Потом Ройс спросил:
– Члены Совета, наверно, очень взбудоражены?
– Вы правы.
– Поразительно. Люди считают, что если их кандидат победит, то им навеки обеспечена его поддержка. Но они заблуждаются, Элиот, глубоко заблуждаются. Любой человек, добившись успеха, с раздражением смотрит на тех, кто ему помогал. С раздражением, а порой и с презрительной насмешкой.
Вспомнив послеобеденный спор в садике у Гетлифов, я сказал:
– По-моему, человек редко испытывает чувство благодарности.
– Никогда, – поправил меня Ройс; перед его глазами продолжала разыгрываться человеческая комедия. – Но зато каждый человек считает, что другие – по крайней мере те, кому он помог, – просто обязаны испытывать это чувство, и с радостью ждет его проявлений.
Ройс по-прежнему мыслил остро и четко, но сил у него было мало, и его внимание начало рассеиваться.
– Скажите, – спросил он, – Совет решил провести выборы только после моей смерти?
– Да.
– И предполагалось, что к следующему учебному году с ними будет покончено?
– Да.
Он усмехнулся.
Ройс был уже очень утомлен, и мне пришлось напомнить ему, что он хотел о чем-то меня попросить. Он заставил себя сосредоточиться, несколько минут молчал, но все же вспомнил, о чем шла речь в начале моего визита. Он заговорил о Рое Калверте, своем протеже и ученике, который давно превзошел учителя. Ройс гордился достижениями Роя. И взял с меня слово, что я буду присматривать за ним.
26. Тупик
В начале октября зеленые листья плюща, увивающего ограды, стали огненно-бурыми, ветер срывал их и с шуршащим шорохом гонял по дворикам колледжа. Словно огромные желто-красные факелы, полыхали в парке кроны деревьев. Утренние зори развеивали знобкую белесую мглу, в небе золотистым пожаром разгоралось низкое осеннее солнце, а вечерами вокруг каждого фонаря зажигался бледно-радужный ореол. И по-прежнему до глубокой ночи светилось окно ректорской спальни.
Наставники возвращались в колледж; студенты-новички толпились у служебной квартиры Брауна и бродили по дворикам, разыскивая дом Джего. Повсюду слышались молодые голоса; днем студенты отправлялись на спортивные площадки, и монотонный уличный шум то и дело вспарывали звонки их велосипедов. Вернулись все члены Совета, кроме Пилброу и Роя Калверта; Браун заказал бутылку вина, чтобы отметить начало нового учебного года.
Через несколько дней приехал Рой. Он сразу же забежал ко мне, и я с радостью отметил про себя, что он превосходно выглядит. После июньской вспышки у него ни разу не было приступов депрессии, и, по-моему, он даже забыл о своем недуге. Я, пожалуй, никогда не видел его таким спокойным и уравновешенным. Он весело шутил, всячески старался помочь Брауну, улаживал какие-то дела своих друзей и очень хотел поскорее начать агитацию за Джего.
А колледж уже снова начало лихорадить. Винслоу опять стал таким же язвительным, как раньше. Найтингейл принялся нападать на Джего и его сторонников с прежним неистовством. Из вторых, часто из третьих рук узнавали мы о новых скандальных сплетнях и злобных слухах. Роя, правда, травили теперь меньше, чем летом: уверенный в себе, спокойный и веселый, всегда готовый отобедать в трапезной – даже если за столом членов Совета собиралось всего два или три человека, – он был сейчас неподходящей мишенью для злословия – хотя пару раз я все же замечал, что Винслоу посматривает на него с колючей недоверчивостью. Но зато «эту кошмарную женщину» поносили вовсю. Острое чутье маньяка безошибочно подсказывало Найтингейлу, как надо вести пропагандистскую войну: он искусно находил самые действенные слова, умел с ухмылкой оживить надоевшие другим пересуды, и постепенно его злобные выпады целиком сконцентрировались на миссис Джего. Теперь даже вполне благоразумные сторонники Кроуфорда, вроде Винслоу или Гетлифа, стали поговаривать, что «эту женщину нельзя подпускать к Резиденции», и Браун с Кристлом решительно не знали, как нейтрализовать такие разговоры.
