Сначала она вырезала дыру в толще страниц старой книги, потом засунула ключ под матрас своей кровати, потом перепрятала в носок туфли. Для таких предосторожностей не было оснований. Даже если бы ее мать или Стефан узнали, что шкаф около ее белой кровати всегда заперт на замок, они решили бы, что в нем хранится что-то интимное. А они оба уважали ее секреты. И все же ей следует быть осторожной. Сейчас ключ можно положить в карман сарафана, выстиранного и спрятанного до следующего лета. Опустив его в карман, она вспомнила, как позволила умелым оливковым пальцам Ники стянуть со своих плеч бретельки сарафана в номере отеля в тот полдень в Наксосе. Ничего не произошло, потому что им помешали. Стив хотел жаловаться управляющему отеля, но мать велела ему забыть об этом. А потом Ники ушел, с безразличием ленивого греческого сатира, удовлетворенного и пресыщенного бесконечным запасом жаждущих девиц. Весь остаток каникул Мишель наблюдала за ним: Клэр из Лиона, Кэрол откуда-то из центральных графств, Лиз из Копенгагена — их лица вспыхивали от жгучего стыда, выдавая их, при встрече с Ники. Он использовал их также, как использовал недавно и ее, и это вызывало ненависть, потому что превращало ее в такую же дурочку, как и остальных. Вернувшись в Медмелтон, она изливала свою ненависть Милдред, единственному человеку, которая действительно понимала, что Мишель Дин отличается от других.
Глава 4
Урсула Дин вздрогнула, услышав, что муж вернулся домой. Было двадцать минут седьмого, при выезде из Эксетера он, должно быть, задержался из-за интенсивного движения транспорта. Когда хлопнула дверца машины, она поднялась, ее глаза беспокойно обежали гостиную. Аккуратно сложенная «Дейли ньюс» лежала на столе рядом с его стулом, приготовленная для чтения. Столовое серебро, по поводу которого он сделал ей этим утром замечание, сейчас сверкало. Свежие хризантемы в китайской вазе на подоконнике. Нервничая от ощущения, что она о чем-то забыла, Урсула пошла на кухню, достала из холодильника банку пива и стала переливать его в стакан. Ее рука дрожала, и она виновато промокнула несколько капель, упавших на кафельный пол, мягкой тряпочкой. Покончив с этим, она испытала еще один приступ паники: выбросить банку сейчас же или оставить до тех пор, пока она не поместит его стакан рядом с газетой? Каждый день приносил с собой мгновения острого чувства неуверенности, когда обычные домашние дела принимали поистине масштабы бедствия. Где-то в глубине души она понимала, что это смешно. И все-таки стояла сейчас посреди комнаты, беспомощно уставившись на свои руки, не в состоянии решиться на что-то. Когда Эван прошел на кухню, она вздрогнула, и стакан в руке задрожал. Муж осуждающе взглянул на свежую россыпь брызг на кафеле и не говоря ни слова большими шагами прошествовал мимо нее. Она услышала, как он поднимается наверх. Урсула вернулась в гостиную, поставила стакан на стол и ждала, когда он переоденется.
Свадебная фотография в новенькой полированной рамке, стоявшая на одной из сосновых полок, встроенных в стену, будто насмехалась над ней. Счастье, запечатленное на снимке, утрачено, и сейчас почти невозможно было в него поверить. Эван, самый привлекательный молодой человек в Медмелтоне, с глянцевыми черными волосами и тонкими, как у Галахада, чертами лица, вместе со своими друзьями-сверстниками добивался благосклонности стройной, живой Урсулы. Когда состоялась помолвка, ее мать заметила, что в деревне многие сердца теперь останутся разбитыми. Но за пятнадцать лет восторги потускнели, страсть утеряла былой пыл и вместо горячих углей остался лишь пепел. Их общая боль от того, что она не могла иметь детей, превратилась у нее в чувство неполноценности и неполноты существования, у него — в обиду. И он отвернулся от нее. Она была поначалу уверена, что всего себя он тратит на устройство магазина моделей. Теперь была убеждена, что появилась другая женщина в Эксетере. Одинокая и несчастная мать Эвана никогда не работала, он не позволил бы и своей жене этого, и Урсула стала попивать. Ей было тридцать семь, и в свои самые плохие дни она ощущала себя пожилой женщиной. Разве мог кто-нибудь подумать, что ей суждено такое? Ему было сорок. Его тело по-прежнему оставалось крепким и худощавым, и на площадке для игры в мяч он побеждал мужчин вдвое моложе себя. В редких случаях, когда они выходили куда-нибудь вместе, лица знакомых женщин загорались интересом, они слегка подталкивали локтем своих подруг, игриво кивая в его сторону. Правда, он никогда не отвечал им. Как и Вероника, он умел контролировать себя; в этом они были похожи, брат и сестра, — в равной степени обладали непробиваемым, невозмутимым самообладанием.
