Старк указал на упорно не желавшую рассасываться пробку, на почти неподвижные, окутанные облаками выхлопных газов машины.
– Если по-хорошему, Блейк, вы должны бы находиться в тысяче футов надо всем этим. Я пытался однажды брать уроки пилотирования, но как-то не пошло. А вы пробовали летать на дельтаплане?
Я глядел назад, на черные силуэты мертвых вязов. Там, за излучиной реки, стабилизатор «Сессны» без устали семафорил мне свое сообщение. В небе висели свежевыкрашенные люльки чертова колеса – игрушки, словно ждущие, чтобы их прихватил по дороге пролетный аэронавт.
– Мускулолеты – вот что интересует меня в первую очередь. Я хочу когда-нибудь совершить первую в истории кругосветку.
– Кругосветка на мускулолете? – Старк закатил глаза, старательно демонстрируя свое восхищение. Он что, действительно не понимает, что спас меня от полиции? – Я хотел бы помочь вам, Блейк. Вы можете начать прямо здесь, в Шеппертоне.
– В Шеппертоне?
– Если вас интересует внимание публики, лучше места не найти. После сегодняшней аварии они с радостью примут вас как своего местного летчика. Вы можете организовать здесь летную школу, сами или на паях с киностудией. Здешняя публика прямо одержима такими вещами – зоопарки без клеток, дельфинарии, высший пилотаж, им все едино, они всю дорогу выряжаются бифитерами да ганноверскими гвардейцами или разыгрывают битву под Аустерлицем. Я вот решил организовать зоопарк. Если удастся поднять ваш самолет, я бы охотно выставил его как экспонат.
– Нет…
– А почему нет? Я попробую купить его у вашей страховой компании…
– Оставьте его в покое!
– Конечно, конечно… – Удивленный таким взрывом, Старк умиротворяюще похлопал меня по руке. – Ну конечно же, Блейк, я оставлю самолет в покое. Пускай Темза тащит его в море. Я хорошо понимаю ваши чувства.
Мы приближались к центральному пролету моста. Красным пульсом бились сотни стоп-сигналов останавливающихся и вновь ползущих машин. Фермы моста – до них было рукой подать – двигались с такой убийственной медлительностью, что я мог пересчитать все их заклепки, все чешуйки шелушащейся краски.
Я окончательно понял, что ничего у нас не получится. Вместо того чтобы приблизиться к Уолтонскому берегу, мы все больше от него удалялись, колонны едущих впереди машин и автобусов уходили куда-то в бесконечность, как исполинские конвейерные ленты. В то же время Шеппертонский берег с его пристанями и шлюпочными мастерскими едва не пропал из виду, до него было уже ярдов пятьсот, не меньше.
Река качнулась. Я судорожно вздохнул и обвис на сиденье, машины надвигались на меня со всех сторон, движущиеся, хотя и неподвижные, их фары иссушали мои глаза. Замурованный в эту металлическую, бесконечно длинную мостовую, я терпеливо – и без всякой надежды – ждал, когда же иллюзия рассеется.
– Блейк, мы двигаемся! Все в порядке!
Но я-то знал.
Открывая дверцу, я почувствовал на своей синяками покрытой груди руку Старка. Отпихнув ее локтем, я выскочил из катафалка, перемахнул через невысокий, по пояс, барьер и помчался по пешеходной дорожке вниз, к привычной уже безопасности Шеппертонского берега.
Пятью минутами позже, оставив позади и мост, и недавний оглушающий страх, я подошел к опустевшим кортам, присел на скамейку и осторожно помассировал свою многострадальную грудь. Во всяком случае, теперь я знал, что Старк не делал мне искусственного дыхания, – руки, отпечатавшиеся на моих ребрах, были крупнее и сильнее, примерно такие же, как у меня.
Я смотрел на цепочку мертвых вязов, на дальние улицы и дома. По какой-то, ведомой только начинке моей головы, причине я был заперт в этом прибрежном городке; мой мозг обозначил вокруг него четкую границу, проходящую на севере параллельно шоссе, а на юге и западе – по извилистому руслу Темзы. Глядя на поток машин, стремящийся на восток, в Лондон, я ничуть не сомневался, что любая моя попытка бежать в этом последнем неопробованном направлении тоже окончится ничем, я увязну в тех же самых тошнотворных перспективах.
