Существовал лишь отчет Мелмена, а его трактовка была весьма поверхностной. Сам Джозеф Данциг пока никак его не прокомментировал. В первом томе своих мемуаров, озаглавленных "По заданию Белого дома", он пообещал попозже затронуть курдский вопрос, но второй том пока так и не увидел свет, и кое-кто утверждал, что может никогда его и не увидеть. Слишком хорошие деньги Данциг зарабатывал ораторскими выступлениями.
Впрочем, участь, постигшая трех главных персонажей, была известна. Взятого в плен Чарди переправили в Багдад, где его допрашивал офицер КГБ по фамилии Спешнев. Тревитту было известно, что его поведение под нажимом стало предметом споров. Одни утверждали, что он держался как герой, другие заявляли, что он постыдно раскололся. Обсуждать этот вопрос с Мелменом Тревитту не хотелось.
После шестимесячного пребывания в московской тюрьме его вернули в США.
Джоанна Халл непостижимым образом объявилась в Резайе в апреле 1975-го и вернулась в Соединенные Штаты, к своей жизни в Гарварде. С тех самых пор она жила тихо и мирно. Если, конечно, не считать того, что трижды пыталась покончить с собой.
Улу Бег, по сведениям из одного источника, был в конце концов взят в плен иракскими силами безопасности в мае 1975 года, и в последний раз его видели в багдадской тюрьме.
Судьба его людей – его племени, его рода, его сыновей – осталась неизвестной.
– Свет, – велел Йост.
Тревитт на секунду замешкался, потом нащупал выключатель и щелкнул им.
Комнату залил яркий свет, и люди принялись моргать и потягиваться после долгого сидения в темноте.
Йост поднялся.
– Вот вкратце и все, – подытожил он. – Я хотел, чтобы вы были в курсе. Чарди прибывает завтра.
– Господи, вы притащили его сюда?
– Нет, не в управление. Мы ведем эту операцию из проверенного офиса в Росслине, на берегу Потомака напротив Джорджтауна.
– Йост, надеюсь, вы сможете удерживать этого Чарди в узде. Временами он по-настоящему бешеный.
– По-моему, вы не понимаете, – вмешался Майлз Ланахан.
Он улыбнулся, обнажив нечищеные зубы. Этот тщедушный юнец уже успел заработать себе репутацию своим безжалостным умом. Он был начисто лишен сантиментов, чепуха в духе "старых ковбоев" его не трогала. Начинал он компьютерным аналитиком в «яме», как на жаргоне управления именовали видеодисплейный терминальный комплекс в подвале главного здания в Лэнгли, и за рекордно короткий срок в два года сумел выбраться оттуда. Все остальные его немного побаивались, особенно Тревитт.
– Ладно, Майлз, – осадил его Йост. – Хватит.
"Получил, приятель", – порадовался Тревитт.
Но Майлз все же оставил последнее слово за собой.
– План в том, – заявил он, – чтобы его не удерживать.
Глава 5
Чарди порой казалось, что он не сошел с ума лишь благодаря баскетболу.
Под конец "Саладина II", в подвале, когда ему приходилось хуже всего, он думал не о Джоанне, не о курдах, не о родине и не о своем задании – все это больше не поддерживало его. Он думал о баскетболе. Он взвивался в воздух и в прыжке посылал воображаемые мячи со всех точек огромной площадки в корзину. Они взмывали, падали и – о чудо! – ни разу даже не задели металлическое кольцо. Игра все больше и больше завладевала его воображением, вторгалась в самые темные закоулки сознания, изгоняла оттуда паутину, заглушала гаденькие ростки сомнения. Уже потом она стала для него чем-то большим. В нее он вкладывал всю свою энергию, весь жар души, все свое разочарование и неудовлетворенность, все свое возмущение – свою ненависть. Игра была верна ему, как ни один человек или организация на свете. Она полностью поглощала Чарди.
