Мой час интервью почти закончился, поэтому я задал Хоггу вопрос, который не шел у меня из головы.
—Тот случай на Шахте, — сказал я. — Это был действительно несчастный случай или преднамеренное убийство?
Городовой не ответил, поэтому я спросил вновь, прямо:
— Это был несчастный случай — или месть за смерть Каррика на мосту через реку Морд?
Лицо Хогга сморщилось, и он засмеялся, высунув язык, — точно хохотала пухлая горгулья. Потом выдавил:
— А! Молодец, Максвелл! — Он попытался взять себя в руки. — Члены комиссии постановили, что это несчастный случай. Как я мог с ними не согласиться? Я ведь всего лишь простой полицейский. — Хоггу было очень трудно управляться с языком и смехом. — Поговорите об этом с мисс Балфур. Она вам расскажет кое-что интересное.
Он коверкал слова и очень осторожно тер подбородок — будто все эти разговоры его повредили.
— Но я надеялся, что вы поможете мне выяснить правду, — сказал я.
Зря я это сказал, потому что глаза городового наполнились слезами, и он так захохотал, что я испугался, как бы он не задохнулся.
— Говорить правду… возможно… лишь когда… не слишком много знаешь. — В точности ответ Анны. Хогг выдохнул его; ресницы городового мигали с такой скоростью, что рассыпали вокруг слезы, будто миниатюрная садовая поливалка.
Я подождал, пока лицо городового успокоится.
— Вы вместе с другими полицейскими допрашивали Кёрка после смерти Свейнстона. Что он сказал?
— Ни слова. Мы допрашивали его про вандализм и гибель Свейнстона. Мы не смогли вытянуть из него ни слова. Поэтому Кёрка и вызвали в Столицу, в Управление. У них есть профессионалы допросов.
Хогг ответил мне, но, видимо уже потерял интерес. Тоненьким пальчиком он ткнул в рассказ Айкена, валявшийся на полу. Я мог бы догадаться, о чем он спросит.
— Как вам понравился мой портрет? — Городовой смотрел на меня в беспокойном ожидании. Хогг, лежащий на койке, казался таким веселым и таким ранимым, несмотря на свои габариты. Что я мог сказать?
— Он, безусловно, интересный, — ответил я.
Городовой вздохнул и довольно улыбнулся. Теперь он закивал, и голова качалась едва ли медленнее трепыхания ресниц.
— Вы правы. На большее и рассчитывать нельзя, согласны?
Тут я почувствовал чью-то руку на плече. Вошла медсестра в защитных наушниках и сказала что-то неслышное мне.
— Она говорит — время закончилось, — проревел городовой.
— Можно я задам перед уходом еще один вопрос, господин городовой? Как был замешан Кёрк? Зачем Роберт Айкен отравил всех, даже своих друзей?
— Он в итоге до нас до всех добрался, тут вы правы. — Городовой улыбался при этой мысли, будто она была прекрасна, а не чудовищна.
— Но зачем? — Теперь я сам кричал, будто у Хогга проблемы со слухом. — Анна сказала, если я вас спрошу, вы расскажете мне про мотивы.
— Подумайте вот о чем, Максвелл. — Городовой глядел на меня лукаво. — Иногда мотивы приходится выдумывать, чтобы они соответствовали преступлению. Ясно? Больше я ничего не могу сказать. Продолжайте делать, что делаете, и с вами все будет в порядке.
Я хотел объяснения, но Хогг прорычал:
— Это все. Я сказал все, что должен был. Спасибо, юный Максвелл, что выслушали меня. Можете представить, как я хоть что-то из этого рассказывал бы комиссару с Юга?
Я стоял возле Околотка, и у меня звенело в ушах. Постепенно я снова начал различать другие звуки: ветер крепчал, и стволы сосен в Парке бились друг о друга. Я глубоко вздохнул. Горбы холмов, стиснувших Каррик, будто книжную полку, были холодны и пустынны. Я расстегнул плащ, чтобы сильный ветер унес едкий запах с одежды.
Комиссар Блэр шел ко мне от Монумента, держа руки за спиной — одна из его созерцательных поз.
— Ну как? — спросил он, увидев меня.