К кортам подходила средних лет женщина с двумя дочками-школьницами, в руках у них были ракетки. Они поглядывали на меня с явным подозрением, недоумевая, что тут делает этот молодой священник в белых кроссовках, не перепил ли он часом причащального вина. Я был бы совсем не прочь провести остаток полного событий дня, играя с ними в теннис. При всей своей измотанности, я снова ощутил все то же мощное, неразборчивое сексуальное влечение, которое я испытывал ко всем людям, встреченным мною в Шеппертоне, – к Старку, к слепой девочке, к молоденькой докторше, даже к священнику. Я пожирал этих женщин глазами, они казались мне обнаженными – обнаженными не в моих глазах, а в их собственных. Мне хотелось завлечь их посулами исповеди между подачами, совокупиться с каждой из них прямо под летающим через площадку мячом, проникать в них, когда они упруго приседают у сетки.
Почему я запер себя в Шеппертоне? Может быть, я все еще думаю о пассажире – ну, скажем, технике, – которого я захватил вместе с самолетом; может быть, я подсознательно отказываюсь покинуть место аварии, пока не удастся освободить его мертвое тело? Не этот ли безвестный пассажир пытался убить меня своим последним, судорожным усилием? Я почти помнил, как схватились мы с ним в уходящей под воду кабине, как его руки крушили мне ребра, как его рот вдавился в мой, как он высасывал у меня последние капли дыхания, пытаясь продлить свою жизнь хоть на пару секунд…
Игра прекратилась. Три женщины смотрели на меня расширенными глазами. Безмолвные и недвижные, с мячами и ракетками в руках, они походили на огромных кукол. Сомнамбулические манекены. В воздухе клубится пыль, вся земля под ногами исшаркана. Надо понимать, я устроил пантомиму этой титанической подводной схватки, сражался сам с собой на виду у этих женщин. Не в силах выдержать их ошеломленные взгляды, я встал, выкрикнул какую-то непристойность и пошел в парк.
* * *
Солнце, висевшее весь день прямо над рекой, как без дела включенный прожектор, переместилось на северо-восток и теперь почти касалось крыш киностудии. За последние несколько часов листва в парке помрачнела, свет под деревьями иссякал, не находя себе пополнения. Где-то неподалеку, на небольшой лужайке, скрытой от меня темной стеной рододендронов, играли трое детей. Топотали по траве тяжелые ноги Дэвида, громко гукал Джейми, слепая Рейчел отдавала негромкие, четкие указания.
Вспомнив эту симпатичную троицу, я решил поучаствовать в их игре. Я продрался через заросли на поросшую высокой травой лужайку, узкую полоску заброшенной земли, тянувшуюся вдоль небольшого, впадавшего в реку ручья. Дети меня не видели. Погруженные в мир своей фантазии, они шествовали колонной к свежевскопанной грядке, а может, клумбе, таившейся среди деревьев в небольшой затененной прогалине. Добродушный даун шагал впереди, следовавшие за ним Рейчел и Джейми несли пучки увядших тюльпанов.
В шаге от клумбы они остановились и замерли. Рейчел опустилась на колени, проворно ощупала вскопанную землю, а затем присоединила тюльпаны к ромашкам и лютикам, лежавшим там прежде. Я запоздало понял, что это не клумба, а могила, что дети служат панихиду по мертвым тюльпанам, найденным, по всей видимости, в мусорном баке. Они установили над могилой скромный крест из дощечек, украшенный разноцветными стекляшками и клочками серебристой бумаги.
Умиленный этим трогательным ритуалом, я вышел на прогалину. Дети испуганно повернулись. Щеки Рейчел побелели, она кинула в могилу последние тюльпаны и стала нашаривать руку Дэвида. Не успел я раскрыть рта, как они уже мчались прочь; бежавший посредине Джейми верещал, как всполошенная птица.
– Рейчел!.. Я ничего тебе не сделаю!.. Джейми!..
