Смутные видения сплетались с реальностью того, что произошло на церковном дворе. Патрик, живой, целует ее, но его черты превращаются в предательское лицо Милдред. Сладкие каштаны с Древа Лазаря раскалываются, и оттуда течет кровь. В искусственных медмелтонских глазах Тэсс горит осуждение. Мальтрейверс и Сэлли Бейкер поднимаются из-за надгробья… Несколько секунд все казалось и реальным и нереальным одновременно. Она все еще была одета и смутно помнила, как Тэсс провожала ее, когда они возвращались домой, но все, что было после этого, словно стерлось из памяти.
Она резко села, ее пальцы яростно заскребли короткие волосы, будто она хотела заставить себя думать. Теперь она могла все осмыслить. Глупостям с Милдред пришел конец, и стыд разоблачения смешивался с облегчением. Мальтрейверс — беспокойный человек, который теперь много знает и многое держит под контролем. Ей это очень не нравилось, но придется смириться и быть готовой ответить на то, что может произойти, готовой лгать, если это будет необходимо, отрицать или надевать на себя новые маски.
Во время завтрака Стефан бросал случайные реплики, Вероника была энергична и спокойна. Тэсс вела себя как вежливая гостья, и Мальтрейверс как писатель отстраненно наблюдал за всеми остальными. Со стороны можно было бы увидеть за столом четырех взрослых и надутую девочку-подростка, которые вполуха слушают «Радио-4», начиная свой новый день с обычного и привычного. Когда с едой было покончено, Тэсс настояла на том, что вымоет посуду. Стефан и Мишель уехали в школу, а Мальтрейверс отправился в гостиную с утренней газетой в руках. В девять Вероника пошла ловить автобус до Эксетера, а через несколько минут после ее ухода зазвонил телефон, и Мальтрейверс поднял трубку:
— Доброе утро, Сэлли.
— Как Мишель?
— Приходит в себя. Заснула, как ребенок, а утром, кажется, опять взяла себя в руки.
— Это естественно, но я не уверена, владеет ли она собой. Мишель опять замкнулась в себе, и, может быть, было бы лучше, если бы эта броня дала трещину.
— Возможно, так и произойдет! — Мальтрейверс с болью осознавал, что муки девочки еще не закончены, а может, только начинаются. — Послушайте, нам нужно поговорить… хотелось бы в присутствии вашего друга Александра Керра. Вы можете выманить его к себе на чашку кофе из его заповедника?
— Он придет, если я попрошу. Но зачем?
— Во-первых, потому что все мы люди слишком эмоциональные, а чтобы взглянуть на это дело объективно и трезво, нам нужен беспристрастный человек. Я считаю Керра очень… проницательным. — Мальтрейверс помолчал и почувствовал, что на другом конце провода Сэлли почему-то еще в нерешительности колеблется. — Знаете, некоторые вещи меня не касаются. И вы и Алекс оба сказали мне, что он работал в почтовом ведомстве, и я буду придерживаться этой версии, хорошо? — Мальтрейверс ждат, когда она прервет наконец свое молчание.
— Он сказал, что у вас острый ум, Гас.
— И я осмотрителен, — заверил он ее. — Мы с Тэсс зайдем к вам примерно через полчаса.
Когда он повесил трубку, жена взглянула неодобрительно.
— О чем это вы говорили насчет Алекса Керра?
— Мистер Керр человек более значительный, но разрешающий знать о себе гораздо меньше. Конечно, у него свои причины что-то скрывать. Тем не менее мой намек, что я понимаю это, может заставить его высказывать свои предположения чуть более откровенно.
— Ты хочешь, чтобы он выдвинул какие-то собственные объяснения, почему убийцей не могла быть Вероника?
— Мне бы очень этого хотелось. Потому что я все еще не вижу причин, почему бы ей этого не сделать. И мне это не нравится.
Наклонив голову и сжав руками поручни у алтаря, Бернард Квэкс молча стоял на коленях в церкви Святого Леонарда. Все предварительные молитвы были произнесены автоматически, да и будет ли он когда-либо еще думать над тем, что говорит? Он уже помолился во здравие своей паствы, своего прихода и своей церкви, помолился об успокоении Джейн Даусон в ее болезни и Хэрри Кларка в его печали. О душах своих отца и матери и всех усопших, о попечении душ живых, о королеве и ее советниках, дабы они были мудры, о мире во всем мире. Во имя Господа нашего и Его Единородного Спасителя Иисуса Христа. Аминь.
