Давая ложные, направленные против Дузя показания, он отвлекает внимание от себя. Дополнительным мотивом может быть стремление устранить директорского любимчика, который ему, Антосу, испортил немало крови и, возможно, кое-что о нем знает, а заодно нанести тем самым и удар непосредственно по директору. По директору, который намерен был от Антоса избавиться.
Антос не мог предвидеть, что именно в тот критический день жена Дузя родит сына, а сам Дузь уедет из Заборува, получив неопровержимое алиби. Давая показания, Антос, несомненно, не знал об отъезде Дузя. В противном случае он действовал во вред себе. Действительно: если удастся доказать, что именно Антос отрезал и подбросил пуговицу, факт этот в сочетании с его показаниями и с учетом показаний рабочих о полупустом складе изобличит его как совершившего поджог или как инициатора плана и всей операции.
Правда, можно предположить, что Антос видел кого-то другого, одетого в куртку Дузя. Можно. Но лишь в случае, если бы пуговица оказалась оторванной, а не отрезанной и если бы сам Антос не показал, что лично разговаривал у ворот с Дузем, который его якобы обругал. Тут Антос переборщил – это ясно, – размышляет Корч. – И теперь уже подозрения действительно в первую очередь падают на него. Он – лицо материально ответственное. Если на складе имелась недостача, пожар ликвидировал все ее следы перед самой ревизией. Но ведь и у Антоса – алиби. Так ли? В какие временные рамки укладывается критический период? Принять его за время полного сгорания восковой свечи? Но вопрос в том, какой длины и толщины использовались свечи? Если предположить, что склад подожжен с применением стандартных свечей, поступающих в розничную продажу, то время их сгорания составляет около двух – двух с половиной часов.
Антос закрыл склад и сдал ключи в пятнадцать часов. Это доказано. Показания его в этой части подтверждаются отбитой на контрольных часах картон и свидетельскими показаниями сторожа.
Если, выходя со склада, он оставил свечи зажженными, пламя появилось бы примерно около шести. Однако огонь заметили лишь около двадцати часов. Как истолковать этот разрыв во времени? Антос вернулся в Заборув часов в семь вечера. Ключей у него уже не было. Следовательно, теоретически его причастность к пожару вроде бы исключается. Правда, можно допустить, что на самом деле он вышел со склада позднее, а потом переставил контрольные часы на более раннее время. Нет, это, пожалуй, слишком сложно. Чересчур большой риск. Такую манипуляцию могли заметить другие работники, отбивавшие при уходе свои карты. На проходной всегда кто-нибудь есть. А если, создав видимость ухода, он затем вернулся и украдкой забрал ключи, а позже так же незаметно снова их повесил на место и уехал в деревню, допустим, после четырех дня? В деревне люди не слишком строго следят за временем. Они больше ориентируются по солнцу, а не по часам.
Сторож утверждает, что весь день из проходной не выходил. Однако на следующее утро после пожара уборщицы нашли его в здании стройуправления. Он спал мертвецки пьяным в одном из кабинетов. Протрезвев, стал потом объяснять, что все время караулил склад, но, поскольку у него слабое зрение, огня поначалу не заметил. Потом побежал в стройуправление, чтобы вызвать по телефону пожарную команду. Здесь кто-то дал ему глоток водки, и его сразу «сморило».
«Лжет, это ясно, – думает Корч. – Судя по всему, его вообще не было на проходной после ухода Антоса. Попробую потолковать с ним еще раз», – принимает он решение, складывая в сейф дела.
Выйдя из здания милиции, Корч попадает в удушающий жар улицы. Нечем дышать. От энергии и готовности действовать не остается и следа. Он невольно замедляет шаг и, не замечая выходящей из-за угла Ирэны Врубль, чуть не налетает на нее.
– Простите! – Корч смущен.
– Это я виновата, зазевалась… – На лице девушки тоже растерянность.
– Куда это вы так спешите в такую жарищу?… – не очень удачно начинает Корч.
– Да вот вышла на минутку купить кое-что на обед, а теперь тороплюсь на работу, – словно оправдывается девушка.