— На ужин у нас петух в вине, — вырвалось у нее в тот самый момент, когда он вернулся в гостиную. Это была не просто обыденная информация, а жажда получить долгожданное одобрение: посмотри, мол, я хорошая жена, я поглощена своим домом и забочусь о муже. Усевшись за стол и открыв газету, он равнодушно кивнул ей — это была своего рода награда за труды.
— Много работы в магазине? Видишь, я интересуюсь твоими делами. Ты не разрешаешь мне работать там, но я хочу участвовать в твоей жизни…
— Да, весьма, — последовал слишком лаконичный ответ.
— Ты приехал позже, чем обычно. Что, задержал транспорт? Я забочусь о твоем благополучии. Пожалуйста, пойми это.
— Интенсивнее, чем обычно. — Он развернул газету на статье, привлекшей его внимание, и взял стакан с пивом. Он не глядел на нее.
— Я… я почистила серебро. Обрати на меня внимание. Я… твоя жена.
— Хорошо. — Равнодушный ответ прозвучал так, будто его одобрение относилось больше к газете, которую он читал, нежели к тому, что было ею сделано.
Расстроенная его безразличием, Урсула вернулась на кухню и принялась накрывать на стол. Она делает все, что в ее силах. Она не хочет, чтобы ее презирали. Она старается не пить. Хочет, чтобы ценили. Не желает возненавидеть своего мужа. Хочет, чтобы он поговорил с ней, выслушал ее. Чтобы он любил ее, потому что она думает, будто все еще любит его. И не знает, как долго сможет жить с постоянным чувством вины за то, на что толкнуло ее отчаяние.
— Я должен позвонить Тэсс, чтобы сообщить, что доехал целым и невредимым, — сказал Мальтрейверс.
— Телефон в передней, — сообщил Стефан.
— Не нужно. У меня есть свой, портативный, в машине.
— Портативный? — насмешливо переспросил Стефан. — Хранишь его вместе с филофаксом, так ведь? Никогда не думал, что ты станешь элитным высокооплачиваемым специалистом.
— Они все уже вымерли, хотя были сообщения, что их останки выкопали на площади Слоан, — засмеялся Мальтрейверс. — И нет никакого филофакса. Не желаю делить свою жизнь на пятнадцатиминутные отрезки, рассчитывая, что в один из них я стану знаменитым. Этот телефон я выиграл в лотерею. Только через три недели понял, как эта проклятая штуковина работает. Я вернусь через минуту.
Он звонил не садясь в машину, прислонившись к ней и глядя на церковь Святого Леонарда.
— Как развлекаешься? — спросил он жену.
— Развлекаюсь? — осторожно переспросила она. — Это не совсем точное слово. Я теперь невероятно хорошо осведомлена о жизненном цикле педикулус гуманус, для тебя поясню — вошь человеческая, и просто помешалась на чистоте. Завтра будет секс у черепах.
— Неужели земля вращается ради них?
— Да, но очень медленно. Как Стефан и Вероника?
— Прекрасно, за исключением того, что Стефан беспокоится за свою приемную дочь. Произошли некоторые странные веши.
— Серьезно странные?
— Возможно. — Мальтрейверс заметил трещины на церковной стене, о которых ему говорили. — Беда в том, что в Медмелтоне предрассудков больше, чем он может вместить. Здесь даже хозяйка местного магазина похожа на ведьму.
— Она не виновата, что у нее такая внешность.
— Правильно. Но дело в том, что все происходящее касается Стефана.
