Это же твоя золотая жила, парень! И речь идет о больших, очень больших премиальных. Давай выкладывай, что президент говорил о тех нескольких часах в Японии, пока примерял свои долбаные бриджи!
Пенделю понадобились душераздирающие усилия, чтоб одолеть муки совести. Но он все же справился. Весь обмяк, плечи его ссутулились. И он снова смотрел на Оснарда.
— «Гарри, — сказал он мне, — если кто из твоих клиентов вдруг начнет интересоваться моим расписанием в Японии, будь добр, скажи этому человеку, что пока моя жена осматривала вместе с императрицей фабрику по производству шелка, у меня состоялось первое знакомство с обратной стороной монеты под названием Япония». Вообще-то он выразился не совсем так, Энди, я смягчаю. «Потому что только таким образом, Гарри, мой друг, — сказал он дальше, — я могу поднять свои акции в определенных кругах здесь, в Панаме. Не хочу и не смею вдаваться в подробности, ибо того требуют как обстоятельства тех встреч, так и особая секретность тех переговоров, что я проводил. Исключительно в интересах Панамы, что бы там кто ни подумал».
— Черт! И что же все это означает?
— Он намекал на некие угрозы в его собственный адрес, которые были подавлены в зародыше и о которых он не хотел бы распространяться, чтоб не тревожить народ.
— Так это были его собственные слова, да, Гарри, старина? Сильно смахивает на гребаный «Гардиан» после дождичка в четверг.
Пендель был сама безмятежность.
— Никаких слов не было, Энди. Ничего подобного. Слова тут не нужны.
— Объясни, — продолжая строчить в блокноте, попросил Оснард.
— Президент пожелал, чтоб под левой нагрудной частью всех костюмов был вшит специальный карман. Сказал, что так будет чувствовать себя увереннее. Мерку сообщит Марко. «Не думай, Гарри, — сказал он, — что я драматизирую ситуацию, и никому об этом не говори. Ни одной живой душе. Я делаю это лишь ради Панамы, ее светлого будущего, за которое не жалко и кровь пролить. Больше ничего не могу тебе сказать».
С улицы, точно насмешка, донесся шакалий гогот каких-то пьяниц.
— Что ж, одну премию королевских размеров ты, можно сказать, заработал, — заметил Оснард и закрыл блокнот. — Теперь займемся последними событиями из жизни Братца Абраксаса!
Та же сцена, только в других декорациях. Оснард где-то раздобыл шаткий стульчик на тонких ножках и уселся на него задом наперед, растопырив толстые ляжки.
— Они с трудом поддаются определению, Энди, — расхаживая по комнате, предупредил Пендель.
— Кто такие «они», старина?
— Молчаливая оппозиция.
— Ну, я бы так не сказал.
— Они никогда и никому не открывают своих карт.
— Ради чего, черт побери? Ради демократии, что ли? К чему им молчать? Почему не поднять студентов? О чем именно они молчат, а?
— Скажем так. Норьега преподал им хороший урок, но следующего они не стерпят. Они восстанут. И никто никогда не посадит Мики снова в тюрьму.
— А Мики — их лидер, правильно?
— Да. В моральном и чисто практическом плане Мики можно назвать их лидером, Энди, хотя он сам и его сторонники ни за что и никогда не признаются в этом. Как, впрочем, и студенты, с которыми он связан, и люди с той стороны моста.
— И Рафи их финансирует.
— Всю дорогу, — Пендель развернулся и зашагал в другом направлении.
Оснард выдернул из-под ляжки блокнот, приложил его к спинке кресла и начал записывать.
— Можно ли раздобыть список членов? Есть ли у них платформа? Четко обозначенные убеждения, принципы? Что связывает их?
— Ну, во-первых, они за очищение страны. — Пендель выдержал паузу, чтоб Оснард успел записать. Он слышал Марту, он любил ее. Он видел Мики, трезвого и собранного, в новом костюме. Сердце его переполняла гордость. — Они стоят за обретение Панамой истинной независимости, за ее самостоятельность, за демократию, за то, чтобы наши американские друзья, наконец, убрались со сцены и перестали путаться под ногами. В чем лично я очень сильно сомневаюсь. Они за то, чтобы бедные получали образование, чтобы были удовлетворены все их насущные нужды. Чтобы для них открылись больницы, всякие там университетские гранты. Они хотят лучших условий жизни для простых фермеров, занятых разведением риса и ловлей креветок, плюс к тому намерены ни в коем случае не продавать ценности и народное имущество тем, кто может дать больше, в том числе и канал. Это третье.