И только тут до меня дошло, что могила была выкопана не для цветов, вернее – не только для цветов. Деревянный крест был грубым подобием самолета; для усиления сходства на его перекладине были изображены мелом крылья, а в нижней части столбика – хвост.
Моя «Сессна»?
Я обернулся и окинул лужайку взглядом. Дети исчезли. У меня впервые шевельнулось подозрение, что, возможно, я все-таки мертв.
И именно тогда, там, на этой тайной прогалине, у меня возникла твердая решимость доказать, что если я и вправду был мертвым, если я и вправду утонул вместе с угнанным самолетом, то теперь я навечно останусь живым.
Глава 9
Речная преграда
– Так что же я, умер? – прошептал я в могилу, но та не отвечала. Крест с самолетом, удушающие заросли рододендронов – все это вызывало у меня тихое бешенство. – Умер и сбрендил?
Почему меня так задела эта невинная игра троих неполноценных детей? Я расшвырял ногой лежавшие в неглубокой ямке цветы, а затем продрался сквозь пыльную листву во все тот же парк. Залежавшийся под деревьями свет бросился мне навстречу, по-щенячьи радуясь возможности пообщаться с живым существом. Он весело играл на лацканах похоронного костюма, приплясывал вокруг моих белых кроссовок.
Что за ерунда, ну конечно же, я не умирал. Истоптанная трава под ногами, худосочный свет, дрожащий на зеркале реки, щиплющие траву олени и бугристая кора вязов – каждая деталь убеждала меня, что этот мир настоящий, а никак не предсмертный бред человека, застрявшего в кабине утонувшего самолета. Я все время был в полном сознании. Я помнил, как трудно открывалась дверца, как потом я стоял на фюзеляже, точно между крыльями, как бурлила вокруг моих ног вода.
Я зашагал к реке, отмахиваясь руками от не в меру разыгравшегося настырного света. Мое предчувствие катастрофы было отражением подсознательного страха, что я выдумал все окружающее – этот город, эти деревья и дома, даже измазанные травой пятки Мириам Сент-Клауд – и что я выдумал себя самого.
Сейчас я жив, но был момент, когда я умер? Если я застрял в самолете на целые одиннадцать минут, почему никто не пришел мне на помощь? Вполне разумные люди, в их числе даже врач, застыли, как мумии, словно я отключил для них время, и зашевелились лишь тогда, когда я вырвался из «Сессны». А потом я лежал на мокрой траве, и чьи-то руки крушили мне ребра. А не может ли быть, что мое сердце дало кратковременный сбой, внедрило в мой обескровленный мозг идею смерти, что и позволило этим детям так сильно задеть меня за живое своей игрой?
Я жив. Я стоял на берегу, глядя на тихую воду и безмятежный предзакатный свет. На узкой полоске пляжа косо лежал маленький ялик. Я спустился с откоса и спихнул лодчонку в воду. Оттолкнувшись от берега, я вдел весла в уключины и начал грести поперек несильного течения.
На холодной воде дрожала пленка света, скрывавшая темные глубины. Я стал забирать вверх по течению и вскоре приблизился к особняку Сент-Клаудов. Вода барабанила по бортам, звонко щелкала по водорезу, отсчитывая некую неотложную сумму.
Теперь я был на самой середине Темзы. Внизу, под опалесцирующей поверхностью, смутно проступил белый призрак «Сессны». Я поспешно бросил весла и ухватился за планшир. Самолет покоился на дне, футах в двадцати от меня; он стоял на шасси, совершенно ровно, словно припаркованный в некоем подводном ангаре. Дверца кабины была открыта и плавно колыхалась в набегающем потоке. Меня поразило, какие длинные у него крылья, – расправленные плавники исполинского ската.
Вокруг «Сессны» шныряла стайка серебристых рыб; они сновали вдоль фюзеляжа, огибали хвост и возвращались назад. Свет, отраженный от гибких крапчатых тел, скользнул по кабине, выхватив на мгновение человеческую фигуру.
