож. От неожиданности он отскочил в сторону.
Остро наточенный обыкновенный кухонный нож. Лезвие сантиметров пятнадцать-шестнадцать, черенок – черный.
Поднял. Посмотрел. Положил рядом с коробкой.
Подошел к двери спальни. Холодрыга, однако, у нее там!.. По ногам – поземка. Постучал.
– Кэй, – позвал он. – Это я, Сэм Эйл. Как вы там, все нормально?
Стон...
Приоткрыл дверь, и сразу ударил ветер. И кошка... вылетела пулей. Оранжевая с белым... И с красным. Помчалась в гостиную. Хвост с черной отметиной на конце – трубой.
Он распахнул дверь и застыл. Сердце упало.
Мужчина с окровавленным лицом сидел на полу, прислонясь к кровати. Он стонал, протягивая окровавленные руки. Пит Хендерсон... Там, где глаза, – темно-красные провалы. Точь-в-точь Эдип, вернее, актер в роли Эдипа в финальной сцене. Наполовину сорванная с крючков драпировка, вся перекрученная, полощется на ветру за окном. Господи! Матерь Божия! Кто там карабкается за окном? Темноволосая голова... Смотрит на него. Черт с ним, с Питом Хендерсоном... В два прыжка достиг окна, опустился на колено. Сердце бухало в ребра, дыхание рвалось. Ухватившись за ремень, обхватил другой рукой – мокрая водолазка, сама вся ледяная, дрожит – подтянул ее на подоконник. Она повалилась набок, сморщилась от боли. Изодранные на коленях джинсы – в крови.
– Господи! – сказал он. – Боже мой!
За спиной стонал Хендерсон.
Он помог ей сесть, спустил ноги в комнату. Закрыл окно, задвинув панель и повернув винт. Расстегнул пиджак.
– Сейчас вызову "скорую", – заорал во все горло. – Одну секунду...
– Я не глухой, – заметил Хендерсон.
Она сидела на подоконнике и тяжело дышала. Ее колотило. Смотрела на Хендерсона, скрестив руки и сунув несгибающиеся пальцы рук под мышки. Мокрые волосы спутаны, губы – цвета синьки. Обернулась, посмотрела на него, когда набрасывал на плечи свой пиджак. Спросила:
– А Фелис? Кошка моя?
– Убежала в гостиную, – сказал он. Разжав руки, оттолкнулась от подоконника.
– Душ, – сказала она.
Он помог ей встать.
– Господи, что же это? Что все это значит? – спросил Сэм.
Поддерживая, он повел ее прямо по занавеске, конец которой лежал теперь на полу. Она сотрясалась, дышала неровно. Стонал Хендерсон. Она шла, стараясь держаться ближе к шкафам, смотрела прямо перед собой. Он придерживал ее за талию одной рукой, положив другую на плечо своего пиджака.
Она сказала:
– Он хотел... убить... вас и меня...
– За что? Почему?
– Он убил всех тех, – сказала она. – Дом напичкан аппаратурой – подслушивающие устройства, видеокамеры. Все видел, все слышал.
– Ничего себе!
Она сняла его пиджак, подойдя к двери.
– Он владелец этого дома, – сказала она. – Вон там телефон. Будьте осторожны – у него ваш пистолет, – добавила, отдавая пиджак. – Он сын Теа Маршалл.
– Я догадался. Видеокамеры... Вот оно что! Понятно...
Она пошла в ванну. Включила свет. Закрыла дверь. Заперла на задвижку. Ухватившись за смеситель в стиле "Арт деко", повернула кран.
Стояла под душем, смотрела на ободранные колени, ладони, пальцы. Потом долго массировала руки. Повернула кран, сделала погорячей. А потом стояла, обхватив себя руками, и глотала слезы.
Когда они вышли из патрульной машины у подъезда "Небоскреба ужасов", было что-то около двух на часах Сэма. По обе стороны навеса сияли галогенные лампы на треногах, на парковке в два ряда фургоны, из-за угла Девяносто второй улицы выворачивал еще один. Черного цвета камеры – на плечах у телевизионщиков – вытаращились на них как по команде. Сэм расталкивал их направо и налево, шел, вскинув руки с оттопыренным указательным пальцем. Уолт, размахивая лопатой, пригрозил.
Они вошли в вестибюль, где более двадцати жильцов делились последними новостями радио и высказывали желание присутствовать на предстоящем сногсшибательном процессе.
– Неужели дом прослушивался? – спросила Вайда.
– Да, – ответила она. Дмитрий добавил:
– Он и Рафаэля убил, и всех других.
– Бренди Коннахэй умер своей собственной смертью, – уточнила она.
– Они забрали кассеты, – сказал Стефан. – Мы что, все там?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28