— Так они леваки? — высказал предположение Оснард, продолжая строчить в блокноте и время от времени посасывая пластиковый колпачок карандаша розовым, как бутон, ротиком.
— Они — не более чем просто порядочные и здоровые люди, вот так, Энди. Да, Мики, тот склонен к левацким убеждениям, это верно. Но при этом соблюдает умеренность во взглядах, к тому же у него совершенно нет времени ни на кастровскую Кубу, ни на комми. То же относится и к Марте.
Оснард продолжал строчить, кривя от усердия губы. Пендель наблюдал за ним со все нарастающими мрачными предчувствиями, гадая над тем, как бы его притормозить.
— Я слышал о Мики хорошую шутку, если, конечно, тебе интересно. Он in vino veritas [14], только наоборот. Чем больше пьет, тем реже высказывает оппозиционные взгляды.
— Зато, когда трезв, наш старина Мики много чего рассказывает, верно, дружище? Готов держать пари, за многое из того, что он успел тебе наболтать, его можно повесить.
— Он мой друг, Энди. И я вовсе не хочу, чтоб его повесили.
— Добрый старый друг. И ты всегда был ему добрым другом. Может, пора предпринять кое-что по этому поводу, а?
— К примеру?
— Завербовать его. Сделать из него честного солдата невидимого фронта. Включить его имя в платежную ведомость.
— Мики?!
— Это не так уж и сложно. Можешь, к примеру, сказать, что познакомился с состоятельным западным филантропом, который сочувствует его делу и готов протянуть руку помощи в обмен на мелкие услуги. Совсем необязательно говорить, что этот человек англичанин. Можно сказать, что янки.
— Мики, Энди? — недоверчивым шепотом воскликнул Пендель. — Не желаешь ли стать шпионом, а, Мики? Чтоб я пошел к Мики и сказал ему это?…
— Так ведь за деньги, не просто так. Большой человек, большое жалованье, — сказал Оснард, словно утверждая тем самым незыблемый закон шпионажа.
— Да Мики плевать хотел на янки, — заявил Пендель, стараясь переварить предложение Оснарда. — Это вторжение, оно ему было поперек горла. Он называл это терроризмом на государственном уровне, причем к Панаме это отношения не имело.
Теперь Оснард раскачивался на кресле, как на деревянной игрушечной лошадке, крепко обхватив сиденье полными ляжками.
— В Лондоне будут просто в восторге от тебя, Гарри. А это случается далеко не часто. Там хотят, чтобы ты расправил крылья. Создал настоящую полномасштабную сеть, не выпускал бы из поля зрения все уровни. Министров, студентов, профсоюзы, Национальную Ассамблею, президентский дворец, канал и еще раз канал. И не безвозмездно. Будут выплачивать месячное содержание по прогрессивной системе, плюс очень щедрые премиальные, плюс постоянный рост зарплаты, что поможет тебе рассчитаться с долгом. Надо только перетянуть на нашу сторону Абраксаса и его группу, и мы на коне.
— Мы, Энди?
Голова Оснарда оставалась неподвижной. Тело же продолжало раскачиваться, и голос звучал как-то особенно громко и убедительно.
— Мы — это прежде всего я. Я на твоей стороне, всегда рядом. А ты — наш гид, философ, да просто друг, наконец! Одному мне это не потянуть. Да никому не потянуть. Слишком уж большая и сложная работа.
— Что ж, приятно слышать, Энди. Уважаю такой подход.
— Мы и информаторам второго эшелона тоже платим. Это без вопросов. Сколько бы ты их ни привлек. Мы будем в прибыли. Ты будешь. Если информация, конечно, стоящая. Так в чем проблема, черт подери?
— У меня нет проблем, Энди.
— Ну так?…
«Но Мики мой друг, — думал Пендель. — Мики и без того слишком долго был в оппозиции, так к чему это ему теперь? Молчаливой или там какой еще…»
— Что ж, подумаю об этом, Энди.
— Нам платят не за то, чтобы мы думали, Гарри.