И сейчас, накануне самого важного дня в его жизни, игра не подвела. В последнее время удары его утратили свою меткость, ноги были тяжелыми и непослушными, пальцы – неловкими. Но все это осталось в прошлом: сегодня вечером он не мог промахнуться. Он бил снаружи, изнутри, но обычно с лицевой линии, в кольцо, лишенное щита, и потому не имел права даже на крохотную ошибку; и мяч, вращаясь, подлетал под потолок и падал точно в корзину. Это была всего лишь игра дворовой лиги, большей частью состоявшей из тех, кто когда-то занимался баскетболом в колледже, как он сам, и чернокожих ребятишек, которым колледж не светил. Проходила она в полутемном обшарпанном зальчике, пропахшем потом и лаком, с темной паутиной ржавых железных балок на потолке.
Но для Чарди сейчас, кроме этой баскетбольной площадки, не существовало ничего – ни внешнего мира, ни Спейтов с Мелменами и Улу Бегами. Здесь царила абсолютная объективность: ты бьешь – мяч летит или в корзину, или мимо. Здесь не было ни апелляций, ни политики, ни замысловатой интерпретации результатов. Либо попал, либо нет.
Под конец даже наглые черные парни передавали ему пасы – только ради того, чтобы посмотреть, как мяч полетит в кольцо.
– Чувак, ну ты крут, – крикнул один.
– Давай забей! – завопил другой.
Чарди хотелось, чтобы игра не кончалась никогда, но она все же завершилась. Команда, за которую он играл, представлявшая какого-то производителя хирургических инструментов, в пух и прах разгромила соперников, представлявших укладчика линолеума. Разрыв составлял двадцать восемь очков и мог бы быть еще больше. Прозвучал свисток, и игроки остановились. Одни шлепали его по заду, другие хлопали по спине, третьи жали руку.
– Сегодня ты звезда, – сказал кто-то.
– Я ведь не мог промахнуться, верно?
– Ни за что, приятель, ни за что.
Чарди бросил последний взгляд на площадку – там разогревались две следующие команды, игравшие за сеть бензоколонок и сеть магазинов мороженого. Чарди не имел к ним никакого отношения, но ему не хотелось уходить. Под ноги прикатился мяч. Чарди поднял его и почувствовал, как кожаный шар упруго пружинит под пальцами. Он взглянул на корзину и прикинул, что до нее около пятидесяти футов.
"Бей", – подумал он.
Но тут к нему вприпрыжку подбежал черный игрок, и Чарди без единого слова кинул мяч ему и вышел прочь. Он натянул куртку и двинулся к дверям и к тому, что ждало его за ними.
Глава 6
Чарди долго смотрел на снимок. Он. Улу Бег. На много лет моложе и все-таки Улу Бег.
– Это он.
– Хорошо. Не так-то легко нам было заполучить это фото, – заметил Тревитт, тот, что помоложе, хилый, заумного вида тип, нескладный и рассеянный.
– Давным-давно, – продолжал Чарди. – Много лет назад.
– Понятно, – сказал Тревитт. – Теперь вот этот.
Проектор щелкнул, и на стене унылого кабинета в Росслине появилось пухлое лицо, лицо благополучного, солидного человека.
– Сдаюсь, – заявил Чарди.
– Приглядитесь повнимательней, – велел Йост Вер Стиг. – Это важно.
"А то я без тебя не знаю, что это важно", – мысленно огрызнулся Чарди.
– И все равно я не… э-э… да. Да.
– Мы попросили нашего художника нарисовать, как Улу Бег мог бы выглядеть сейчас. На двадцать лет старше, немного раздавшийся, американизировавшийся.
– Может, и так, – сказал Чарди. – Только я в последний раз видел его семь лет назад. – Он выглядел…
Пол запнулся. Слова не были его сильной стороной, он никогда не мог заставить их выразить то, что он хотел.
– …более свирепым, что ли. Этот парень двадцать лет провел на войне. И десять из них был партизанским командиром. А вы сделали из него какого-то Рыцаря Колумба.
У второго юнца, Майлза… как же его… какая-то ирландская фамилия… вырвался резкий смешок. Он походил на язвительное квохтанье, а сам Майлз – на какого-нибудь ирландского гнома, елейный маленький стервец. Зато он знал, кто такие Рыцари Колумба.
– Ну, – обиделся Тревитт, – это очень опытный художник. Он работал всю ночь. Мы получили снимок только вчера. Это единственная доступная фотография Улу Бега.
– Взгляните-ка сюда, Пол, – сказал Йост Вер Стиг. Джоанна.