А теперь он должен помолиться за себя. Сутулые плечи поднялись и опустились, когда он сделал очень глубокий вздох, начиная молитву. Господи, чтобы Ты дал мне силу в слабости моей. Чтобы Ты простил грех мой. Чтобы Ты мог оценить, что правильно делал я во имя Твое, в чем — не намеренно грешен. Признай мои страдания. Помоги мне в моем смятении и отпусти мою вину. Мою вину, которая так…
Он тяжело задышал. Образ Урсулы Дин вторгся в его сознание, пронзив жарким, непреодолимым желанием. Не единожды, не дважды, но… слишком часто, в то время как и одного раза было бы чересчур много. И сегодня днем она опять зайдет в его пасторский домик, и они… Он содрогнулся.
— Отец мой, прости меня, — прошептал он. — Ибо знаю, что творю и что уже содеял.
— Что-нибудь случилось, Милдред?
— Что? Нет, конечно, нет. С чего бы? — Милдред Томпсон швырнула на прилавок полфунта копченого окорока и посмотрела вызывающе.
— О… да, конечно. Сколько всего?
— Четыре фунта семнадцать пенсов. Спасибо. — Она выхватила банкноту и быстро извлекла сдачу из ящичка кассы. — Кто следующий? Вы что, собираетесь весь день смотреть на эту капусту или будете покупать?
— Кто-то сегодня встал с левой ноги, — прошептала женщина где-то в глубине магазина.
В поведении Милдред Томпсон сочетались страх и гнев. Страх от опасности, грозившей разрушить ее репутацию, заслуженную всей ее жизнью. Гнев — оттого, что ее обманули и теперь нависла опасность, исходившая от этих чужаков. В Медмелтоне, который она воспринимала как собственный мир, ее безудержные мечты и желания были под защитой ее воли, она знала, что это ее деревня, знала всех, кто живет здесь, знала подробности их жизни. Здесь она могла затевать с ними игры, как бы случайно передавая сплетню, услышанную от одного, так, чтобы подействовать на другого. Она в совершенстве овладела этим мастерством, тонко манипулируя людьми и тайно радуясь мелкой ревности и недоразумениям, которые она сама и сеяла постоянно. Это была бесконечная месть за многие годы обид подлинных и вымышленных. Потому что она оставалась всего-навсего обыкновенной женщиной, на которую можно было не обращать внимания, владелицей деревенского магазина, и все без особых раздумий принимали ее и доверяли ей. Это была компенсация за все, чего у нее не было и не могло быть в жизни, но чего она так отчаянно хотела. И вот неожиданно она потеряла свою власть и…
— Не этот, Милдред. Я никогда не беру этот сорт.
— Что? — Она уставилась на пакетик сухого супа, который взяла с полки. Впервые за сорок лет, выполняя заказ, она допустила ошибку. Странно, как подобная мелочь могла так сильно расстроить, будто ее драгоценная репутация уже была отчасти разрушена.
Эван Дин не поднял от газеты глаз, даже когда звякнул дверной колокольчик магазина. Наверное, всего лишь случайный клиент, который, поглазев, наверняка ничего не купит. Такие визиты только подтверждали, как не важно идут дела, если они в скором времени не поправятся…
— Привет, Эван.
Теперь он поднял глаза от газеты.
— Я думал, ты на работе.
— У меня есть еще полчаса. — Вероника шагнула к прилавку. — Можно чашку кофе?
— Чайник только что вскипел. — Он слез с высокого деревянного табурета, и она последовала за ним в заднюю часть магазина. — Что привело тебя сюда?
— Этой ночью что-то случилось. Мы ужинали не дома вместе с Гасом, и, когда вернулись, Стефан сказал, что услышал в пивной какую-то историю насчет женщины, которая искала наш дом. Мишель призналась, что не видела никакой женщины, потому что уходила из дома, но она лжет.
— Ты уверена?
— Я всегда это чувствую, — просто сказала она. — Меня беспокоит — почему.
Брат протянул ей кружку.