Рой, Браун и я заботливо следили, чтобы эти сплетни не докатывались до Джего, но, несмотря на все наши усилия, мы иногда с беспокойством замечали, что, обедая в трапезной, он угрюмо молчит, а лицо у него бледное, измученное и напряженное. Тревожное ожидание вконец измотало ему нервы, и он порой взрывался из-за совершеннейших пустяков. Но нас-то больше всего огорчали его страдания – он сделался чрезвычайно уязвимым и совершенно беззащитным.
Знал ли он про сплетни о своей жене? Мы с Роем не сомневались в этом.
Ректор теперь почти все время дремал; но вечерами, когда на городок опускался сырой октябрьский туман, а с безоблачного неба глядела вниз голубовато-серебристая луна, в парадной спальне Резиденции вспыхивал свет. Стояло безветренное, ясное бабье лето, днем дворики колледжа заливало неяркое осеннее солнце, и под вечер теплый от нагретой за день брусчатки воздух струился вверх, так что стены домов, казалось, незримо колеблются; в такие вечера неестественная бледность Джего была особенно заметна.
Безмятежное спокойствие природы странно контрастировало с напряженной обстановкой в колледже. Осенью случилось только одно приятное событие: Фрэнсис Гетлиф, не знаю уж каким способом, унял Найтингейла, и тот отвязался от Льюка.
Однажды, когда мы обедали в трапезной, Кристл спросил нас с Брауном, можем ли мы уделить ему после обеда полчаса нам сразу стало ясно, что он готовится к каким-то решительным действиям. Мне даже показалось, что Брауна охватило беспокойство; тем не менее он пригласил нас к себе, усадил в кресла и, откупорив бутылку рейнвейна, сказал:
– По-моему, в такую погоду рейнвейн очень освежает.
Потом он заговорил о сэре Хорасе. Перед началом учебного года они решили «подтолкнуть» его и условились, что Браун пошлет ему письмо, в котором будет сказано, что юному Тимберлейку полезно, на их взгляд, прослушать в Кембридже курс лекций по программе дополнительного, четвертого года обучения – но без сдачи завершающих экзаменов: тут уж Браун объявил, что такая мука ему больше не под силу. Письмо было отправлено, и сэр Хорас откликнулся на него несколькими телефонными звонками; но его намерений Браун с Кристлом так и не поняли. Сначала он хотел послать племянника в колледж; потом позвонил и сказал, что это надо как следует обдумать; а потом объявил, что передумал; однако после долгого телефонного разговора с пылкими изъявлениями благодарности за их заботу об его племяннике он неопределенно пообещал, что, может быть, зимой снова наведается в колледж.
Теперь Браун хотел подробно обсудить этот будущий визит, но Кристл, к моему удивлению, решительно отказался разговаривать о сэре Хорасе.
– Мы сделали свой ход, – сказал он. – Теперь его очередь. А я вот хочу послушать, что вы думаете о нашей неудаче с выборами.
– По-вашему, мы плохо отстаиваем интересы Джего? – спросил его Браун.
– Наоборот. По-моему, мы сделали все, что могли. Но неудача есть неудача.
– Ну, большинство-то пока у нас, – сказал Браун. – Шесть против пяти – если только Пилброу не забудет вернуться к выборам в колледж. А кроме того, всегда есть вероятность, что кто-нибудь из сторонников Кроуфорда примкнет в последний момент к нашей партии. Я, например, очень надеюсь на Гея.
– Я разговаривал с ним и ничего не добился. Можно считать, что он твердо решил голосовать за Кроуфорда.
– В таком случае остается шесть против пяти.
– Да ведь это же прискорбнейший тупик!
– Я уверен, – твердо проговорил Браун, – что выжидание сейчас – самая мудрая политика. До выборов может случиться все что угодно. Я понимаю, как это тяжко – ждать, но думаю, что другого выхода у нас нет. Повторяю вам, у нас не такое уж плохое положение.
– А по-моему, надо б хуже, да некуда. Колледж окончательно превратился в балаган. Мы загнаны в тупик. Скажите мне, как вы намереваетесь из него выбраться?
– Нужно поговорить с Геем, – вмешался я.
– Пустая трата времени, – возразил Кристл. – На нем надо поставить крест.