– Ну, не буду вас задерживать. – Корч хочет уйти.
Девушка стряхивает с себя оцепенение.
– Пан поручик, одну минуту! Скажите, вы… – она вновь смущенно умолкает. Все заранее обдуманные на такой случай слова вылетают у нее из головы.
– Я помню о своем обещании, – произносит Копя сухо, – и с интересующим вас делом ознакомился. Но пока…
– Если бы у вас нашлось немного времени, – прерывает его девушка, – не могли бы вы зайти к нам домой. – В голосе ее просьба. – Ясик просто мечтает познакомиться с вами. А я… показала бы сам кое-какие бумаги. Возможно, они окажутся нужными,
– Хорошо, – неожиданно для себя самого соглашается Корч. – Я приду.
Лицо девушки светлеет.
– Ой, спасибо, большое вам спасибо, – невольно вырывается у нее возглас радости. – Мы живем совсем недалеко, на Ясминовой, четыре, квартира три, на первом этаже. Наш дом почти рядом со стройуправлением.
– Найду, – успокаивает ее Корч.
– Когда вас ждать? Я обычно прихожу домой с работы в начале восьмого. Но могу освободиться и пораньше…
– Сегодня, часов в восемь, – решает Корч, протягивая девушке руку.
Она симпатична ему. Держится просто, естественно. И он не прочь зайти к ней в гости. Ему хочется поговорить с ней в непринужденной обстановке С момента приезда сюда он живет в постоянном напряжении. Под пристальным наблюдением. С товарищами по работе сойтись пока не успел. Для них он все еще «новичок», и потому отношение к нему довольно сдержанное. Начальник ждет, как он себя проявит. Люди смотрят на него с неестественно повышенным интересом. Это вынуждает его к постоянному самоконтролю. Расслабиться он позволяет себе лишь в четырех стенах своей комнаты. Да и здесь его непрестанно осаждает дочь хозяев. Особенно в последнее время. С каждым днем она становится все более навязчивой. Заходит под любым предлогом и без всякого повода с его стороны затевает бесконечные разговоры. «Порхает» по комнате, а выпроводить ее вроде бы неловко. Корчу не хочется осложнять отношений с хозяевами. Пожалуйся они начальству, и придется оправдываться. Майор Земба болезненно чувствителен к общественному мнению относительно поведения своих сотрудников. «Не исключено, он встанет на их сторону, меня ведь он знает мало», – оценивает ситуацию Корч. Все его попытки разрешить эту «добрососедскую» проблему оказываются пока малоэффективными. «И как ее отвадить?» – размышляет Корч, входя в проходную стройуправления,
– Могу я видеть Заляса? – спрашивает он. Заляса, дежурившего пятнадцатого июля, сегодня
на службе нет. Дежурит другой сторож, его напарник. Корча он не знает. Пользуясь этим, поручик вступает с ним в беседу.
– Тяжкая у вас служба, – замечает он с показным сочувствием.
– Святая правда, – согласно кивает головой сторож. – Да кто это понимает?! А всего хуже летом. Сами понимаете – уборка. У каждого какой-никакой, а клочок земли. Днем наломаешься в поле, а вечером сюда, опять на работу. Дохнуть некогда!
– Ну, поспать-то здесь можно, – шутливо замечает Корч.
Сторож принимает его слова всерьез.
– Да оно-то, конечно, так, ничего здесь не случится, – соглашается он, – но другой раз глядишь, директор на ночь глядя наскочит, проверяет, не спим ли. А после пожара так и вовсе житья не стало. Будто мы во всем виноваты. Генеку Залясу выговор влепили, да еще премию срезали. Кто-то на него на клепал…
– По злобе, наверно… – подыгрывает Корч.
– Видать, и впрямь кому-то на мозоль наступил, вот его и подловили, – соглашается сторож. – А у мужика именины были, ну, «глотнул», конечно, малость… Что ж теперь на человека всех собак вешать?!
– Подумаешь – «глотнул», велика важность! – Корч не выходит из роли.
