Участковый также установил, что окно его комнаты выходит на северную сторону, внизу небольшой сквер, а через дорогу - здание из желтого кирпича, опоясанное просторными лоджиями, то самое, в котором жили старые и новые хозяева жизни. Расстояние между домами было не более трехсот метров.
Собрав предварительную информацию, участковый провел личную встречу с Калмыковым под предлогом проверки режима регистрации. Обстановка комнаты выдавала в жильце человека, совершенно равнодушного к удобствам. Мебель была старая, сборная, какую не жалко. На окне не было штор, только ветхие тюлевые занавески, да и те раздвинутые. Это сразу заинтересовало участкового, так как косвенным образом подтверждало сообщение телефонного анонима о том, что он видел в этом окне высокого худого человека. Во всяком случае, он мог его видеть. И этим человеком вполне мог оказаться Калмыков, так как он был выше среднего роста и худощавого телосложения.
Сам Калмыков произвел на участкового впечатление человека неразговорчивого, но вполне уравновешенного. Документы у него оказались в полном порядке. На все вопросы ответы давал немногословные, но исчерпывающие. Служил в армии, был майором, воевал в Афгане, комиссован после ранения. Ранение получил не в Афгане, а много позже во время учений. Семьи нет, был женат, давно. До этого жил в подмосковном военном госпитале. Там сначала лечился, а после выписки был санитаром в реабилитационном центре при госпитале. Эту комнату снял, потому что ему обещали работу в Москве, в фирме, но пока не складывается, нет вакансии.
Участковый не сразу понял, что ему кажется необычным в небогатом, неухоженном, но в общем-то нормальном холостяцком жилье. Потом понял: в комнате не было телевизора. Что же хозяин этой комнаты делает по вечерам? Читает? Но книг не было. Даже газет не было.
Спрашивать об этом участковый не стал, а попросил Калмыкова стакан воды, и пока тот ходил в кухню, заглянул в старый гардероб, занимавший всю торцевую стену комнаты. И там увидел то, чего увидеть в общем-то не хотел, так как Калмыков ему понравился и даже вызвал сочувствие несложившейся своей судьбой. Сорок два года, ни кола, ни двора. Но закрыть дверцу и заставить себя забыть об увиденном участковый не мог. Потому что в шкафу стоял штатив с укрепленной на нем стереотрубой. В сочетании с видом из окна комнаты на элитный дом на Больших Каменщиках и подъездные площадки, к которым подкатывали дорогие машины, это говорило о многом. Это говорило о том, что телефонному анониму, возможно, и не почудился силуэт высокого худого человека со снайперской винтовкой в ярко освещенном окне.
Свои наблюдения участковый изложил в рапорте. После недолгих размышлений следователь районной прокуратуры вынес постановление о проведении обыска, рассудив, что в наше неспокойное время лучше перестраховаться. Если обыск не даст результатов - что ж, придется извиниться. Ничего страшного.
Обыск дал результаты. На самодельных антресолях над гардеробом, где были сложены картонные коробки со старой обувью и тряпьем, оперативники обнаружили на дне одной из коробок перевязанный шпагатом пакет в крафт-бумаге. В пакете находился черный пластмассовый чемоданчик размером 37 на 27 сантиметров и толщиной 4,5 сантиметра. В специальных углублениях в нем были уложены ствол с глушителем, ствольная коробка и приклад бесшумной автоматической снайперской винтовки ВСС "Винторез" с полностью снаряженным магазином на десять патронов. В этом же чемодане находились оптический прицел ПСО-1 и ночной прицел НСПУМ-3.
Калмыкова арестовали и доставили в СИЗО "Лефортово". Через полгода следствие было закончено и дело направлено в суд. Председательствовать на процессе было поручено заслуженному юристу РФ, заместителю председателя Таганского межмуниципального суда Алексею Николаевичу Сорокину.