— Громко, — ответил я. Комиссар кивнул:
— Он напоминает мне одного глашатая, рядом с которым я как-то сидел на банкете. Очень трудно вести задушевный разговор с глашатаем.
— Но Хогг рассказал мне удивительные вещи, — сказал я. — У этих людей — просто традиция массового уничтожения! Я знал только об отравлении жителей города и гибели мужчин Каррика на мосту через реку Морд. Я думал, это уже кошмарно само по себе. А теперь городовой Хогг по сути признал, что военнопленные Лагеря Ноль были убиты. Вы знали об этом?
— Да, слухи дошли, — ответил Блэр. — Ты можешь дать мне сегодня вечером послушать кассету. А сейчас лучше иди на следующую встречу. — Он вгляделся внимательнее: — С тобой все в порядке, Джеймс?
— Спасибо, да. Я стараюсь слушаться вашего совета. — Я в самом деле старался — правда, не очень успешно — считать городового Хогга всего лишь громогласным фантомом. Слова мои прозвучали непринужденно, но я был рад сбежать из-под пристального взгляда этих проницательных серых глаз.
Комнаты мисс Балфур располагались над Библиотекой, но отдельно от нее. Попасть в них возможно было только из проулка, что разделял Библиотеку и Церковь.
У подножия чугунной лестницы стоял на часах солдат. При виде меня он поначалу занервничал, но потом успокоился.
— Один час, — изрек он.
Я взбирался по ступеням, и они гудели, точно ксилофон, по восходящей, и самую высокую ноту пропели, когда я ступил на площадку. Не успела она затихнуть, я услышал
голос:
— Ви-ийдоте!
Странное приветствие донеслось из-за чуть приоткрытой двери, выкрашенной в зеленый. Оттуда же просачивались и ошметки знакомого запаха — ветер подхватывал их и уносил на юг.
Я приготовился, толкнул дверь и вошел. Мисс Балфур, библиотекарша Каррика, лежала на постели; в окружающем пространстве едва хватало пространства мягкому креслу и столу. Книги громоздились на столе, двух подоконниках, карнизах — на любой плоскости, что готова была их удержать, включая пол; мне пришлось лавировать между книжными пирамидами. В кресле валялся экземпляр рассказа Айкена. Было очень холодно: камин, судя по виду, уже сто лет не разжигали. Включив диктофон, я двинулся было закрыть дверь.
— На зекравейты, — сказала она. — Осли холюдне, е но спло. На хучу пока спеть.
Комиссар Блэр предупреждал, что сей своеобразный диалект подарен мисс Балфур ядом. Звучит еще необычайнее в исполнении той, сказал Блэр, кто прежде столь педантично отмеряла слова.
Она полулежала на подушках, как и остальные. Под мазками седых волос лицо было до того прозрачно, что различался кровеносный лабиринт. Воротник белой ночной рубашки наполовину прикрывал раздутый зоб; в центре выделялось бурое родимое пятно размером с сосок.
Глаза у нее были потрясающие. Чистые, голубые — так неожиданно в этом краю, где мало солнца; бледно-голубые, словно колодец в глуши.
— Знычат, те Миксвалл. Счистлаво познякиматьса. Нем всам асть чте табе рессказоть.
Я сидел в кресле, а она рассказывала на этом пародийном языке. Впрочем, понимал я ее без особого труда, поскольку говорила она медленно; вероятно, губы ее обесчувствил холод в комнате, и слова насилу протискивались меж них.
— Стройно пим, делжны бать, в Каррако? Срыда мертвух и имиреющих? — Вопросы эти не требовали ответа; будто предназначались только проверить мой диктофон, убедиться, что он работает — не более. — Отак, о дилжна вом кае-чти сяобщоть. Неши бади нычелёсь, кыгда а бола ощо мал яда.
Глядя на нее, я с легкостью допускал, что сей гротеск когда-то был красотой. Я разрывался между изумлением пред переменами в ней и желанием прикрыть дверь. В этой ужасно холодной комнате она приступила к рассказу о том дне, когда военнопленные прибыли в Каррик.
— Be прадстевляеты, кэкиво уто — впорвые авадеть врега?

Показания мисс Балфур
(расшифровано с кассеты, переведено на внятный язык
и сокращено мною, Джеймсом Максвеллом)
Она закрыла библиотеку и спустилась к остальным в Парк. Было солнечно и холодно. Весьма грубо стоять и пялиться, полагала она, но не смогла обуздать любопытство.
