А дальше все покатилось по накатанной, проторенной дорожке: «Жоржик, нам нужно срочно сменить люстру… Дорогуша, Дашенька мечтает об итальянской кухне… Милый, ведь скоро осень, и я присмотрела себе еще одни шведские сапожки…» Сам Жоржик при этом до снега шлепал по лужам дырявыми летними туфлями. Всюду бывал в единственном поношенном и вышедшим из моды в прошлом веке костюмчике «а-ля питерский рабочий». Обедал вместе с бомжами, а на ужин дома чаще всего потреблял вермишель быстрого приготовления…
Конечно же, он все прекрасно понимал, но приходилось терпеть и потребительское к себе отношение, и жуткий эгоизм жены с взрослой дочерью. Погоревав и поворчав на своих баб, Извольский всякий раз приговаривал:
— Ну, куда же от них деться!? Родные, как-никак кровинушки… Куда они без меня?.. Да и я-то кому нужен — в свои сорок лет?..
Изо дня в день, регулярно прикладываясь к плоской фляжке с чистым спиртом, подполковник запаса все чаще задавался одними и теми же вопросами: смогу ли я освободиться от пагубного пристрастия? Сумею ли удержаться на человеческой высоте?.. Кое-как он все ж умудрялся хранить подобие физической формы — изредка по утрам упражнялся минут по сорок; иногда — в выходные устраивал длительные пробежки, а при случае на правах ветерана заглядывал в спортзалы и тир «Шторма». Однако будничный, малоподвижный образ жизни с появившейся одышкой и небольшим животиком над ремнем; ставшая нормой пачка сигарет в день и двести граммов спирта все более угнетали сознание мыслями о приближающейся старости и подавляли волю в «революционной борьбе» с двумя захребетницами, живущими под одною с ним крышей.
Решительное восстание против «поработителей», равно как и против стремительного падения могло разразиться разве что после очень серьезных потрясений. Отправляясь погожим ранним утром на ставшую родной свалку, бывший спецназовец и представить не мог, что до начала сих потрясений, способных перевернуть не только семейную, но и всю остальную его жизнь, оставалось не более тринадцати часов…
Глава четвертая
Ингушетия
Вертолет появился на горизонте за три минуты до назначенного срока. Вынырнув из-за верхушек деревьев дальнего лесочка, он с глухим рокотом пронесся над головами спецназовцев; удалившись метров на семьсот, заломил приличный крен, развернулся на сто восемьдесят градусов и, замедляя скорость, стал заходить на посадку, выбрав местом для нее контрастное пятно желтовато-зеленой травы. Три офицера местных спецслужб и бойцы «Шторма» включая лежащего на носилках Петровича, неотрывно наблюдали за ним. Лейтенант Грунин вновь извлек из герметичного чехла видеокамеру, решив отснять завершающие кадры изнурительной спецоперации…
Снижаясь, Ми-8 приближался к группе против ветра и потому рев мощных двигателей звучал приглушенно, но все же набирал силу с каждой секундой. Винтокрылая машина постепенно увеличивалась в размерах. Вот уже отчетливо стали угадываться сквозь граненое остекление два пилота и борт-техник, сидящие в один ряд. Еще минута и широко расставленные шасси мягко коснутся нежной желтовато-зеленой растительности, затем командир уменьшит мощность и вертолет опустит на землю небольшое сдвоенное переднее колесо под прозрачной кабиной, а дверка грузового отсека скользнет по левому борту назад, приглашая уставших бойцов спецотряда внутрь. В этот вожделенный миг, наверное, каждый из них уже представлял себя там — в удобном чреве желанного и спасительного челнока.