II
Из всех новшеств, привнесенных в судебную систему России в постсоветские времена, судье Сорокину больше всего нравились два. Первое: запрещение устанавливать телефон в совещательной комнате для судей. Это символизировало, что наконец-то покончено с "телефонным правом". Как будто только по телефону и только в совещательной комнате судьи получали ценные указания.
Второе новшество касалось судейских мантий, в коих господа судьи обязаны были присутствовать в заседании. Эту новацию он тоже поначалу воспринял не без иронии, но очень быстро ее оценил. Оценили ее и коллеги. Шуточки насчет того, что для полноты картины не мешало бы ввести и парики, прекратились.
Всякий раз, надевая перед началом судебного заседания мантию, поправляя наплечники и расправляя широкие полы, Сорокин чувствовал, что он как бы воздвигает между собой и жизнью преграду. Мантия защищала его от грязи и крови, которые всегда незримо присутствуют в зале судебных заседаний, предохраняла от злобы, ненависти, жалости, сострадания. Она не давала вырваться и его гневу, ненависти, жалости и состраданию, помогала оставаться бесстрастным.
Мантия была, как маска. Как панцирь. Он входил в радиационную зону защищенным. И сбрасывая ее, оставлял на ней все налипшие страсти. В конце рабочего дня он разоблачался и вешал мантию в шкаф так, как врач снимает с плеч пропахший лекарствами халат или как строитель - заскорузлую от бетона спецовку.
Иногда он даже удивлялся, как это раньше судьи заседали без мантий, в обычных костюмах. Как голые. Правда, и тогда он неосознанно, даже слегка стыдясь своего суеверия, надевал на процессы один и тот же темный костюм, в нем заседал, а больше не надевал его никуда. И часто отдавал в химчистку. Гораздо чаще, чем другую одежду. Жена сначала сердилась, потом привыкла.
И лишь однажды за годы своего служения российской Фемиде судья Сорокин почувствовал, что мантия ему мешает. Это было во время суда над Калмыковым.
Знакомство с обвинительным заключением и материалами следствия не вызвало у судьи Сорокина сомнений в правомерности предъявленных Калмыкову обвинений. Кроме снайперской винтовки, обнаруженной при обыске, у него была изъята тетрадь, записи в которой неопровержимо свидетельствовали, что примерно в течение трех месяцев он следил за всеми передвижениями проживающего в элитном доме по улице Большие Каменщики крупного бизнесмена, генерального директора компании "Интертраст" и хозяина банка "ЕвроАз" Мамаева Владимира Петровича. И это обстоятельство придавало делу особую значимость.
Мамаев был заметной фигурой в финансовом мире России. При этом фигурой, тесно связанной с МВД. Как и многие воротилы российского бизнеса, начинал он еще в брежневские времена - цеховиком. Даже сколько-то отсидел: был директором небольшой швейной фабрики, принадлежащей артели инвалидов, гнали "неучтенку" - какой-то дефицитный ширпотреб. Дело обычное по тем временам. Потом стал кооператором. Но по-настоящему развернулся в 90-е годы, когда исчез госзаказ и вся огромная система Главного управления исполнения наказаний оказалась в катастрофическом положении.
Лагерные предприятия, за счет которых жили тысячи исправительно-трудовых колоний, остались без работы. Никто не хотел покупать брезентовые робы и рукавицы, которые зэки шили, никому не нужны были алюминиевые ложки и вилки, которые штамповали в промзонах, полностью исчез спрос на бесхитростную и довольно топорную мебель лагерных столярок. Еще держались лагерные леспромхозы, но и на их продукцию спрос упал, потому что во много раз возросла стоимость вторичной переработки, превращения хлыстов в обрезную доску.
Тут-то и появился Мамаев с крупномасштабной, тщательно проработанной программой реорганизации производственной базы ГУИНа. Коллегия МВД, в ведении которого в то время находились лагеря, одобрила программу Мамаева. Она требовала серьезных капиталовложений. Таких денег не было в бюджете, но правительство пошло на отмену налогов, выделяло кредиты под минимальные проценты, гарантировало компании "Интертраст" и банку "ЕвроАз" займы в коммерческих банках, наших и западных - только бы избавиться еще и от этой головной боли.