– Да если б только… А то еще докопались, что не было его на проходной. Ну не было… Но сидел-то он в соседнем доме и проходную из окна как на ладони видел… Куда она денется…
– Да ведь и люди все свои были… – осторожно закидывает удочку Корч.
– Известно – свои. Все из конторы. Как с ними не выпить?
Посвистывая, Корч уходит. Этот «кирпичик» укладывается в его пирамиду. «Ключи, значит, действительно можно было незаметно и взять, и унести, не обратив на себя внимания… Теперь остается только тщательно проверить алиби Антоса».
ГЛАВА XIII
Конференц-зал горсовета на этот раз забит до отказа. На сессии, посвященной итогам выполнения плана первого полугодия и задачам на второе, кроме депутатов, присутствуют руководители всех учреждений и предприятий города, весь местный актив. Сессия касается важнейших для города дел. Надо ли говорить, что приглашение на нее, участие в работе, а тем более выступление с трибуны – знак особого внимания и уважения. Оттого к выступлениям готовились тщательно, задолго до совещания. Собирались данные, сопоставлялись и отбирались цифры и в первую очередь, конечно же, свидетельствующие о достигнутых успехах. Список записавшихся в прения был длинным, но ораторы не особенно считались с регламентом и временем собравшихся.
Майор Земба с трудом сдерживает зевоту. Он прекрасно знает всех выступающих и заранее может предсказать все, что они скажут, на чем заострят особое внимание и какие сделают выводы. Сам он сегодня от участия в прениях свободен, ему не надо ни отчитываться, ни докладывать, хотя как депутату присутствовать необходимо. Он при полном параде. В зале духота, и в мундире жарко, но расстегнуть китель неудобно. Это могут расценить как неуважение к повестке дня и собравшимся. На лице у него сосредоточенное внимание, хотя выступающих он не слушает. Наблюдая за струйками папиросного дыма, медленно плывущими в открытые окна, он думает о тех срочных делах, которые из-за этой сессии ему пришлось отложить на завтра. Он свыкся уже с этой своей «повинностью», как и со многими прочими местными нравами и обычаями. Принял их, хотя, правда, не сразу и не без труда.
Прибыл он сюда в 1946 году, пройдя всю войну солдатом до самого Берлина, а потом – по руинам – обратно. Демобилизовавшись, вернулся в родное Кросно, но, увы, затем лишь, чтобы убедиться: возвращаться было не к чему. Дом их, правда, уцелел, но жили в нем чужие люди. Родителей замучили нацисты, однокашников судьба разбросала по всей стране, по всему свету. Ждать ему тут было нечего. С городом его ничто больше не связывало. Жить воспоминаниями? Для этого он был слишком молод. В нем кипела энергия, искавшая выхода. И он отправился искать свое счастье.
Судьба забросила его в Заборув. Поток переселенцев, репатриантов и спекулянтов, рвавшие ночную тишину выстрелы – отголоски черной работы «Вервольфа» и бандитов всех мастей – волей-неволей вынуждали жителей неотложно заняться организацией самообороны. Так ему вновь пришлось взять в руки оружие, но теперь уже в качестве сотрудника милиции.
Земба с удовольствием вспоминал те времена. Тревожные и бескомпромиссные, как сама смерть. Полные неожиданностей. Калейдоскоп событий и постоянно новые люди. Оседали здесь демобилизованные солдаты, переселенцы из-за Буга, из центральной Польши, те, кто, потеряв всех и все, стремился обосноваться там, где ничто не напоминало бы о пережитых трагедиях. Хватало и разного рода бродяг. С течением времени эта людская масса мало-помалу стала как-то отстаиваться, начали зарождаться первые знакомства, крепли связи с чужим поначалу городом и новыми местами. Стал давать первые ростки и местный патриотизм.
Но кое-кто все не мог никак успокоиться, искал приключений, и порой то драки, то дебоши будоражили едва устоявшийся в городе порядок.