Чарди не мог отвести от нее глаз. Это было лицо из бесконечных снов, которые преследовали его в последнее время по ночам. Оно естественным образом вплелось в вереницу этих мучительных ночей и потрясло его почти физически.
– Снимок совсем свежий, – заметил Йост.
Чарди смотрел на изображение. У него возникло такое ощущение, будто он в темной кабинке пип-шоу за четвертак получает свою порцию бессмысленного возбуждения в компании чужих незнакомых мужчин.
– Думаю, недельной давности. Так, Майлз? – спросил Йост.
– Сделан в прошлый вторник.
Голос у Майлза был уверенный и самодовольный, с заметным чикагским выговором.
– Сильно она изменилась за семь лет?
– Нет, – только и в состоянии был ответить Чарди, задетый ритуалом, который предполагал этот снимок: какой-нибудь зачуханный хлюпик из техотдела припарковал свою машину или фургон в нескольких кварталах и после трехдневного выслеживания щелкнул ее двухсотмиллиметровым объективом «Никона» из-за зеркального стекла.
Он потер сухие ладони. Взглянул на три силуэта: Йост, воплощение безжизненности, и двое ребят помладше, мечтательный Тревитт и гнусный Майлз – да как же его? – коренастый ирландский крепыш из Чикаго.
– Вам известно, – подал голос из угла Майлз, – что после своего возвращения она трижды пыталась покончить жизнь самоубийством?
Странная душевная боль пронзила Чарди. Он сглотнул вставший в горле ком и почувствовал, как сильно заколотилось сердце – во всяком случае, так ему показалось. Кулаки у него сжались.
– Я не знал об этом. Мне ничего не известно о том, что с ней стало.
Чарди почти чувствовал, как Майлз улыбается в темноте. Спейт упомянул что-то о том, что тот отлично разбирается в компьютерах. В суматохе знакомства Чарди взглянул на ирландца лишь мельком, и в памяти отложился низкорослый, смуглый, неопрятный человечек, скорее даже юнец, которому не было еще тридцати, с сальными черными волосами. Он походил на церковного служку – такие бывают в каждом приходе. Они ходят за настоятелем или настоятельницей по пятам и годами черпают в этом власть.
– В семьдесят седьмом она резала вены, – уточнил Ланахан. – В семьдесят девятом наглоталась таблеток, и в последний раз в прошлом году – тоже таблетки. Чуть концы не отдала.
Чарди кивнул, не отрывая глаз от изображения женщины на стене.
Почему, Джоанна?
Но он знал почему.
– Университет отправлял ее к самым разнообразным психиатрам, – продолжал Ланахан. – Мы раздобыли ее медкарты. Это было не так-то просто.
Но Чарди не слушал. Он рассматривал свои запястья.
Он вскрыл себе вены в апреле семьдесят пятого, после длительного допроса в КГБ. Он помнил затопившее его тогда облегчение, помнил, как течет кровь и вместе с ней отступают все беды мира. Безмерная и бездумная легкость овладевает тобой. Манящая, блаженная. Ему вспомнилось, как он выкрикнул в лицо офицеру, который наблюдал за его допросом: "Спешнев, я все равно выйду победителем!"
Но его спасли.
– Это все? – спросил Тревитт.
– Да, – ответил Вер Стиг, и картинка погасла.
Тревитт раздвинул шторы, и в комнату хлынул свет.
Чарди долго смотрел в стену, с которой исчезло ее изображение. Потом повернулся к остальным.
– Итак… Пол. Можно мне называть вас по имени? – спросил Йост.
Чарди не мог различить его глаз за стеклами строгих очков в розовой оправе – высокопоставленные правительственные чиновники почему-то любили такой стиль.
– Пожалуйста, – пожал плечами Чарди.
– В Соединенных Штатах Улу Бег знает всего двух человек. Вас и Джоанну Халл. И к вам за помощью он придет вряд ли.
Чарди кивнул. Да, Улу Бег вряд ли придет к нему – за помощью.
– Значит, остается только эта женщина.
– Вы считаете, что он объявится у нее?