Производство начали перепрофилировать. Из алюминия ста- ли штамповать не вилки и ложки, а металлический шифер, пользующийся огромным спросом, белая жесть вместо терок и подойников пошла на дефицитнейшие крышки для консервирования, из брезента шили чехлы для автомобилей и палатки для мелких уличных торговцев, наводнивших все города и веси России. При леспромхозах строились пилорамы, сушилки и деревообрабатывающие цеха, на рынок шли не бревна, а деловая древесина. Вся продукция реализовалась через компанию "Интертраст".
Судья Сорокин очень сомневался, что все это улучшило положение заключенных, но положение многих чиновников из МВД и ГУИНа и самого Мамаева улучшило. Мамаев был очень влиятельным человеком. Поговаривали (и судья Сорокин склонен был этим разговорам верить), что за "банным" скандалом министра юстиции, его отставкой, а затем и арестом стоял Мамаев. Чего-то, видно, не поделили.
Понятно, что у такого деятеля, как Мамаев, хватало врагов. Не было ничего удивительного в том, что его заказали. Исполнителем заказа стал Калмыков. Знакомясь с материалами дела, судья Сорокин вынужден был признать, что заказчик сделал хороший выбор.
Основательность, с которой Калмыков готовил преступление, производила впечатление.
Маршруты поездок Мамаева из дома в офис компании "Интертраст" на Варварке, в банк "ЕвроАз" на Новом Арбате, в рестораны, где он обедал и проводил неофициальные встречи с партнерами, в ночные клубы, где он иногда развлекался, фиксировались Калмыковым с бухгалтерской тщательностью, с указанием времени и частоты маршрутов. На схемах отмечались места, наиболее удобные для организации покушения, были проработаны маршруты подхода к месту покушения и пути отхода, с точности до минуты просчитано время операции. Было много отметок типа "dir" и "var", что означало направление стрельбы (директрисса) и оценку перспективности операции (вариативность).
Наиболее перспективными, как явствовало из пометок, были три варианта покушения. Первый: когда Мамаев утром выходит из своего дома к машине (var 95%) или когда вечером приезжает домой (var 85%). Разница в оценке объяснялась тем, что дальность эффективного прицельного огня из "Винтореза" с прицелом ПСО-1 составляет 400 метров, а с ночным прицелом НСПУМ-3 - 300 метров.
Цифрой "95" были оценены варианты покушения на Мамаева во время его поездок на дачу в подмосковном поселке Кратово и в те дни, когда он посещал любовницу: выходил из офиса через заднюю дверь и на такси ехал в Кунцево, где снимал для нее квартиру.
Цифрой "100" не был помечен ни один из вариантов, так как стопроцентной гарантии в таких делах не существует.
Все эти пояснения к схемам следователю дал сам Калмыков. Но он категорически отрицал, что готовил убийство. Напротив, слежку за Мамаевым он вел с совершенно противоположной целью: чтобы предотвратить возможное покушение. Калмыков утверждал, что человек, представившийся сотрудником Мамаева, нанял его для того, чтобы он провел аудит безопасности: проанализировал ситуацию во всех вариантах и выявил моменты, при которых жизнь Мамаева подвергается наибольшей угрозе. За эту работу Калмыкову заплатили три тысячи долларов аванса, сняли для него комнату, купили "Жигули" и обещали еще три тысячи, когда полный отчет будет представлен.
По утверждению Калмыкова, заказчик потребовал, чтобы эта работа велась в обстановке абсолютной секретности, о ней не должен знать никто, в том числе и сам Мамаев. По его словам, Мамаев ведет себя слишком беспечно, это беспокоит его сотрудников и партнеров. Разработка, которую должен сделать Калмыков, призвана заставить Мамаева изменить его отношение к собственной безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39