Было четыре часа утра.
Адамберг, чертыхаясь, поднялся с постели. Он походил по квартире. Да, он катится по наклонной плоскости. По крайней мере, если бы Матильда не сказала ему о своей дочери, он по-прежнему думал бы о Камилле как о чем-то далеком и нереальном, что легко удавалось ему все эти годы. Нет, все началось гораздо раньше, когда он решил, что она умерла. Именно тогда Камилла вернулась к нему из туманной дали, где прежде витал ее неясный образ, вызывая у Адамберга нежность, но не приближаясь ни на шаг. К тому времени он уже познакомился с Матильдой, увидел ее египетский профиль, и Камилла возродилась в его сердце с новой силой, как никогда прежде. Так все и началось. Да, так и возникла опасная череда ощущений, разрывавшая на части его мозг, череда воспоминаний, поднимавшихся в нем, словно черепица, которую во время грозы срывает шквал, оставляя проломы в крыше, прежде содержавшейся в идеальном порядке.
Будь она проклята, эта наклонная плоскость. Адамберг никогда не возлагал особых надежд на любовь и ничего от нее не ждал, и не потому, что противился чувствам, – это было бы бессмысленно,– просто любовь не была главным стимулом его жизни. Иногда он думал, что любовь – это слабость, а иногда– что это подарок судьбы. Он не верил в любовь и считал, что это в порядке вещей. Особенно сегодня ночью. И все же, расхаживая широкими шагами по квартире, он думал о том, как хорошо было бы сейчас хоть на один час оказаться в объятиях Камиллы. Однако это было невозможно, и он чувствовал себя обделенным. Он закрывал глаза, чтобы представить себе Камиллу, но ему становилось только хуже.
Где она теперь? Почему она не приходит, чтобы побыть с ним до завтра? Он понимал, как ему этого хочется, и его приводило в отчаяние то, что желанию этому не суждено исполниться ни теперь, ни в будущем. Не само по себе желание причиняло ему беспокойство. Он никогда не ввязывался в дискуссию с гордыней. Его волновало ощущение, что он теряет время и сон, отдавая себя во власть постоянно повторяющейся бессмысленной галлюцинации и зная, что жизнь давно уже стала бы гораздо приятнее, если бы он сумел обрести свободу. Но, освободившись, он перестал бы быть самим собой. Вот глупость: взять да и встретить Матильду!
Адамбергу так и не удалось заснуть, и в пять минут седьмого он уже входил в свой кабинет. Он сам ответил на телефонный звонок из комиссариата 6-го округа, раздавшийся десять минут спустя. На углу бульвара Сен-Мишель и длинной пустынной улицы Валь-де-Грас патрульные обнаружили новый круг; в центре лежал карманный англо-испанский словарь. Измучившийся за ночь Адамберг решил воспользоваться случаем и пройтись пешком. Полицейский караулил место происшествия с таким видом, словно охранял плащаницу. Он вытянулся по стойке «смирно» перед крохотным словариком, лежащим у его ног. Дурацкое зрелище.
«Неужели я ошибаюсь?» – подумал Адамберг. В двадцати метрах от него вниз по бульвару уже открылось одно кафе. Было семь часов. Адамберг выбрал столик на террасе, уселся и спросил у официанта, в котором часу закрывается кафе и кто работал накануне вечером, между одиннадцатью и половиной первого. Он предполагал, что человек, рисующий синие круги, если он по-прежнему ездит на метро, по дороге к станции «Люксембург» мог пройти мимо кафе. Хозяин заведения сам подошел к столику, чтобы ответить на вопросы. Он был настроен агрессивно, и комиссару пришлось показать удостоверение.
– Ваше имя мне знакомо, – заявил хозяин, – вы знаменитый полицейский.
Адамберг не стал отрицать. Так будет легче разговаривать.
– Да, – подтвердил хозяин, выслушав Адамберга, – да, я видел одного подозрительного типа, похожего на того, кого вы ищете. Примерно в пять минут первого он резво пробегал рысцой мимо меня, когда я перед закрытием убирал столы на террасе. Вы знаете, что такое эти пластмассовые стулья, они все время качаются, падают, за все цепляются. Короче, один из стульев упал, и тот человек споткнулся о него. Я подошел и хотел помочь ему подняться, но он молча оттолкнул меня и помчался дальше, прижимая к себе локтем портфель, потому что ни на секунду не желал с ним расставаться.