– Я ничего не считаю. Я рассматриваю только вероятные события. Скорее всего, он отдает себе отчет, как трудно в нашей стране вести дела, не имея никакого тыла. Значит, вполне вероятно, он попытается обзавестись им. Вполне вероятно, его одолеет соблазн довериться какому-нибудь человеку, который разделяет его чувства к курдам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Впрочем, участь, постигшая трех главных персонажей, была известна. Взятого в плен Чарди переправили в Багдад, где его допрашивал офицер КГБ по фамилии Спешнев. Тревитту было известно, что его поведение под нажимом стало предметом споров. Одни утверждали, что он держался как герой, другие заявляли, что он постыдно раскололся. Обсуждать этот вопрос с Мелменом Тревитту не хотелось.
После шестимесячного пребывания в московской тюрьме его вернули в США.
Джоанна Халл непостижимым образом объявилась в Резайе в апреле 1975-го и вернулась в Соединенные Штаты, к своей жизни в Гарварде. С тех самых пор она жила тихо и мирно. Если, конечно, не считать того, что трижды пыталась покончить с собой.
Улу Бег, по сведениям из одного источника, был в конце концов взят в плен иракскими силами безопасности в мае 1975 года, и в последний раз его видели в багдадской тюрьме.
Судьба его людей – его племени, его рода, его сыновей – осталась неизвестной.
– Свет, – велел Йост.
Тревитт на секунду замешкался, потом нащупал выключатель и щелкнул им.
Комнату залил яркий свет, и люди принялись моргать и потягиваться после долгого сидения в темноте.
Йост поднялся.
– Вот вкратце и все, – подытожил он. – Я хотел, чтобы вы были в курсе. Чарди прибывает завтра.
– Господи, вы притащили его сюда?
– Нет, не в управление. Мы ведем эту операцию из проверенного офиса в Росслине, на берегу Потомака напротив Джорджтауна.
– Йост, надеюсь, вы сможете удерживать этого Чарди в узде. Временами он по-настоящему бешеный.
– По-моему, вы не понимаете, – вмешался Майлз Ланахан.
Он улыбнулся, обнажив нечищеные зубы. Этот тщедушный юнец уже успел заработать себе репутацию своим безжалостным умом. Он был начисто лишен сантиментов, чепуха в духе "старых ковбоев" его не трогала. Начинал он компьютерным аналитиком в «яме», как на жаргоне управления именовали видеодисплейный терминальный комплекс в подвале главного здания в Лэнгли, и за рекордно короткий срок в два года сумел выбраться оттуда. Все остальные его немного побаивались, особенно Тревитт.
– Ладно, Майлз, – осадил его Йост. – Хватит.
"Получил, приятель", – порадовался Тревитт.
Но Майлз все же оставил последнее слово за собой.
– План в том, – заявил он, – чтобы его не удерживать.
Глава 5
Чарди порой казалось, что он не сошел с ума лишь благодаря баскетболу.
Под конец "Саладина II", в подвале, когда ему приходилось хуже всего, он думал не о Джоанне, не о курдах, не о родине и не о своем задании – все это больше не поддерживало его. Он думал о баскетболе. Он взвивался в воздух и в прыжке посылал воображаемые мячи со всех точек огромной площадки в корзину. Они взмывали, падали и – о чудо! – ни разу даже не задели металлическое кольцо. Игра все больше и больше завладевала его воображением, вторгалась в самые темные закоулки сознания, изгоняла оттуда паутину, заглушала гаденькие ростки сомнения. Уже потом она стала для него чем-то большим. В нее он вкладывал всю свою энергию, весь жар души, все свое разочарование и неудовлетворенность, все свое возмущение – свою ненависть. Игра была верна ему, как ни один человек или организация на свете. Она полностью поглощала Чарди.
И сейчас, накануне самого важного дня в его жизни, игра не подвела. В последнее время удары его утратили свою меткость, ноги были тяжелыми и непослушными, пальцы – неловкими. Но все это осталось в прошлом: сегодня вечером он не мог промахнуться. Он бил снаружи, изнутри, но обычно с лицевой линии, в кольцо, лишенное щита, и потому не имел права даже на крохотную ошибку; и мяч, вращаясь, подлетал под потолок и падал точно в корзину. Это была всего лишь игра дворовой лиги, большей частью состоявшей из тех, кто когда-то занимался баскетболом в колледже, как он сам, и чернокожих ребятишек, которым колледж не светил. Проходила она в полутемном обшарпанном зальчике, пропахшем потом и лаком, с темной паутиной ржавых железных балок на потолке.