Земба, хотя и медленно, но верно продвигавшийся по милицейской служебной лестнице, был одним из стражей этого порядка, а значит, обязан был пресекать, сажать, карать…
Порой невеселые эти обязанности будили в нем чувство горечи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Антос не мог предвидеть, что именно в тот критический день жена Дузя родит сына, а сам Дузь уедет из Заборува, получив неопровержимое алиби. Давая показания, Антос, несомненно, не знал об отъезде Дузя. В противном случае он действовал во вред себе. Действительно: если удастся доказать, что именно Антос отрезал и подбросил пуговицу, факт этот в сочетании с его показаниями и с учетом показаний рабочих о полупустом складе изобличит его как совершившего поджог или как инициатора плана и всей операции.
Правда, можно предположить, что Антос видел кого-то другого, одетого в куртку Дузя. Можно. Но лишь в случае, если бы пуговица оказалась оторванной, а не отрезанной и если бы сам Антос не показал, что лично разговаривал у ворот с Дузем, который его якобы обругал. Тут Антос переборщил – это ясно, – размышляет Корч. – И теперь уже подозрения действительно в первую очередь падают на него. Он – лицо материально ответственное. Если на складе имелась недостача, пожар ликвидировал все ее следы перед самой ревизией. Но ведь и у Антоса – алиби. Так ли? В какие временные рамки укладывается критический период? Принять его за время полного сгорания восковой свечи? Но вопрос в том, какой длины и толщины использовались свечи? Если предположить, что склад подожжен с применением стандартных свечей, поступающих в розничную продажу, то время их сгорания составляет около двух – двух с половиной часов.
Антос закрыл склад и сдал ключи в пятнадцать часов. Это доказано. Показания его в этой части подтверждаются отбитой на контрольных часах картон и свидетельскими показаниями сторожа.
Если, выходя со склада, он оставил свечи зажженными, пламя появилось бы примерно около шести. Однако огонь заметили лишь около двадцати часов. Как истолковать этот разрыв во времени? Антос вернулся в Заборув часов в семь вечера. Ключей у него уже не было. Следовательно, теоретически его причастность к пожару вроде бы исключается. Правда, можно допустить, что на самом деле он вышел со склада позднее, а потом переставил контрольные часы на более раннее время. Нет, это, пожалуй, слишком сложно. Чересчур большой риск. Такую манипуляцию могли заметить другие работники, отбивавшие при уходе свои карты. На проходной всегда кто-нибудь есть. А если, создав видимость ухода, он затем вернулся и украдкой забрал ключи, а позже так же незаметно снова их повесил на место и уехал в деревню, допустим, после четырех дня? В деревне люди не слишком строго следят за временем. Они больше ориентируются по солнцу, а не по часам.
Сторож утверждает, что весь день из проходной не выходил. Однако на следующее утро после пожара уборщицы нашли его в здании стройуправления. Он спал мертвецки пьяным в одном из кабинетов. Протрезвев, стал потом объяснять, что все время караулил склад, но, поскольку у него слабое зрение, огня поначалу не заметил. Потом побежал в стройуправление, чтобы вызвать по телефону пожарную команду. Здесь кто-то дал ему глоток водки, и его сразу «сморило».
«Лжет, это ясно, – думает Корч. – Судя по всему, его вообще не было на проходной после ухода Антоса. Попробую потолковать с ним еще раз», – принимает он решение, складывая в сейф дела.
Выйдя из здания милиции, Корч попадает в удушающий жар улицы. Нечем дышать. От энергии и готовности действовать не остается и следа. Он невольно замедляет шаг и, не замечая выходящей из-за угла Ирэны Врубль, чуть не налетает на нее.
– Простите! – Корч смущен.
– Это я виновата, зазевалась… – На лице девушки тоже растерянность.
– Куда это вы так спешите в такую жарищу?… – не очень удачно начинает Корч.
– Да вот вышла на минутку купить кое-что на обед, а теперь тороплюсь на работу, – словно оправдывается девушка.
– Ну, не буду вас задерживать. – Корч хочет уйти.
Девушка стряхивает с себя оцепенение.