Я загребал правой ладонью, низко перегнувшись через борт; мой рот почти касался воды, готовый испить оглушительную горечь моей же собственной смерти. Освещенная дрожащими, просеянными сквозь воду лучами солнца кабина была прямо подо мной, футах в десяти – двенадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Если по-хорошему, Блейк, вы должны бы находиться в тысяче футов надо всем этим. Я пытался однажды брать уроки пилотирования, но как-то не пошло. А вы пробовали летать на дельтаплане?
Я глядел назад, на черные силуэты мертвых вязов. Там, за излучиной реки, стабилизатор «Сессны» без устали семафорил мне свое сообщение. В небе висели свежевыкрашенные люльки чертова колеса – игрушки, словно ждущие, чтобы их прихватил по дороге пролетный аэронавт.
– Мускулолеты – вот что интересует меня в первую очередь. Я хочу когда-нибудь совершить первую в истории кругосветку.
– Кругосветка на мускулолете? – Старк закатил глаза, старательно демонстрируя свое восхищение. Он что, действительно не понимает, что спас меня от полиции? – Я хотел бы помочь вам, Блейк. Вы можете начать прямо здесь, в Шеппертоне.
– В Шеппертоне?
– Если вас интересует внимание публики, лучше места не найти. После сегодняшней аварии они с радостью примут вас как своего местного летчика. Вы можете организовать здесь летную школу, сами или на паях с киностудией. Здешняя публика прямо одержима такими вещами – зоопарки без клеток, дельфинарии, высший пилотаж, им все едино, они всю дорогу выряжаются бифитерами да ганноверскими гвардейцами или разыгрывают битву под Аустерлицем. Я вот решил организовать зоопарк. Если удастся поднять ваш самолет, я бы охотно выставил его как экспонат.
– Нет…
– А почему нет? Я попробую купить его у вашей страховой компании…
– Оставьте его в покое!
– Конечно, конечно… – Удивленный таким взрывом, Старк умиротворяюще похлопал меня по руке. – Ну конечно же, Блейк, я оставлю самолет в покое. Пускай Темза тащит его в море. Я хорошо понимаю ваши чувства.
Мы приближались к центральному пролету моста. Красным пульсом бились сотни стоп-сигналов останавливающихся и вновь ползущих машин. Фермы моста – до них было рукой подать – двигались с такой убийственной медлительностью, что я мог пересчитать все их заклепки, все чешуйки шелушащейся краски.
Я окончательно понял, что ничего у нас не получится. Вместо того чтобы приблизиться к Уолтонскому берегу, мы все больше от него удалялись, колонны едущих впереди машин и автобусов уходили куда-то в бесконечность, как исполинские конвейерные ленты. В то же время Шеппертонский берег с его пристанями и шлюпочными мастерскими едва не пропал из виду, до него было уже ярдов пятьсот, не меньше.
Река качнулась. Я судорожно вздохнул и обвис на сиденье, машины надвигались на меня со всех сторон, движущиеся, хотя и неподвижные, их фары иссушали мои глаза. Замурованный в эту металлическую, бесконечно длинную мостовую, я терпеливо – и без всякой надежды – ждал, когда же иллюзия рассеется.
– Блейк, мы двигаемся! Все в порядке!
Но я-то знал.
Открывая дверцу, я почувствовал на своей синяками покрытой груди руку Старка. Отпихнув ее локтем, я выскочил из катафалка, перемахнул через невысокий, по пояс, барьер и помчался по пешеходной дорожке вниз, к привычной уже безопасности Шеппертонского берега.
Пятью минутами позже, оставив позади и мост, и недавний оглушающий страх, я подошел к опустевшим кортам, присел на скамейку и осторожно помассировал свою многострадальную грудь. Во всяком случае, теперь я знал, что Старк не делал мне искусственного дыхания, – руки, отпечатавшиеся на моих ребрах, были крупнее и сильнее, примерно такие же, как у меня.
Я смотрел на цепочку мертвых вязов, на дальние улицы и дома. По какой-то, ведомой только начинке моей головы, причине я был заперт в этом прибрежном городке; мой мозг обозначил вокруг него четкую границу, проходящую на севере параллельно шоссе, а на юге и западе – по извилистому руслу Темзы. Глядя на поток машин, стремящийся на восток, в Лондон, я ничуть не сомневался, что любая моя попытка бежать в этом последнем неопробованном направлении тоже окончится ничем, я увязну в тех же самых тошнотворных перспективах.