Но для Чарди сейчас, кроме этой баскетбольной площадки, не существовало ничего – ни внешнего мира, ни Спейтов с Мелменами и Улу Бегами. Здесь царила абсолютная объективность: ты бьешь – мяч летит или в корзину, или мимо. Здесь не было ни апелляций, ни политики, ни замысловатой интерпретации результатов. Либо попал, либо нет.
Под конец даже наглые черные парни передавали ему пасы – только ради того, чтобы посмотреть, как мяч полетит в кольцо.
– Чувак, ну ты крут, – крикнул один.
– Давай забей! – завопил другой.
Чарди хотелось, чтобы игра не кончалась никогда, но она все же завершилась. Команда, за которую он играл, представлявшая какого-то производителя хирургических инструментов, в пух и прах разгромила соперников, представлявших укладчика линолеума. Разрыв составлял двадцать восемь очков и мог бы быть еще больше. Прозвучал свисток, и игроки остановились. Одни шлепали его по заду, другие хлопали по спине, третьи жали руку.
– Сегодня ты звезда, – сказал кто-то.
– Я ведь не мог промахнуться, верно?
– Ни за что, приятель, ни за что.
Чарди бросил последний взгляд на площадку – там разогревались две следующие команды, игравшие за сеть бензоколонок и сеть магазинов мороженого. Чарди не имел к ним никакого отношения, но ему не хотелось уходить. Под ноги прикатился мяч. Чарди поднял его и почувствовал, как кожаный шар упруго пружинит под пальцами. Он взглянул на корзину и прикинул, что до нее около пятидесяти футов.
"Бей", – подумал он.
Но тут к нему вприпрыжку подбежал черный игрок, и Чарди без единого слова кинул мяч ему и вышел прочь. Он натянул куртку и двинулся к дверям и к тому, что ждало его за ними.
Глава 6
Чарди долго смотрел на снимок. Он. Улу Бег. На много лет моложе и все-таки Улу Бег.
– Это он.
– Хорошо. Не так-то легко нам было заполучить это фото, – заметил Тревитт, тот, что помоложе, хилый, заумного вида тип, нескладный и рассеянный.
– Давным-давно, – продолжал Чарди. – Много лет назад.
– Понятно, – сказал Тревитт. – Теперь вот этот.
Проектор щелкнул, и на стене унылого кабинета в Росслине появилось пухлое лицо, лицо благополучного, солидного человека.
– Сдаюсь, – заявил Чарди.
– Приглядитесь повнимательней, – велел Йост Вер Стиг. – Это важно.
"А то я без тебя не знаю, что это важно", – мысленно огрызнулся Чарди.
– И все равно я не… э-э… да. Да.
– Мы попросили нашего художника нарисовать, как Улу Бег мог бы выглядеть сейчас. На двадцать лет старше, немного раздавшийся, американизировавшийся.
– Может, и так, – сказал Чарди. – Только я в последний раз видел его семь лет назад. – Он выглядел…
Пол запнулся. Слова не были его сильной стороной, он никогда не мог заставить их выразить то, что он хотел.
– …более свирепым, что ли. Этот парень двадцать лет провел на войне. И десять из них был партизанским командиром. А вы сделали из него какого-то Рыцаря Колумба.
У второго юнца, Майлза… как же его… какая-то ирландская фамилия… вырвался резкий смешок. Он походил на язвительное квохтанье, а сам Майлз – на какого-нибудь ирландского гнома, елейный маленький стервец. Зато он знал, кто такие Рыцари Колумба.
– Ну, – обиделся Тревитт, – это очень опытный художник. Он работал всю ночь. Мы получили снимок только вчера. Это единственная доступная фотография Улу Бега.
– Взгляните-ка сюда, Пол, – сказал Йост Вер Стиг. Джоанна.
Чарди не мог отвести от нее глаз. Это было лицо из бесконечных снов, которые преследовали его в последнее время по ночам. Оно естественным образом вплелось в вереницу этих мучительных ночей и потрясло его почти физически.