— Думаешь, что сможешь ему помочь?
— Я бы хотел, но не знаю как.
— Ну ладно. Я скоро приеду, и ты расскажешь мне обо всем подробно. Смотри не превратись в лягушку за это время. Послушай, мне надо бежать. Я собираюсь пообедать кое с кем из постановочной группы. Скучаю по тебе.
— Я тоже скучаю по вас, леди. Будь осторожна.
Она положила трубку, и Мальтрейверс медленно стал задвигать антенну. После пары неожиданно тревожных часов, проведенных в Медмелтоне, трезвый голос Тэсс звучал контрастом ко всему окружающему его здесь. Объяснения случившемуся могли быть самыми неожиданными и даже невероятными, но они не имели ничего общего ни со сверхъестественными явлениями, ни с нераскрытым убийством. Стефан просто неправильно рассуждает. Если Мишель и ответственна за то, что кладет под Древо Лазаря свой странный набор предметов — а тому пока нет никаких доказательств, — то отсюда не следует автоматически, что это как-то связано со смертью Патрика Гэбриеля. Она могла это делать, ну, потому… ладно, в Медмелтоне все возможно. По словам Стефана, здесь полно злобного колдовства, так что… Мальтрейверс с досадой задвинул внутрь последний дюйм антенны. Держа в руке один из образцов современной техники, он начал рассуждать, как средневековой крестьянин. Медмелтон можно найти на карте, он подчиняется местному государственному управлению, какие-то члены парламента собирают здесь голоса избирателей, крыша здешней церкви, возможно, нуждается в починке, и тут полно людей, у которых есть превышение кредита в банке, но которые собирают мыльные обертки и проводят отпуск в Коста-дель-Соль. А теперь вот кто-то забавляется этими странными играми и… Он напряг зрение, уловив какое-то движение на церковном дворе. Рядом с Древом Лазаря спиной к нему стояла Мишель. Бросив телефон через окно машины на сиденье, он прошел по узкой тропинке и перепрыгнул через низкую стену. Девочка не шевельнулась, пока он молча приближался к ней по траве между надгробиями.
— Привет!
Мишель стремительно обернулась, и ее взгляд поразил его. Она даже не была испугана тем, что ее потревожили, — на ее лице была ярость животного, попавшегося в ловушку. Это выражение мгновенно исчезло, и она стала приглаживать пальцами свои подстриженные волосы, будто этот жест был ей сейчас необходим.
— О, это вы. Я и не знала, что здесь кто-то есть.
— Что ты здесь делаешь?
— Думаю о своих делах. — Она отошла от дерева и поддала ногой камешек, который отскочил от могильного камня, источенного непогодой. — Что плохого, что я здесь?
— Конечно, ничего, — ответил Мальтрейверс. — Ты интересуешься церковным двором?
— Нет. — Отрицание было очень резким, и, прежде чем он успел заговорить снова, она испытующе взглянула на него: — Вы живете в Лондоне, так ведь? Где именно?
— В Нейбери. Ты слышала об этом районе?
— Это там, где «Арсенал» играет в футбол или что-то в этом роде?
— Да, недалеко. Ты болеешь за них?
Девочка пожала плечами.
— Приятель в школе болеет. Я этим не интересуюсь… Это где-то недалеко от Блэкхеса?
— Нет. На другой стороне реки. Почему ты спрашиваешь?
— Так просто. И как живется в Лондоне?
— Прекрасно, если ты любишь большие города. А как живется в Медмелтоне?
— Как в могиле, — она поддала ногой еще один камешек, на этот раз чтобы ее заявление прозвучало более весомо. — Мне бы только выбраться отсюда. Я хочу уехать в Лондон.
— Возможно, так и случится однажды. Когда ты станешь старше и…
— Хоть вы-то не начинайте, — прервала она. — Это все говорят. А я уже сейчас достаточно взрослая.
Мальтрейверс удивил ее тем, что согласился:
— Да, я тоже склонен так думать. Но есть всякие скучные законы о несовершеннолетних. Если ты убежишь, тебя притащат обратно. Дерьмо, верно?
— Хуже. — В ее голосе слышались отзвуки гнева, который он видел на ее лице несколько мгновений назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34