– Пан поручик, одну минуту! Скажите, вы… – она вновь смущенно умолкает. Все заранее обдуманные на такой случай слова вылетают у нее из головы.
– Я помню о своем обещании, – произносит Копя сухо, – и с интересующим вас делом ознакомился. Но пока…
– Если бы у вас нашлось немного времени, – прерывает его девушка, – не могли бы вы зайти к нам домой. – В голосе ее просьба. – Ясик просто мечтает познакомиться с вами. А я… показала бы сам кое-какие бумаги. Возможно, они окажутся нужными,
– Хорошо, – неожиданно для себя самого соглашается Корч. – Я приду.
Лицо девушки светлеет.
– Ой, спасибо, большое вам спасибо, – невольно вырывается у нее возглас радости. – Мы живем совсем недалеко, на Ясминовой, четыре, квартира три, на первом этаже. Наш дом почти рядом со стройуправлением.
– Найду, – успокаивает ее Корч.
– Когда вас ждать? Я обычно прихожу домой с работы в начале восьмого. Но могу освободиться и пораньше…
– Сегодня, часов в восемь, – решает Корч, протягивая девушке руку.
Она симпатична ему. Держится просто, естественно. И он не прочь зайти к ней в гости. Ему хочется поговорить с ней в непринужденной обстановке С момента приезда сюда он живет в постоянном напряжении. Под пристальным наблюдением. С товарищами по работе сойтись пока не успел. Для них он все еще «новичок», и потому отношение к нему довольно сдержанное. Начальник ждет, как он себя проявит. Люди смотрят на него с неестественно повышенным интересом. Это вынуждает его к постоянному самоконтролю. Расслабиться он позволяет себе лишь в четырех стенах своей комнаты. Да и здесь его непрестанно осаждает дочь хозяев. Особенно в последнее время. С каждым днем она становится все более навязчивой. Заходит под любым предлогом и без всякого повода с его стороны затевает бесконечные разговоры. «Порхает» по комнате, а выпроводить ее вроде бы неловко. Корчу не хочется осложнять отношений с хозяевами. Пожалуйся они начальству, и придется оправдываться. Майор Земба болезненно чувствителен к общественному мнению относительно поведения своих сотрудников. «Не исключено, он встанет на их сторону, меня ведь он знает мало», – оценивает ситуацию Корч. Все его попытки разрешить эту «добрососедскую» проблему оказываются пока малоэффективными. «И как ее отвадить?» – размышляет Корч, входя в проходную стройуправления,
– Могу я видеть Заляса? – спрашивает он. Заляса, дежурившего пятнадцатого июля, сегодня
на службе нет. Дежурит другой сторож, его напарник. Корча он не знает. Пользуясь этим, поручик вступает с ним в беседу.
– Тяжкая у вас служба, – замечает он с показным сочувствием.
– Святая правда, – согласно кивает головой сторож. – Да кто это понимает?! А всего хуже летом. Сами понимаете – уборка. У каждого какой-никакой, а клочок земли. Днем наломаешься в поле, а вечером сюда, опять на работу. Дохнуть некогда!
– Ну, поспать-то здесь можно, – шутливо замечает Корч.
Сторож принимает его слова всерьез.
– Да оно-то, конечно, так, ничего здесь не случится, – соглашается он, – но другой раз глядишь, директор на ночь глядя наскочит, проверяет, не спим ли. А после пожара так и вовсе житья не стало. Будто мы во всем виноваты. Генеку Залясу выговор влепили, да еще премию срезали. Кто-то на него на клепал…
– По злобе, наверно… – подыгрывает Корч.
– Видать, и впрямь кому-то на мозоль наступил, вот его и подловили, – соглашается сторож. – А у мужика именины были, ну, «глотнул», конечно, малость… Что ж теперь на человека всех собак вешать?!
– Подумаешь – «глотнул», велика важность! – Корч не выходит из роли.
– Да если б только… А то еще докопались, что не было его на проходной. Ну не было… Но сидел-то он в соседнем доме и проходную из окна как на ладони видел… Куда она денется…
– Да ведь и люди все свои были… – осторожно закидывает удочку Корч.