– Снимок совсем свежий, – заметил Йост.
Чарди смотрел на изображение. У него возникло такое ощущение, будто он в темной кабинке пип-шоу за четвертак получает свою порцию бессмысленного возбуждения в компании чужих незнакомых мужчин.
– Думаю, недельной давности. Так, Майлз? – спросил Йост.
– Сделан в прошлый вторник.
Голос у Майлза был уверенный и самодовольный, с заметным чикагским выговором.
– Сильно она изменилась за семь лет?
– Нет, – только и в состоянии был ответить Чарди, задетый ритуалом, который предполагал этот снимок: какой-нибудь зачуханный хлюпик из техотдела припарковал свою машину или фургон в нескольких кварталах и после трехдневного выслеживания щелкнул ее двухсотмиллиметровым объективом «Никона» из-за зеркального стекла.
Он потер сухие ладони. Взглянул на три силуэта: Йост, воплощение безжизненности, и двое ребят помладше, мечтательный Тревитт и гнусный Майлз – да как же его? – коренастый ирландский крепыш из Чикаго.
– Вам известно, – подал голос из угла Майлз, – что после своего возвращения она трижды пыталась покончить жизнь самоубийством?
Странная душевная боль пронзила Чарди. Он сглотнул вставший в горле ком и почувствовал, как сильно заколотилось сердце – во всяком случае, так ему показалось. Кулаки у него сжались.
– Я не знал об этом. Мне ничего не известно о том, что с ней стало.
Чарди почти чувствовал, как Майлз улыбается в темноте. Спейт упомянул что-то о том, что тот отлично разбирается в компьютерах. В суматохе знакомства Чарди взглянул на ирландца лишь мельком, и в памяти отложился низкорослый, смуглый, неопрятный человечек, скорее даже юнец, которому не было еще тридцати, с сальными черными волосами. Он походил на церковного служку – такие бывают в каждом приходе. Они ходят за настоятелем или настоятельницей по пятам и годами черпают в этом власть.
– В семьдесят седьмом она резала вены, – уточнил Ланахан. – В семьдесят девятом наглоталась таблеток, и в последний раз в прошлом году – тоже таблетки. Чуть концы не отдала.
Чарди кивнул, не отрывая глаз от изображения женщины на стене.
Почему, Джоанна?
Но он знал почему.
– Университет отправлял ее к самым разнообразным психиатрам, – продолжал Ланахан. – Мы раздобыли ее медкарты. Это было не так-то просто.
Но Чарди не слушал. Он рассматривал свои запястья.
Он вскрыл себе вены в апреле семьдесят пятого, после длительного допроса в КГБ. Он помнил затопившее его тогда облегчение, помнил, как течет кровь и вместе с ней отступают все беды мира. Безмерная и бездумная легкость овладевает тобой. Манящая, блаженная. Ему вспомнилось, как он выкрикнул в лицо офицеру, который наблюдал за его допросом: "Спешнев, я все равно выйду победителем!"
Но его спасли.
– Это все? – спросил Тревитт.
– Да, – ответил Вер Стиг, и картинка погасла.
Тревитт раздвинул шторы, и в комнату хлынул свет.
Чарди долго смотрел в стену, с которой исчезло ее изображение. Потом повернулся к остальным.
– Итак… Пол. Можно мне называть вас по имени? – спросил Йост.
Чарди не мог различить его глаз за стеклами строгих очков в розовой оправе – высокопоставленные правительственные чиновники почему-то любили такой стиль.
– Пожалуйста, – пожал плечами Чарди.
– В Соединенных Штатах Улу Бег знает всего двух человек. Вас и Джоанну Халл. И к вам за помощью он придет вряд ли.
Чарди кивнул. Да, Улу Бег вряд ли придет к нему – за помощью.
– Значит, остается только эта женщина.
– Вы считаете, что он объявится у нее?
– Я ничего не считаю. Я рассматриваю только вероятные события. Скорее всего, он отдает себе отчет, как трудно в нашей стране вести дела, не имея никакого тыла. Значит, вполне вероятно, он попытается обзавестись им. Вполне вероятно, его одолеет соблазн довериться какому-нибудь человеку, который разделяет его чувства к курдам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65