– Да, все сходится, – произнес Адамберг.
Солнце уже поднялось и освещало террасу, комиссар помешивал кофе, дела, кажется, пошли на лад. Камилла наконец снова удалилась и заняла свое привычное место.
– Что вам пришло в голову, когда вы увидели его?
– Ничего. Впрочем, я подумал, что вот еще один бедолага,– я говорю «бедолага», потому что он был очень худой и маленький,– несчастный мужик, который позволил себе выпить вечерком, а теперь со всех ног несется домой, потому что боится, как бы его баба не устроила ему взбучку.
– Да уж, мужская солидарность,– пробурчал Адамберг, внезапно почувствовав легкое отвращение к собеседнику. – А почему вы решили, что он пил? Он нетвердо держался на ногах?
– Нет, если подумать, он, наоборот, был очень проворным. От него вроде бы пахло спиртным, как мне показалось. Теперь я припоминаю, после того, как вы об этом заговорили. Чуять такие вещи – это у меня вторая натура. Вы же понимаете, при моей-то профессии… Покажите мне любого мужика, и я точно определю, до какой стадии он дошел. Тот нервный коротышка вчера вечером явно где-то приложился к бутылке, но не так уж сильно. От него попахивало, да, попахивало.
– Чем? Виски? Вином?
– Нет. – Хозяин кафе колебался. – Ни тем, ни другим. Чем-то послаще. Мне кажется, такой штукой, которую пьют из маленьких ликерных рюмок. Режутся в карты и пропускают одну за другой: так обычно старые холостяки время проводят. По-маленьку да потихонечку, а набраться можно будь здоров, хоть на вид это пойло – полная мура.
– Кальвадос? Может быть, грушевая водка?
– Эх, вы слишком много от меня хотите! Тут и выдумать что-нибудь недолго. В конце концов, зачем мне было обнюхивать того мужичка?
– Значит, скажем так: пахло какой-то фруктовой наливкой.
– А вам это что-нибудь дает?
– Очень много, – ответил ему Адамберг. – Будьте так любезны, зайдите в комиссариат сегодня в течение дня. Там запишут ваши показания. Вот адрес. И, пожалуйста, не забудьте сказать моему коллеге о фруктовом запахе.
– Я сказал: пахло спиртным, а не фруктами.
– Ладно, как хотите. Это не важно.
Адамберг улыбался, чувствуя удовлетворение. Чтобы проверить себя, он подумал о своей любимой малышке и почти ничего не ощутил. Только едва заметное желание появилось и пропало, словно птица, пролетевшая вдалеке; продолжения не последовало. Он облегченно вздохнул и вышел из кафе. Сегодня он пошлет Данглара к Матильде, чтобы любой ценой узнать у нее адрес ресторана, где она вела наблюдение за грустным человечком, всегда работавшим в плаще. Кто знает?
Сам он сегодня предпочел бы не встречаться с Матильдой.
Человек, рисующий синие круги, продолжал орудовать мелом в непосредственной близости от улицы Пьера и Марии Кюри. Он не собирался успокаиваться и вступил в дискуссию.
А Адамберг его поджидал.
Данглар выведал у Матильды адрес ресторана в квартале Пигаль, но заведение уже два года как перестало существовать.
Весь день Данглар внимательно наблюдал, как Адамберг бесцельно бродит по комнатам. Инспектор считал, что расследование слишком затянулось, однако вынужден был признать, что они не в состоянии почти ничего сделать. Со своей стороны, он буквально по крупицам просеял всю жизнь Мадлены Шатлен, но не нашел ни единой зацепки. Еще он навестил Шарля Рейе и попросил объяснить причины его повышенного интереса к статье в той газетенке.
