Четкие звуки шагов по паркету, дверь за комиссаром закрывается; я остаюсь одна, в полном ошеломлении от лавиной обрушившейся на меня информации. Определенно, в качестве вместилища чужих секретов я пользуюсь немалым успехом. Наверное, в конце концов ко мне явится и маньяк собственной персоной — тоже склонится над моим милым маленьким ушком, а потом отрежет его и унесет к себе домой, чтобы говорить в него всю ночь напролет, поверяя свои тайны? Представляю, как отреагировала бы Иветта, узнай она, что трупы были еще и изуродованы.
Но зачем люди творят подобные вещи? Глупый вопрос, Элиза: вспомни-ка о казненном недавно «милуокском мяснике» — черепа своих жертв он как следует чистил, кипятил, любовно расписывал и аккуратненько раскладывал по полочкам стенного шкафа у себя дома. Вы способны понять, зачем? А вот ему это было очень нужно. Его приговорили к смертной казни не только за убийства, но и за то, что он проделывал половой акт с некоторыми из отрезанных им голов. Попробуйте хотя бы вообразить себе, как он «развлекается» подобным образом, попробуйте представить, что все это происходит в реальности… Нет, поверить в такое просто невозможно. И тем не менее такого рода вещи существуют.
Из кухни доносится смех. Звон кастрюль, звук откупориваемой бутылки. Похоже, месье Жану Гийому предстоит получить приглашение отужинать с нами. В конце концов Иветта вот уже десять лет как овдовела — самое время ей найти себе кого-нибудь. Но, по правде говоря, интересует меня сейчас отнюдь не личная жизнь Иветты. А тот факт, что где-то совсем рядом бродит убийца, примериваясь, как бы получше отправить меня к праотцам; тот факт, что Виржини мне солгала, что жизнь ее тоже в опасности, а я не знаю, что предпринять. Точнее — не могу ничего предпринять. Разве что попытаться хоть что-то понять.
Почему Виржини сказала мне, что своими глазами видела оба убийства? Я все больше и больше склоняюсь к мысли о том, что она просто случайно наткнулась на трупы, и, пожалуй, все-таки согласна с Иссэром: она кого-то сильно подозревает, и это до такой степени повлияло на ее психику, что все остальное ей просто привиделось.
Кому вдруг взбрело в голову поразвлечься, пугая меня этой дурацкой иголкой?
Почему кто-то (несомненно, все та же самая личность) оглушил Стефана, чтобы затем утопить меня в пруду, пустив коляску под откос? Кто и зачем пытался убить меня?
И кто ласкал мое тело той ночью?
Как говорит Иссэр, все эти факты — словно детали головоломки — должны непременно сложиться во вполне ясную картинку. Их просто нужно крутить и так и этак, сопоставляя друг с другом до тех пор, пока между ними не начнет просматриваться совершенно бесспорная связь.
Человек, забавлявшийся с иголкой; мужчина, который явился среди ночи — не стоит бояться этого слова — лапать меня, и тот, что пытался меня убить — одно и то же лицо? Рассуждая логически — да. Но я так не думаю. В том, который явился ночью, не было ни злобы, ни ненависти. Ему было не по себе, он чего-то боялся — да, я чувствовала тогда, что он боится, — к тому же он пребывал в явном смущении. Он действовал, повинуясь внезапно охватившему его непреодолимому желанию, и от этого ему было очень стыдно; он не был со мной ни жесток, ни даже груб. Значит, возле меня крутятся два мужчины. Один — тот садист с иголкой — он, скорее всего, и пытался утопить меня в пруду; другой — помешанный на сексе псих, избравший меня объектом своей страсти.