К кортам подходила средних лет женщина с двумя дочками-школьницами, в руках у них были ракетки. Они поглядывали на меня с явным подозрением, недоумевая, что тут делает этот молодой священник в белых кроссовках, не перепил ли он часом причащального вина. Я был бы совсем не прочь провести остаток полного событий дня, играя с ними в теннис. При всей своей измотанности, я снова ощутил все то же мощное, неразборчивое сексуальное влечение, которое я испытывал ко всем людям, встреченным мною в Шеппертоне, – к Старку, к слепой девочке, к молоденькой докторше, даже к священнику. Я пожирал этих женщин глазами, они казались мне обнаженными – обнаженными не в моих глазах, а в их собственных. Мне хотелось завлечь их посулами исповеди между подачами, совокупиться с каждой из них прямо под летающим через площадку мячом, проникать в них, когда они упруго приседают у сетки.
Почему я запер себя в Шеппертоне? Может быть, я все еще думаю о пассажире – ну, скажем, технике, – которого я захватил вместе с самолетом; может быть, я подсознательно отказываюсь покинуть место аварии, пока не удастся освободить его мертвое тело? Не этот ли безвестный пассажир пытался убить меня своим последним, судорожным усилием? Я почти помнил, как схватились мы с ним в уходящей под воду кабине, как его руки крушили мне ребра, как его рот вдавился в мой, как он высасывал у меня последние капли дыхания, пытаясь продлить свою жизнь хоть на пару секунд…
Игра прекратилась. Три женщины смотрели на меня расширенными глазами. Безмолвные и недвижные, с мячами и ракетками в руках, они походили на огромных кукол. Сомнамбулические манекены. В воздухе клубится пыль, вся земля под ногами исшаркана. Надо понимать, я устроил пантомиму этой титанической подводной схватки, сражался сам с собой на виду у этих женщин. Не в силах выдержать их ошеломленные взгляды, я встал, выкрикнул какую-то непристойность и пошел в парк.
* * *
Солнце, висевшее весь день прямо над рекой, как без дела включенный прожектор, переместилось на северо-восток и теперь почти касалось крыш киностудии. За последние несколько часов листва в парке помрачнела, свет под деревьями иссякал, не находя себе пополнения. Где-то неподалеку, на небольшой лужайке, скрытой от меня темной стеной рододендронов, играли трое детей. Топотали по траве тяжелые ноги Дэвида, громко гукал Джейми, слепая Рейчел отдавала негромкие, четкие указания.
Вспомнив эту симпатичную троицу, я решил поучаствовать в их игре. Я продрался через заросли на поросшую высокой травой лужайку, узкую полоску заброшенной земли, тянувшуюся вдоль небольшого, впадавшего в реку ручья. Дети меня не видели. Погруженные в мир своей фантазии, они шествовали колонной к свежевскопанной грядке, а может, клумбе, таившейся среди деревьев в небольшой затененной прогалине. Добродушный даун шагал впереди, следовавшие за ним Рейчел и Джейми несли пучки увядших тюльпанов.
В шаге от клумбы они остановились и замерли. Рейчел опустилась на колени, проворно ощупала вскопанную землю, а затем присоединила тюльпаны к ромашкам и лютикам, лежавшим там прежде. Я запоздало понял, что это не клумба, а могила, что дети служат панихиду по мертвым тюльпанам, найденным, по всей видимости, в мусорном баке. Они установили над могилой скромный крест из дощечек, украшенный разноцветными стекляшками и клочками серебристой бумаги.
Умиленный этим трогательным ритуалом, я вышел на прогалину. Дети испуганно повернулись. Щеки Рейчел побелели, она кинула в могилу последние тюльпаны и стала нашаривать руку Дэвида. Не успел я раскрыть рта, как они уже мчались прочь; бежавший посредине Джейми верещал, как всполошенная птица.
– Рейчел!.. Я ничего тебе не сделаю!.. Джейми!..