Рейе, застигнутый врасплох, обозлился, в особенности его задело то, что он ничего не сумел скрыть от Адамберга. Но Рейе питал необъяснимую симпатию к Данглару; глуховатый и тягучий голос этого человека, высокого и крупного, как ему представлялось, раздражал его куда меньше, чем мягкие ласкающие интонации Адамберга. Ответ Рейе оказался очень простым. Еще будучи студентом и изучая зоологию, он посещал лекции, которые читала Матильда Форестье. Это легко проверить. В те дни у него не было причин кого-либо ненавидеть, поэтому он мог беспристрастно оценить госпожу Форестье такой, какая она есть; он считал ее умной и соблазнительной женщиной и не забыл ни единого слова из ее лекций. Потом настало время, когда он решил вычеркнуть из памяти всю свою прежнюю жизнь. Но, услышав, как какой-то человек в холле гостиницы начал болтать о «знаменитой даме, той, что плавает по морям», он вдруг почувствовал, что проснувшиеся воспоминания доставляют ему удовольствие и что в конечном итоге ему хочется удостовериться, действительно ли речь идет о Матильде, и если да, то в чем ее обвиняют.
Рейе почувствовал, что Данглар, скорее всего, ему поверил. Тем не менее инспектор спросил, почему Шарль не рассказал все это Адамбергу накануне и почему он решил не говорить Матильде, что был с ней знаком задолго до их случайной встречи в кафе на улице Сен-Жак. На первый вопрос Рейе ответил, что не хотел, чтобы Адамберг еще больше портил ему жизнь, на второй – что предпочел бы не смешиваться с толпой вечных студентов Матильды, которые, постарев, превратились в покорных слуг прекрасной дамы. Такая роль не для него.
Если подвести итог, это мало что нам дает, подумал Данглар. Вся эта сваленная в кучу полуправда только еще больше затягивает дело. Дети будут разочарованы. Однако именно Адамберга Данглар считал виновным в том, что дни шли так медленно и их однообразное течение только иногда, по утрам, оживлялось сообщениями о появлении синих меловых кругов.
Он предполагал – хотя ничем не мог это доказать, – что именно Адамберг имеет пагубное влияние на ход времени. В результате на всех сотрудниках комиссариата 5-го округа лежал отпечаток странного поведения их начальника. Кастро теперь не впадал в бешенство по малейшему поводу, как бывало прежде. Маржелон больше почти не говорил глупостей. И дело не в том, что один вдруг стал уравновешенным, а другой поумнел, просто люди словно поняли, что не стоит постоянно ломать голову и обсуждать рабочие вопросы.
Хотя, возможно, это было всего лишь ощущение, возникшее у Данглара из-за бесконечных тревог, но ему казалось, что многочисленные мелкие взрывы и конфликты сначала стали меньше бросаться в глаза, потом потеряли смысл и, наконец, сменились беззаботной покорностью судьбе. Это представлялось ему гораздо более опасным. Все его коллеги как будто спокойно ставили паруса на своих лодках и так же спокойно смотрели, как паруса опадают, когда стихает ветер, и их нисколько не волновало вынужденное бездействие. Мелкие будничные дела шли своим чередом, за вчерашний день на одной улице было совершено три нападения на прохожих. Адамберг входил и выходил, исчезал и появлялся, и никто больше не упрекал его и не бил тревогу.
Жан-Батист рано лег спать. Кажется, ему удалось довольно вежливо выпроводить молоденькую соседку снизу, и та не обиделась.
А между тем еще сегодня утром он так хотел немедленно ее видеть, чтобы она избавила его от навязчивых мыслей, чтобы ему снилось именно ее тело. Но едва настал вечер, как у него возникло одно-единственное желание: как можно скорее заснуть, причем в полном одиночестве, чтобы в постели с ним не было ни девушки, ни книжки, ни мыслей.
Когда среди ночи зазвонил телефон, он сразу понял: это случилось, пришел конец топтанию на месте, наступает подъем. А еще он понял, что опять кого-то убили. Звонил Маржелон. На бульваре Распай, в его пустынной части, примыкающей к площади Данфер, был зверски зарезан мужчина. Маржелон звонил с места преступления, где он находился вместе с группой сотрудников 14-го округа.
– А круг? Как выглядит круг? – взволнованно спросил Адамберг.
– Есть и круг, комиссар. Очень аккуратно вычерчен, похоже, мужик не торопился. И надпись на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32