И вдруг…
Ровно идущий на посадку вертолет резко качнулся и отчего-то стал заваливаться на правый борт. Будто в кадрах замедленной съемки тяжелая и, вероятно, уже неуправляемая машина беспомощно кренилась, задирая при этом нос, и с катастрофической неудержимостью теряла жизненно важный запас высоты…
Кто-то из офицеров-силовиков изумленно присвистнул, один из спецназовцев негромко матюкнулся, другие же, сквозь стиснутые зубы издали нечто похожее на стон. И только штатный оператор лейтенант Грунин бесстрастно и молча фиксировал на магнитную пленку происходящее…
Через секунду Ми-8 грузно ухнул всей десятитонной массой на землю, а над головами мужчин, ожидавших совсем другого — благополучного и мягкого его приземления, со свистом пронеслись обломки лопастей, в изобилии разлетавшихся по всему округлому ровному полю. Бойцы «Шторма» кинулись к груде искореженного металла, в надежде на то, что кто-то из экипажа остался жив, да тут же, вынужденно повернули обратно — над местом катастрофы взметнулся огненный гриб полыхнувшего авиационного керосина.
Одиннадцать человек в полевой камуфлированной форме растерянно взирали на пожарище, добавлявшее закрученными клубами дыма темноты в сумеречное небо. И лишь теперь — в относительной тишине до их слуха стали доноситься звуки автоматных очередей. Обратив взгляды к ближайшему лесу, они заметили рассекавшие вечернюю синеву и сверкавшие смертельным пунктиром трассы пуль. Мгновенно смекнув, что падение транспортного вертолета вовсе не случайность, а дело рук вооруженных бандитов, все они, кроме раненного Петровича, изготовились к бою…
Следующим утром средства массовой информации сообщат подробности вторжения бандитов в Ингушетию, десятикратно занизив при этом численность вооруженных головорезов. Откуда, мол, у Масхадова может взяться целых две тысячи штыков? Да если такие силы каким-то чудом и отыщутся, то, как, скажите на милость, они сумели беспрепятственно собраться в таком количестве в нашпигованной спецслужбами соседней республике, и мастерски провернуть великолепно спланированную акцию? Сущий бред! Такого наша власть, сплошь состоящая из профессионалов, ни за что не допустит!..
А меж тем только на станицу Слепцовскую двигалось более трехсот боевиков…
У оконечности негустого лесочка они приостановились, рассредоточились и стали ожидать десяти часов вечера — времени общего начала широкомасштабной операции. Без пяти минут десять Шамиль Татаев — один из главных разработчиков акции, внезапно услышал рокот двигателей приближавшегося вертолета.
«А что?.. — злорадно усмехнулся он, мимолетно глянув на часы, — неплохое получилось бы начало, если нам удалось бы завалить вертушку!..»
Через минуту по цепи пронеслась команда: «Огонь по вертолету из всех видов оружия!» И лишь только военно-транспортный Ми-8 оказался в поле зрения многочисленных сепаратистов, к нему немедля потянулись сотни смертоносных трасс. Еще через минуту останки винтокрылой машины горели в поле, метрах в четырехстах от реденького леса…
Шамиль не собирался задерживаться на подступах к станице — стрелки часов уже миновали означенный рубеж, и наслаждаться первым успехом, было некогда. Однако при выходе на свободное пространство, боевики неожиданно столкнулись с яростным сопротивлением не весть откуда взявшегося маленького отряда федералов…
— Патроны!.. Беречь патроны! Не в тире тренируетесь по мишеням! — рявкнул Коваль бойцам, вглядываясь в сумрак и наблюдая, просачивающиеся со стороны редкого леса к округлому полю нескончаемые вереницы боевиков. Саданув короткой очередью из короткого автомата, буркнул: — Видали, сколько их!? Тут десантной роте делов на полдня, а нас семеро, не считая Петровича и этих… с пукалками…
Он покосился на трех офицеров ингушских спецслужб, похоже, собиравшихся за минуту израсходовать весь скудный боезапас табельных «Макаровых», сплюнул на дымившиеся справа от него стреляные гильзы и снова припал щекой к прикладу автомата, выискивая в сгустившейся тьме подходящую цель.
Группа оборонялась стойко и грамотно. Майор удачно расположил подчиненных эдаким тупым клином, основательно прикрыв фланги, а на самом острие повелел занять позицию с пулеметом заместителю — капитану Кононову. Неподалеку от капитана залег контрактник Ионов с гранатометом под стволом «Калашникова».