Она услышала гул, затем армейский грузовик въехал в Парк и прокатил мимо. Брезентовый навес сзади откинули. Пленников — главным образом черноволосых мужчин — приковали к скамьям; выглянув, пленники увидели женщин и опасливо заулыбались — некоторые. Один, бородатый красавец, что сидел позади, долгий миг смотрел прямо на мисс Балфур. Она не позволила себе улыбнуться. Это враг, сказала она себе. Это враг.
Но в последующие дни и месяцы она, как и прочие горожане, стала ценить работу пленников на Шахте: вновь появился дешевый уголь. А по субботам приятно было наблюдать, как они метут улицы Каррика, заравнивают выбоины, наводят порядок в Парке и красят двери. Изредка они натирали полы в Библиотеке. А летом еще косили газоны и ухаживали за брошенными садами.
Такие занятия нравились всем горожанам; в отличие от обязанности зазывать пленников на ужин в каррикские дома. Некоторые из тех, чьи мужья сражались на фронте, были оскорблены; они утверждали, что обычай этот ничем не лучше измены родине. Как они напишут мужьям в еженедельных письмах, что приглашают их врагов на воскресный ужин? Но другие граждане вреда не видели: для этих пленников Война окончена, говорили они; эти люди больше не враги.
Мисс Балфур хранила нейтралитет.
Влажным субботним вечером почти год спустя после прибытия пленников она выглянула из окна Библиотеки; она увидела, как Александр Айкен украдкой выбрался из Аптеки, пересек Парк и сел в машину. Зачем ему в такой день парковать машину так далеко от Аптеки, удивилась она. Он сгорбился над рулем, уронив голову на руки. Она предпочла не выходить и не спрашивать, что случилось. Она восхищалась им, этим мирным человеком, которого освободили от армии из-за профессии и хрупкого здоровья. Он недавно женился на женщине из Столицы.
В тот день мисс Балфур никуда не пошла и не спросила Александра, что стряслось, но спросила много месяцев спустя — когда он был готов к вопросам и желал отвечать. Она спросила, и он рассказал, что стряслось.
В ту субботу, когда начались его злоключения, он, Александр Айкен, нарушил обычный ритуал. Поутру он делал то же, что всегда. Завел свой старый «мерседес» и отправился по разным аптекам в холмах, доставляя самодельные эликсиры (он был травник-любитель) и собирая запасы медикаментов. Около полудня, как обычно, он прибыл в Стровен, дабы пообедать в «Вожде» с Сэндерсом, местным аптекарем и давним университетским другом. По традиции, они просидели бы несколько часов, обсуждая последние достижения траволечения, которое увлекало обоих. По традиции, около трех Александр отправился бы назад в Каррик, чтобы поспеть домой к ужину.
Но в эту субботу, в эту жуткую субботу все пошло наперекосяк. Когда Александр приехал в Стровен, Сэндерс, ожидавший его в дверях «Вождя», сказал, что вынужден пропустить обед — ему необходимо срочно ехать в Столицу по делам. Александр не слишком расстроился. В конце концов, это будет так мило, решил он, — вернуться в Каррик пораньше, провести полдня с женой, которая ждала их первого ребенка. Как она обрадуется, подумал он.
Он поехал домой через северный перевал, по обыкновению восхищаясь заболоченными высокогорьями, скругленными холмами, редким появлением оленя или зайца. Зарядил тяжкий дождь, и требовалось особо осторожно вести машину по извилистой узкой дороге. Один раз, свернув, Александр заметил крупную ворону, восседавшую на каменном парапете вдоль дороги. И потом вторую — на столбе ворот. Примостилась под дождем, неподвижная.
Он добрался до Каррика около часу дня и миновал отряд пленников из Лагеря Ноль; в длинных зеленых дождевиках те ровняли гравий на обочине при въезде в город. Он въехал в Каррик. Вместо того чтобы припарковать «мерседес» у Аптеки, обогнул Парк и оставил машину за соснами. Хотел устроить сюрприз для жены.
Айкен вылез из машины и, надвинув шляпу на глаза, прижимаясь к стенам, крадучись пошел вокруг Парка, пока не достиг Аптеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30