— Кто она, эта женщина?
— Никто не знает, но у нее медмелтонские глаза и на лице родинка. Я совершенно не могу сообразить, кто бы это мог быть. Никто не знает также, что ей нужно. Она просто зашла в пивную и спросила, где коттедж «Сумерки».
— Если она из Медмелтона, она должна это знать.
— Конечно, должна. Мне не нравится это, Эван.
— Волноваться — это на тебя не похоже. Что еще?
Вероника тонко улыбнулась:
— Мы всегда так хорошо друг друга понимали, правда? Конечно, есть кое-что и еще. Стефан не расспрашивал Гаса, но тот что-то предпринимает. Разве ты не слышал? Медмелтон только об этом и гудит.
Дин пожал плечами.
— Я никуда не выходил последние десять дней, а Урсула мне ничего не говорила. Что же он затеял?
— Расспрашивал о Патрике Гэбриеле.
— Что? Все это кончилось уже много месяцев назад. Я даже и забыл об этом уже…
— А я нет.
Дин шагнул к сестре, взял ее за подбородок.
— Почему, Вероника? Это не имеет к тебе никакого отношения.
Вероника опустила его руку и отвернулась.
— Не дави на меня, Эван. Мне нужно поговорить с тобой.
Александр Керр поставил свой стул прямо около бокового окна в гостиной Сэлли Бейкер. Пока он слушал, держа в руках ребристую белую чашку с блюдцем, его голова оставалась неподвижной, а свинцово-черные глаза перебегали по очереди с Мальтрейверса на Сэлли, но, пока они не закончили свой рассказ, на лице его не отразилось ни единой эмоции.
— Итак, после расследования этой полночной драмы на церковном дворе… вам не нравятся результаты, к которым вы пришли, — подвел он итог. — Тогда, возможно, вам не следовало бы этого начинать вообще.
— Мы же не знали, чем все кончится, — протянул недовольно Мальтрейверс.
— А если бы знали, неужели сидели сложа руки?
Мальтрейверс вздохнул:
— Не знаю. Может быть.
— Ну а теперь уже поздно. — Керр сочувственно улыбнулся. — Как бы то ни было, давайте посмотрим, существуют ли другие альтернативы, кроме той, где Вероника покончила собственноручно с соблазнителем своей дочери. Хотя, возможно, мы и клевещем на мертвого: Мишель Дин вовсе не так невинна.
— Вы думаете, этой версии есть какие-то альтернативы? — спросил Мальтрейверс.
— Предлагаю и вам подумать о них. — В интонации Керра прозвучали нотки одобрения.
— Хорошо, — согласился Мальтрейверс. — Но прежде чем обсудить детали, давайте посмотрим на это дело в целом. Единственная причина убийства Патрика Гэбриеля, которую мы установили, состоит в том, что кто-то узнал об отношениях между приезжим поэтом и девочкой. И этот кто-то настолько был озабочен ее судьбой, что не мог не действовать. А это означает…
— Подождите минутку, — прервал ход его рассуждений Керр. — Вы употребили слово «озабочен» в значении «любил». Но и Гилберт Флайт признался, что видел их, и он мог «позаботиться» совсем по другой причине.
— Что вы имеете в виду? — спросил Мальтрейверс.
— Гилберт Флайт — маленький человечек, который искренне уверен, что он велик. Банкир изводит свою жену. Уверен, это тип, под началом которого невыносимо работать, и в довершение он убеждает себя, что в один прекрасный день его признают как великого биографа. Помимо всего этого, у него явно сексуальная неудовлетворенность. Любой видевший его лицо в тот момент, когда в «Ворон» входит привлекательная молодая женщина, понял бы это. — Керр допил кофе и сделал пренебрежительный жест рукой, в которой держал чашку. — Я обычно наблюдаю за поведением людей. Можете назвать это хобби скучающего старика.
— И какие же… выводы вы сделали на основании этого хобби в данном случае?
— Как правило, я не забочусь о выводах, но… — Керр помедлил с ответом. — Думаю, я мог бы представить возможный сценарий. Флайт испытывает вожделение к молодым женщинам, но они це хотят иметь с ним никаких дел. Он шпионит за совсем юной девочкой, которая отдается человеку много старше себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34