И только тут до меня дошло, что могила была выкопана не для цветов, вернее – не только для цветов. Деревянный крест был грубым подобием самолета; для усиления сходства на его перекладине были изображены мелом крылья, а в нижней части столбика – хвост.
Моя «Сессна»?
Я обернулся и окинул лужайку взглядом. Дети исчезли. У меня впервые шевельнулось подозрение, что, возможно, я все-таки мертв.
И именно тогда, там, на этой тайной прогалине, у меня возникла твердая решимость доказать, что если я и вправду был мертвым, если я и вправду утонул вместе с угнанным самолетом, то теперь я навечно останусь живым.
Глава 9
Речная преграда
– Так что же я, умер? – прошептал я в могилу, но та не отвечала. Крест с самолетом, удушающие заросли рододендронов – все это вызывало у меня тихое бешенство. – Умер и сбрендил?
Почему меня так задела эта невинная игра троих неполноценных детей? Я расшвырял ногой лежавшие в неглубокой ямке цветы, а затем продрался сквозь пыльную листву во все тот же парк. Залежавшийся под деревьями свет бросился мне навстречу, по-щенячьи радуясь возможности пообщаться с живым существом. Он весело играл на лацканах похоронного костюма, приплясывал вокруг моих белых кроссовок.
Что за ерунда, ну конечно же, я не умирал. Истоптанная трава под ногами, худосочный свет, дрожащий на зеркале реки, щиплющие траву олени и бугристая кора вязов – каждая деталь убеждала меня, что этот мир настоящий, а никак не предсмертный бред человека, застрявшего в кабине утонувшего самолета. Я все время был в полном сознании. Я помнил, как трудно открывалась дверца, как потом я стоял на фюзеляже, точно между крыльями, как бурлила вокруг моих ног вода.
Я зашагал к реке, отмахиваясь руками от не в меру разыгравшегося настырного света. Мое предчувствие катастрофы было отражением подсознательного страха, что я выдумал все окружающее – этот город, эти деревья и дома, даже измазанные травой пятки Мириам Сент-Клауд – и что я выдумал себя самого.
Сейчас я жив, но был момент, когда я умер? Если я застрял в самолете на целые одиннадцать минут, почему никто не пришел мне на помощь? Вполне разумные люди, в их числе даже врач, застыли, как мумии, словно я отключил для них время, и зашевелились лишь тогда, когда я вырвался из «Сессны». А потом я лежал на мокрой траве, и чьи-то руки крушили мне ребра. А не может ли быть, что мое сердце дало кратковременный сбой, внедрило в мой обескровленный мозг идею смерти, что и позволило этим детям так сильно задеть меня за живое своей игрой?
Я жив. Я стоял на берегу, глядя на тихую воду и безмятежный предзакатный свет. На узкой полоске пляжа косо лежал маленький ялик. Я спустился с откоса и спихнул лодчонку в воду. Оттолкнувшись от берега, я вдел весла в уключины и начал грести поперек несильного течения.
На холодной воде дрожала пленка света, скрывавшая темные глубины. Я стал забирать вверх по течению и вскоре приблизился к особняку Сент-Клаудов. Вода барабанила по бортам, звонко щелкала по водорезу, отсчитывая некую неотложную сумму.
Теперь я был на самой середине Темзы. Внизу, под опалесцирующей поверхностью, смутно проступил белый призрак «Сессны». Я поспешно бросил весла и ухватился за планшир. Самолет покоился на дне, футах в двадцати от меня; он стоял на шасси, совершенно ровно, словно припаркованный в некоем подводном ангаре. Дверца кабины была открыта и плавно колыхалась в набегающем потоке. Меня поразило, какие длинные у него крылья, – расправленные плавники исполинского ската.
Вокруг «Сессны» шныряла стайка серебристых рыб; они сновали вдоль фюзеляжа, огибали хвост и возвращались назад. Свет, отраженный от гибких крапчатых тел, скользнул по кабине, выхватив на мгновение человеческую фигуру.
Я загребал правой ладонью, низко перегнувшись через борт; мой рот почти касался воды, готовый испить оглушительную горечь моей же собственной смерти. Освещенная дрожащими, просеянными сквозь воду лучами солнца кабина была прямо подо мной, футах в десяти – двенадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32