— И все равно, Энди. Так уж я устроен, ничего не могу с собой поделать.
У Оснарда в тот вечер была припасена еще одна тема, но Пендель не слышал его, потому что в этот момент ему почему-то вспомнился тюремный надзиратель по прозвищу Френдли [15], который славился мастерским ударом локтем по яйцам. «Вот кого ты мне напоминаешь, Энди, — думал он. — Френдли».
— Луиза вроде бы приносит работу на дом по четвергам, верно?
— Да, Энди. По четвергам.
Скинув со «скачущей лошадки» сначала одну ногу, потом — другую, Оснард пошарил в кармане и достал позолоченную зажигалку.
— Подарок от одного богатого клиента, араба, — объяснил он и протянул зажигалку Пенделю. — Гордость Лондона. А ну, попробуй ее в действии.
Пендель надавил на рычажок, вспыхнуло пламя. Отпустил рычажок — и оно погасло. Повторил эту операцию дважды. Оснард отобрал у него зажигалку, покрутил что-то в нижней ее части, вернул Пенделю.
— А теперь взгляни через объектив, — с гордостью фокусника приказал он.
Крошечная квартирка Марты стала для Пенделя чем-то вроде декомпрессионной камеры между Оснардом и домом в Бетанье. Марта лежала рядом, но отвернувшись к стене. Иногда на нее, что называется, находило.
— Чем занимаются сейчас твои студенты? — спросил он, адресуясь к ее продолговатой спине.
— Мои студенты?
— Ну да. Мальчики и девочки, с которыми ты и Мики общались в те трудные времена. Все эти бомбометатели, в которых ты была так влюблена.
— Да не была я в них влюблена. Я люблю тебя.
— Что с ними произошло? Где они теперь?
— Ну, они разбогатели. Перестали быть студентами. Ушли в «Чейз Манхэттен» [16]. Записались в члены клуба «Юнион».
— С кем-нибудь из них видишься?
— Иногда машут мне ручкой из окон своих дорогих автомобилей.
— А судьба Панамы их волнует?
— Нет, если их банк находится за границей.
— Так кто ж тогда сегодня делает бомбы?
— Никто.
— Иногда у меня возникает ощущение, что зреет новая молчаливая оппозиция. Причем начинается этот процесс в верхах, а потом идет по нисходящей. Ну, знаешь, одна из этих революций, поддерживаемых средним классом, которая вдруг вспыхнет и охватит все страну, когда никто этого не ожидает. Военный путч, только без участия военных.
— Нет, — сказала она.
— Что нет?
— Нет никакой молчаливой оппозиции. Есть только доходы. Коррупция. Власть. Есть богатые люди и люди отчаявшиеся. Есть люди, впавшие в апатию. — Снова этот умный рассудительный голос. Этот, так хорошо знакомый ему, нравоучительный тон. Педантизм самоучки. — Есть люди настолько бедные, что терять им совершенно нечего, разве что остается умереть. И еще есть политики. И эти политики — самые большие обманщики из всех. Это что, тоже для мистера Оснарда?
— Было бы для него, если б он захотел это слушать. Ее рука нашла его руку, поднесла к губам, и вот она уже целует палец за пальцем и не говорит ничего.
— Он много тебе платит? — спрашивает она после паузы.
— Я не могу дать ему того, чего он хочет. Я слишком мало знаю.
— Никто не знает всего. Будущее Панамы решают всего человек тридцать, не больше. Остальные же два с половиной миллиона теряются в догадках.
— Ну а что твои старые друзья, бывшие студенты, делали бы, если б не пошли в «Чейз Манхэттен» и не сидели бы за рулем шикарных автомобилей? — спросил Пендель. — Чем бы они занимались, если б сохранили воинственный дух? В чем заключается их логика? Неужели все они отказались от того, чего когдато хотели для Панамы?
Прежде чем ответить, она задумалась.
— Ты хочешь сказать, могут ли они оказывать давление на правительство? Ставят ли целью подчинить его своим интересам, поставить на колени?
— Примерно так.
— Ну, прежде всего это приведет к хаосу. Тебе нужен хаос?
— Не знаю. Возможно. Если, конечно, это необходимо.
— Необходимо. Хаос — обязательное условие, предшествующее демократическому пробуждению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64