– Известно – свои. Все из конторы. Как с ними не выпить?
Посвистывая, Корч уходит. Этот «кирпичик» укладывается в его пирамиду. «Ключи, значит, действительно можно было незаметно и взять, и унести, не обратив на себя внимания… Теперь остается только тщательно проверить алиби Антоса».
ГЛАВА XIII
Конференц-зал горсовета на этот раз забит до отказа. На сессии, посвященной итогам выполнения плана первого полугодия и задачам на второе, кроме депутатов, присутствуют руководители всех учреждений и предприятий города, весь местный актив. Сессия касается важнейших для города дел. Надо ли говорить, что приглашение на нее, участие в работе, а тем более выступление с трибуны – знак особого внимания и уважения. Оттого к выступлениям готовились тщательно, задолго до совещания. Собирались данные, сопоставлялись и отбирались цифры и в первую очередь, конечно же, свидетельствующие о достигнутых успехах. Список записавшихся в прения был длинным, но ораторы не особенно считались с регламентом и временем собравшихся.
Майор Земба с трудом сдерживает зевоту. Он прекрасно знает всех выступающих и заранее может предсказать все, что они скажут, на чем заострят особое внимание и какие сделают выводы. Сам он сегодня от участия в прениях свободен, ему не надо ни отчитываться, ни докладывать, хотя как депутату присутствовать необходимо. Он при полном параде. В зале духота, и в мундире жарко, но расстегнуть китель неудобно. Это могут расценить как неуважение к повестке дня и собравшимся. На лице у него сосредоточенное внимание, хотя выступающих он не слушает. Наблюдая за струйками папиросного дыма, медленно плывущими в открытые окна, он думает о тех срочных делах, которые из-за этой сессии ему пришлось отложить на завтра. Он свыкся уже с этой своей «повинностью», как и со многими прочими местными нравами и обычаями. Принял их, хотя, правда, не сразу и не без труда.
Прибыл он сюда в 1946 году, пройдя всю войну солдатом до самого Берлина, а потом – по руинам – обратно. Демобилизовавшись, вернулся в родное Кросно, но, увы, затем лишь, чтобы убедиться: возвращаться было не к чему. Дом их, правда, уцелел, но жили в нем чужие люди. Родителей замучили нацисты, однокашников судьба разбросала по всей стране, по всему свету. Ждать ему тут было нечего. С городом его ничто больше не связывало. Жить воспоминаниями? Для этого он был слишком молод. В нем кипела энергия, искавшая выхода. И он отправился искать свое счастье.
Судьба забросила его в Заборув. Поток переселенцев, репатриантов и спекулянтов, рвавшие ночную тишину выстрелы – отголоски черной работы «Вервольфа» и бандитов всех мастей – волей-неволей вынуждали жителей неотложно заняться организацией самообороны. Так ему вновь пришлось взять в руки оружие, но теперь уже в качестве сотрудника милиции.
Земба с удовольствием вспоминал те времена. Тревожные и бескомпромиссные, как сама смерть. Полные неожиданностей. Калейдоскоп событий и постоянно новые люди. Оседали здесь демобилизованные солдаты, переселенцы из-за Буга, из центральной Польши, те, кто, потеряв всех и все, стремился обосноваться там, где ничто не напоминало бы о пережитых трагедиях. Хватало и разного рода бродяг. С течением времени эта людская масса мало-помалу стала как-то отстаиваться, начали зарождаться первые знакомства, крепли связи с чужим поначалу городом и новыми местами. Стал давать первые ростки и местный патриотизм.
Но кое-кто все не мог никак успокоиться, искал приключений, и порой то драки, то дебоши будоражили едва устоявшийся в городе порядок.
Земба, хотя и медленно, но верно продвигавшийся по милицейской служебной лестнице, был одним из стражей этого порядка, а значит, обязан был пресекать, сажать, карать…
Порой невеселые эти обязанности будили в нем чувство горечи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25