Да, по части любовных побед хотелось бы чего-нибудь поприличнее…
До моего сознания постепенно доходит, что меня действительно хотели убить. И в данную минуту мне надлежало бы быть уже мертвой. Бр-р… А как же Стефан? Интересно: если бы я умерла, его могли бы обвинить в убийстве? Ему повезло, что его оглушили так сильно. Да, здорово повезло, ибо приди он в чувство немного раньше, при полном отсутствии свидетелей он выглядел бы форменным убийцей. Стефан… Вел он себя вообще-то довольно странно. А не мог ли он сам себя огреть какой-нибудь дубиной по голове? А потом симулировать потерю сознания? Почему бы нет? Кровеносные сосуды на голове расположены очень близко, повредить их — пара пустяков, а могучие спортсмены вроде него обычно не боятся боли. Но если допустить, что это он столкнул мою коляску в пруд — то бишь пытался меня убить, — то следует также допустить, что и с иголкой ко мне явился он. А человек, совершивший оба эти поступка, скорое всего, и есть тот, кто убивает детей. Стефан? Да, Виржини с ним дружна и очень его любит. О-ля-ля, голова у меня, похоже, совсем уже одурела; да еще и горло болит — я предпочла бы сейчас, чтобы явилась Иветта и уложила меня в постель. Мне страшно. Если бы я хоть понимала, за что меня хотели убить. Знать, что кто-то желает твоей смерти — само по себе уже достаточно сграшно; но если ты вдобавок совершенно неспособна себя защитить — это просто кошмар. Неужели он еще раз попытается отправить меня на тот свет?
— Все в порядке? Вам не холодно? Надеюсь, вы не успели подцепить простуду. Ну кто бы мог подумать, что месье Стефан способен вот так позволить кому-то стукнуть себя по голове в этом парке? А то, что ваше кресло покатилось вниз — самое настоящее невезение. Дайте-ка я потрогаю ваши руки. Нет, все у нас в порядке — они достаточно теплые.
У меня жутко болит горло, а если руки горячие, то это означает, что я подхватила-таки простуду.
— Вы проголодались? Хотите пить?
Мой палец остается недвижим.
— Но все-таки вам непременно нужно немного поесть. Месье Гийом останется с нами ужинать, он ведь оказался так любезен и мил по отношению к нам. Вы только представьте себе: а вдруг бы он там не появился в нужный момент…
Знаю. Сейчас бы меня со всех сторон с аппетитом поедали головастики.
— Я приготовила тушеное мясо и равиоли; думаю, вы сможете есть равиоли.
Проблема с моим питанием возникает из-за того, что я неважно владею челюстями: мне трудно скоординировать их движения, а потому ни о каком пережевывании пищи и речи быть не может. Вот меня и кормят в основном жидкими кашами, всяческими пюре да соками — то есть тем, что можно просто проглотить. А я люблю мясо, причем с кровью, пироги, пиццу. Испанскую копченую колбасу с красным перцем. Кружочек колбасы, зеленые оливки и хорошее холодное пиво…
Иветта уже ушла. Я слышу, как она возится на кухне. Ко мне подходит Гийом.
— Ну как, теперь получше?
Я приподнимаю палец.
— Это дело нужно отпраздновать как следует. Сейчас схожу куплю шампанского!
— О нет, право, не стоит! — протестует Иветта.
— Непременно стоит! Из лап смерти люди отнюдь не каждый день вырываются!
А со мной это, между прочим, происходит отнюдь не впервые. В первый раз это случилось в Белфасте. Бенуа… Я чувствую, как на меня тут же накатывает приступ глубочайшей тоски; не хочу думать о Бенуа, но это сильнее меня: поневоле накатывает волна воспоминаний, захлестывая все остальное в моем несчастном мозгу — я вновь вижу, как мы с Бенуа, растянувшись на кровати у него дома, просматриваем проспекты, разбросанные прямо на смятых простынях; мы собираемся в путешествие… В определенном смысле я счастлива оттого, что мать Бенуа не продала его квартиру. Во вселенной еще существует уголок, где хранятся вполне осязаемые следы — следы Бенуа в этой жизни. Иветта сказала мне, что она оставила там все так, как есть. Простоприказала закрыть ставни. Мать Бенуа — очень старая и больная женщина, живет в Бурже, в доме престарелых; после смерти единственного сына она утратила всякий вкус к жизни. А я — смысл существования. Впрочем, Элиза, тут ты лжешь — потому что он умер, а ты — нет; и ты вовсе не собираешься покончить жизнь самоубийством.
Слышно, как закрывается входная дверь. Иветта — быстрыми точными движениями — накрывает на стол.
— Он такой милый, этот человек.
О ком это она? Ах да! О Гийоме.