Сотрудники «Шторма» знали свое дело и четко, без лишних слов и вопросов выполняли приказы Коваля. Снайперы с помощью ночных прицелов отстреливали единичные цели, офицеры из своих малогабаритных МА-91 посылали мощные бронебойные пули по скоплениям боевиков. И лишь связист Грунин изредка откладывал в сторону оружие, чтобы отснять навороченной камерой, настроенной на ночную съемку, несколько секунд «сюжета»…
Первым затих пулемет капитана Кононова.
— Санёк! Санёк!.. Кононов! — окликнул его майор.
Тот не ответил. Вместо хорошо знакомого голоса капитана послышался взволнованный тенор Ионова:
— Он, кажется, убит, товарищ майор…
— Понял… Продолжай стрелять. Я сейчас подменю его.
Кононов лежал с пробитой головой, обняв ручной пулемет. Коваль немного отодвинул мертвого друга, вогнал в пулемете полный рожок и, переменив позицию, начал поливать бандитов очередями, дабы не подпустить их на расстояние броска гранаты.
Сумерки окончательно сгустились, настала ночь. Отчасти спецназовцам помогали яркие отблески догорающего левее и сзади вертолета. Огненные всполохи не мешали им вести прицельную стрельбу, а вот у моджахедов красно-оранжевая круговерть всякий раз оказывалась перед глазами, как только они пытались отыскать взглядом головы расположившихся посреди ровного поля неверных…
Вторым вскрикнул и, перевернувшись на спину, схватился за шею прапорщик Зеленский. Его оттащили поближе к тяжелораненому Петровичу, где Коваль попросил побыть одного из оставшихся без патронов офицеров ФСБ. Однако тот снова объявился на позиции минут через пять и, доложив о смерти снайпера, стал вести огонь по бандитам из его «СВД-С»…
Третьим тихо — без крика и стонов, ушел из жизни подрывник Попов. Как сотрудники «Шторма» ни старались, а многочисленные бандиты все ж подошли почти вплотную и теперь их гранаты рвались поблизости. Осколком одной из них пробило грудь старшему лейтенанту Попову…
Вскоре почти одновременно были ранены два ингушских офицера. Оставшиеся пять человек постепенно оказывались запертыми в кольце окружения, и кольцо это с каждой минутой сжималось все туже и туже, пока в центре не прогремело подряд с десяток разрывов. Когда улеглись последние раскаты грохота, наступила страшная, гнетущая тишина…
Боевики какое-то время выжидали и побаивались вставать в полный рост, а средь многочисленных воронок неподвижно лежали восемь окровавленных и изуродованных тел. Мертвый Зеленский находился чуть дальше — возле носилок с едва дышащим и бесчувственным Петровичем. Во всем этом темном, пахнущем гарью и кровью жутком месиве продолжал шевелиться лишь один человек — молодой лейтенант Грунин…
Все движения его были неспешными и, как будто, хорошо продуманными. На самом деле контуженный, частично лишенный зрения и слуха спецназовец действовал скорее автоматически. Он слегка приподнялся, медленно стянул с головы мокрую, липкую от крови бандану. Протерев ей грязное лицо, посмотрел на левую руку… Два пальца — средний и безымянный висели с внешней стороны ладони на тонких лоскутах отсвечивающей в слабых лучах затухающего пожарища красной кожи. Мизинца на ладони не было вовсе. Правой рукой лейтенант беспрестанно ощупывал пространство вокруг себя, пытаясь что-то отыскать…
Наконец, здоровая ладонь наткнулась на видеокамеру. Он поднял ее, положил на колени, бережно протер объектив все той же окровавленной головной косынкой. Потом, нажав на кнопку, запустил съемку, приподнял миниатюрный аппарат и запечатлел последнее пристанище товарищей. До конца исполнив приказ майора Коваля, Грунин извлек из камеры мизерную — со спичечный коробок кассету и засунул ее под резинку собственного носка. Камеру отбросил к ногам, подтащил за ремень ранец, покопался в нем, вытащил связку тротиловых шашек, снял с крепления разгрузочного жилета последнюю гранату и лег на спину…
Несколько фонарных лучей лихорадочно метались от одной рытвины к другой и все увереннее приближались к разгромленной позиции русских бойцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42