– Тогда давайте попробуем переубедить Деспарда, – предложил я. – Мы ведь еще даже не приступали к предвыборной агитации.
– Что ж, попробуйте, – насмешливо проговорил Кристл.
Потом он сказал:
– По-моему, дело обстоит так. Шесть голосов – это лучшее, на что мы можем рассчитывать. Если положение изменится, то только к худшему. Надеюсь, вы со мной согласны? Сегодняшняя расстановка сил – самая выгодная для нас.
– Я вовсе не уверен, что вы правы, но все же допускаю такую возможность, – сказал Браун.
У меня возражений не нашлось.
– Я рад, что вы со мной согласны, – заметил Кристл. – А теперь скажите мне: к чему это нас приведет?
– Что ж, твердо рассчитывать на абсолютное большинство мы и в-самом деле не можем, – ответил Браун. – А если положение не изменится, то ректора нам просто назначат.
По Уставу, если ни один из кандидатов не набирал абсолютного большинства голосов, ректора назначал епископ – так повелось со времен основания первого кембриджского колледжа. Я, между прочим, был уверен, что Браун с Кристлом ужо думали о таком исходе, да и мне эта мысль приходила в голову, однако до начала нынешнего учебного года мы еще надеялись, что нам как-нибудь удастся выйти из создавшегося тупика.
Кристл продолжал гнуть свое.
– И как вы думаете – кого? – спросил он.
– Я не прорицатель, – ответил Браун. – Но есть, конечно, опасность, что епископ назначит ректором какого-нибудь выдающегося ученого – и, вероятней всего, не из нашего колледжа.
– Джего он ректором не назначит, – сказал Кристл. – Во-первых, Джего неверующий, а во-вторых, отнюдь не выдающийся ученый.
– Да и Кроуфорда не назначит, – вставил я. – Из-за его политических убеждений.
– А вот в этом я не уверен, – сказал Браун. – Говорят, у епископа довольно странные взгляды. Говорят, он сторонник этого проклятого Черчилля, которому не терпится втравить нас в войну. Короче, благоразумным его никак не назовешь. И осмотрительным – тоже.
– Кроуфорда он ректором не назначит, – уверенно объявил Кристл. – Всем известно, что Кроуфорд неверующий. Он этого ни от кого и не скрывает. Нет, если в дело вмешается епископ, Кроуфорду ректором не бывать. Тут можно не сомневаться.
– Надеюсь, вы правы, – сказал Браун. – Очень надеюсь. А если так, – он весело улыбнулся, но в его взгляде я заметил зоркую настороженность, – то нам нечего опасаться епископа.
– Вы вот благодушествуете, – сказал Кристл, – а епископ-то обязательно навяжет нам в ректоры чужака.
Кристл говорил так уверенно, словно ему были известны намерения епископа. Потом, вспоминая этот разговор, я решил, что он совещался с нашими противниками.
Меня это удивило – как удивило, что Кристл и вообще-то позвал меня в тот вечер: обычно такие разговоры они вели с Брауном наедине, чтобы выработать общую линию поведения прежде, чем их сторонники – не говоря уж о противниках – узнают, что у них на уме. Меня это удивило, а Брауна, насколько я заметил, довольно сильно обеспокоило. Потом-то я понял: Кристл предугадывал, что они с Брауном не сойдутся во мнениях, и пригласил меня, чтобы у них не получилось чисто дружеской беседы; Браун наверняка стал бы взывать к их дружбе, и Кристл, по мягкосердечию, не сумел бы настоять на своем.
Да, он позвал меня, чтобы, деловой разговор не превратился в спор между близкими друзьями. Ему очень не хотелось уступать Брауну. Он извелся от пассивного ожидания и рвался в бой – тем более что ему был ясен план действий.
Он сказал:
– Епископ обязательно навяжет нам в ректоры чужака. Хуже этого ничего быть не может.
– А по-моему, – возразил Браун, – самое плохое – это Кроуфорд.
– Нет уж, – сказал Кристл. – Я хочу знать заранее, что меня ждет. По мне, так лучше уж сам сатана, чем неизвестно кто. С Кроуфордом у нас по крайней мере не будет никаких неожиданностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54