— И так любезен! В наши времена, когда люди стали на удивление грубы, очень приятно встретить человека, который умеет вести себя прилично. И притом совсем недурен собой. Не очень высокий, зато сильный и крепкий. Он продемонстрировал мне свой брюшной пресс — ну прямо как бетон.
Вот это да: похоже, моя Иветта развлекалась тут вовсю. Разве такое прилично — ощупывать брюшной пресс совершенно постороннего мужчины, да еще в моей кухне? Создается впечатление, будто в этом августе все просто с ума посходили.
— А что комиссару от вас опять потребовалось? — продолжает болтать Иветта. — Уж на этот экземпляр рода человеческого природа явно не расщедрилась. А он еще и нос задирает! Чем часами напролет торчать здесь, лучше бы убийцей детишек занялся!
Совершенно согласна с тобой, Иветта; но меня гложет весьма неприятное ощущение, будто этот самый убийца как-то связан со мной.
Ужин у нас получается великолепный. Сначала Иветта кормит меня, затем усаживает рядом с ними, и тогда ужинают и они. Месье Гийом рассказывает всякие смешные истории, рассказывает он их мастерски, и Иветта вовсю хохочет; а я вдруг осознаю, что крайне редко мне доводилось слышать ее смех. Потом он рассказывает о своей жене. Пять лет назад она его бросила: ушла к его лучшему другу — тот работает токарем широкого профиля на одном из заводов Рено. Иветта, в свою очередь, рассказывает о муже. Он ее оставил десять лет назад — дабы после тридцати лет верной и честной службы на железной дороге уйти в мир иной. Фамилия у него была Ользински — родом он из Польши; у них трое сыновей. Иветта рассказывает о сыновьях, один из которых живет в Монреале, другой — в Париже, а третий — в Ардеше. У Гийома детей нет: его жена была бесплодной. Я рассеянно слушаю все это, думая совсем о другом — о том, что со мной случилось совсем недавно, напрочь разрушив мое рутинное существование «больной», внезапно разорвав тот сотканный из бесконечной скуки и тоски саван, в котором я уже начинала задыхаться.
Звонит телефон.
— О-ля-ля, опять телефон! И минуты спокойно посидеть не дадут! — ворчит Иветта. — Алло? Да… Это вас, Элиза.
Меня? Надо же: впервые за последние десять месяцев мне кто-то звонит. Мою коляску подкатывают к телефону, Иветта подносит трубку к моему уху.
— Алло, Элиза?
— Продолжайте, она вас слышит! — что есть силы кричит Иветта где-то у меня над головой.
— Элиза, это Стефан.
Не знаю почему, но сердце у меня вдруг начинает громко бухать в груди. Говорит он довольно тихо — в трубке звучат отнюдь не те громовые раскаты несколько пропитого голоса, к которым я привыкла.
— Элиза, я хотел сказать вам, что крайне огорчен случившимся. Не знаю, как это произошло: я себе спокойно шел, и вдруг — бац… У меня буквально искры из глаз посыпались! А потом — полная тьма. Когда мне рассказали о том, что произошло с вами…
Где-то вдалеке слышатся шаги; затем женский голос плаксиво произносит:
— Стеф, что ты там делаешь? Все остынет! ?
Стефан поспешно продолжает:
— Надеюсь, сейчас с вами уже все в порядке. Завтра зайду вас проведать. Целую.
Он вешает трубку. Иветта тоже кладет трубку на рычаг.
— Все в порядке?
Я приподнимаю палец.
— Несчастный парень; он такой милый. Жаль только, что в жены ему досталась настоящая мегера. Я о том парне, что вез Элизу нынче утром. Его зовут Стефан Мигуэн.
Поняв, что теперь уже она обращается к Жану Гийому, я вновь погружаюсь в свои размышления. Действительно ли мне хочется, чтобы Стефан завтра пришел? А Поль и Элен? Почему они не позвонили? Могли бы, по крайней мере, поинтересоваться, как я себя чувствую. Так — с головой уйдя в свои мысли — я сижу до самого десерта, вновь и вновь перебирая в уме все события последних дней — до тех пор, пока не раздается громкий хлопок: Гийом открыл бутылку шампанского. Иветта кудахчет, как курица, вино в бокалах тихо потрескивает; оказывается, я тоже заслужила право выпить бокал — это здорово, хорошо освежает; у входной двери раздается звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46